Нет вестей с небес

Ангел мой светлый. Ангел мой ясный. Твои крылья пушисты — мои безобразны. © Рада и Терновник «Ангел мой светлый»

— Ра-Райли! Голос оборвался натянутой струной, воздух покинул пределы легких… Мир вращался со скоростью сломанной карусели, будто желая сорваться с оси, улететь ввысь. Дерево предков, покрытое следами рук, праздник в деревне, музыка, ритмично двигающиеся силуэты людей, разноцветные лампочки, стекавшие светом, изумрудная трава. Все яркое, слишком яркое, чтобы понять, как это вообще возможно для существования, невероятно отличавшееся от края, где сосны и снег расцветали по весне робкими всходами. Но посреди всего это полыхавшего песнями птиц звука джунглей, посреди запретной для нее деревни Аманаки стоял ее брат, ее Райли. Тишина… И неверие себе. Джейс убирала пряди со лба, но все никак не могла рассмотреть того, кто вернулся с того света: вот он, совершенно он, те же черные волосы, те же растерянные юные черты лица, разве только черная жесткая щетина совсем не подходила ему. Когда это у него такая борода выросла? Ах да, прошло ведь столько времени, а казалось, только вчера, только вчера Ваас сбрасывал его со скалы с привязанным к ногам бетонным блоком, как и ее. Ваас… Не убил Райли? Райли! Брат! Младший! Жив! Крики стаи птиц в небе напоминали женский плач, горестный, будто по павшим воинам, в память о которых поднимался к небу дым, в память обо всех, кого забрали эти джунгли. Но когда нечего больше им забирать осталось, они решили вернуть, подчинились ей, ее воле, их жрице, ночи, воде, хранительнице жизни. Из глаз брата снова текли слезы. Пусть плачет, ведь те, кто не умеют плакать, на самом деле слабы, а он просто никогда не желал ненавидеть, много не понимал, во многом ошибался, порой поступал, как маленький эгоистичный ребенок, но Джейс прощала ему все, и ныне простила, уже вовсе не вспоминая ту ночь, когда он сбежал. — Райли… Это ты? — сестра протянула руку, дотрагиваясь до плеча вновь вернувшегося, все еще не веря себе, считая, что сходит с ума, что начинает испытывать галлюцинации, но голос ее дрогнул. — Ты жив?! Как? — Джейс!!! — только выдохнул обескураженно младший. — Джейс! Женщина знала этот голос, узнала бы по колебаниям воздуха, даже если бы отняли у нее слух, даже если бы смешались земля и небо, даже если бы ничего не стало в этом мире. Она все еще трясла головой, не веря себе, брат довел ее до костра, усаживая на траву, вскоре крепко обнимая, как ласковый теленок, как кроткий олененок. Райли… Несомненно, это был именно он. Не боец, не убийца, все тот же, изменившийся лишь выражением потерянности в расширенных на фоне осунувшегося лица глазах, да этой странной жесткой щетиной, будто исчез в нем ребенок, но появился мужчина. — Ты жив… Жив, — твердила в бреду Джейс, ощущая, как сердце-птица улетает ввысь к клину окликавших крылатых голосов. Она дрожала, хрупкая, точно фарфоровая статуэтка, она не ведала, когда в ней вдруг появилась эта неустойчивость и надломленность. Она слышала из всего гула праздника только один голос, который поведал ей сбивчиво, торопливо, непоследовательно, глотая слова и запинаясь от переполнявших противоречивых эмоций: — Я выбрался, веревка была привязана не так крепко, а у меня руки оказались свободны, это же чудо! Меня подобрали рыбаки, и у них я скрывался. Как хорошо, что ты меня нашла! Дже-ейс! Я две недели в деревне… Вот… В лавке работу дали. Они добрые! И к Цитре водили! При упоминании имени жрицы будто какая-то черная тень накрыла сознание. Джейс задумывалась, а разрешено ли ей находиться в деревне, ракьят не гнали, но жрица не давала личного разрешения, а это не предвещало ничего хорошего, особенно то, что к ней водили Райли. Что могла сказать ему эта женщина? Это создание, которое возлагало на себя миссию вершителя судеб наравне с Ваасом. Два шамана, два жреца, да оба черные, кровавые, неправые. Кто ж белым станет? Ваас-то еще не верил в свою избранность, а Цитру распаляло сознание собственной правоты, и она усердствовала в своей миссии судьи. Что же она присудила Райли, слабому, пугливому? Но, выходило, не такому уж слабому, если все это время он скрывался, да сумел как-то добраться до деревни. Сам, без чьей-либо помощи. Да, не попытался найти друзей, но ведь и Джейс удалось это лишь благодаря удаче или, как это называют иначе, вмешательству высших сил. Да и что ей удалось? Все напрасно, ведь всех потеряла. И ледяной саркофаг сомкнулся вокруг головы, когда поняла, что сейчас или чуть позднее, но неизбежно придется рассказывать о том, какая участь постигла всех их друзей. Придется поведать и о Лизе… Лиза! Что же о ней рассказать, когда сами не поняли, как трактовать ее шаг? Она покончила с собой из-за гибели Райли, а он… Он оказался жив. Пошла против правил судьбы, решила сама создавать эти правила. И не встретилась. Что за бесчеловечные шутки у судьбы, что за игра у жизни, раз происходит такое? И ей, Джейс, вместе с невыразимой радостью выпал самый тяжелый жребий — рассказать, нельзя ничего не утаить. — Райли! А я… Я уже отомстила за тебя, я думала, что ты мертв, — шептала Джейс, чувствуя, что через какое-то время наверняка потеряет сознание, да еще желудок сдавила совершенно неуместная непривычная тошнота, но она поднимала глаза, будто брат мог растаять, исчезнуть, но нет, он оказывался рядом, материальный, из плоти и крови, настоящий, тот же, свой, родной, отчего сестра нежно лепетала. — А ты… Жив! — Джейс… Ты не поверишь… Я… Я проползал под трупами, скрываясь от пиратов, — с вытаращенными глазами рассказывал брат, тряся руки сестры, тоже будто пытаясь убедиться, что она живая, смущенно опуская глаза, будто испытывая вину перед ней, он бормотал дальше. — Но ты же знаешь, я не умею стрелять, я не брал в руки оружья… Но было так… так страшно! Голос его надломился, как лед на осенней луже, где легкие деревьев ожидают смены далекой весной. Он тоже видел смерть, он тоже впитал всю боль тех, кто выживал в этом аду изо дня в день, ему пришлось, может, тяжелее, потому что Джейс ощущала себя панически потерянной всякий раз, когда оказывалась без оружья. А он даже не притронулся, не убил. И выжил так, полагаясь только на волю Провидения. И если выжил, то, может, был прощен за свою трусость по отношению к сестре. Или он все же бежал в попытке спасти Лизу? Уже не спросить, не теперь, не стоит. Порой лучше просто простить, ничего не узнавая. Сестра надеялась отсрочить разговор, теперь снова появилась цель, появился тот, ради кого стоило дальше жить. И будто все возвращалось на круги своя, у нее вновь возникал стимул двигаться дальше, не ради себя, забывая о себе, как она и привыкла, может, неверно привыкла. Ваас будто разбудил в ней иную, наделенную собственным мировосприятием, целостную и могущественную настолько, что и бури вызывала. Белую жрицу. Но вот появился Райли и вновь возвращался парень-девушка по имени Джейс, образ, который, как сухая кора, пришел с большой земли. И этот во многом неверный образ заставил откладывать разговор о судьбе друзей до той поры, пока они бы не достигли снова дома. Да, пора домой, уже не важно, что там Хойт, не важно, что там Цитра, главное — вытащить Райли. Любой ценой. — Мы должны выбираться с острова! — твердо заявила старшая. Но тут младший будто отшатнулся от нее, рассеянно обведя взглядом деревню, заявил: — Я не умею! — а потом торопливо добавил, будто в театре, надрывно. — Я боюсь! Джейс непонимающе глядела на него, не ощущая, что он боится, с некоторых пор она намного лучше понимала мотивы людей. Неужели он намеревался остаться в окружении сотен опасностей без оружия продавцом в бакалейной лавке деревни Аманаки? Уже почти ненавистной ей деревне, однако для него ракьят являлись однозначно друзьями, только благодаря им и рыбакам он спасся. Рыбак… А не тот ли рыбак его вытащил, что потерял жену и сына возле «Доков Валсы»? Неужели Райли какое-то время находился совсем рядом от них, от Лизы? Как же так… Джейс опустила голову на грудь, бессильно приподнимая брови, опуская руки: «И снова ты отрекся от меня? Я снова должна пожертвовать собой ради тебя? Наверное, я должна к этому привыкнуть, к тому, что мне плюют в лицо, а я улыбаюсь им в ответ. Ваас и не знал, как мне глубоко безразличны все его слова о предательстве. Я, может статься, лучше него знаю, что это значит, я привыкла пережевывать, перемалывать боль от предательств, раз за разом. Повторение бессмысленных действий». Какое-то злое создание вновь заговорило в ней, будто распятия мало оказалось для уничтожения этого чудовища. Но если бы все было так просто, ведь человек каждый день борется со своим внутренним монстром. Кто-то проигрывает. Ваас проиграл, потому что у него отняли идеал, его веру, отняли то, что помогало различать добро и зло. Снова его образ… Мертв. Он мертв. Враг не предает, но он враг. Жив Райли, который вновь отрекался. Но что же? Она виновата, она не поведала всю правду, но уже ощущала, насколько теперь виновата перед братом. Джейс скорчилась на траве возле огня, в голове ее тоже разгорался пожар, самый настоящий пламенный вихрь, в котором тонули здравые мысли и образы. Хрипом вырвалось: — Райли… Я должна тебе все рассказать. — Джейс? Они, — голос брата дрогнул, но он видел, как начинает раскачиваться из стороны в сторону сестра, будто надеясь так вырваться из своего тела, как из старой кожи, избежать этого разговора даже ценой исчезновения, поэтому схватил ее за плечи, придвинулся лбом к ее лбу, поглаживая по спине, будто теперь наставала его очередь быть сильным, защищать ее. — Джейс, стой! Что бы ты ни рассказала, ты ни в чем не виновата! Слышишь? — но затем губы его дрогнули, он сжимал кулаки, закрывая глаза. — Это я потащил всех! Джейс… — вновь его взгляд олененка, тихий, безобидный. — Лиза?.. Оливер? Дейзи? Они… — Я никого не смогла спасти… Райли… Я, — пыталась связать слова Джейс, но голос исходил муравьиными снами, отделенными от полета птичьего клекота. Женщина ощутила, как вокруг нее точно какой-то туман встал, ноги больше не держали. Никогда она не жаловалась на беспричинные обмороки, но явно, что все произошедшее за последнее время вынуло из нее последние силы. И великая радость за вновь обретенного брата едва не стоила ей жизни, ведь от радости люди тоже умирают, да еще когда радость замешана крепко на чувстве вины. В деревне не кричали петухи, в деревне наставала тишина, только сквозь туман сознания проступило вдруг отчаянное восклицание брата, такое, за которое бы простила любую его трусость до этого: — Куда вы ее! Не трогайте мою сестру!!! Из-под закрытых век ее потекли слезы, а, может, не ее, это джунгли плакали вместо нее, это роса опадала с лепестков орхидеевых, белых, легких, подхваченных нефритовыми видениями. И она — женщина, не воин. Уже не воин.