Трое на одного

      Когда всё окончательно вышло из-под контроля?       Ловушка. Самая банальная из возможных ловушек в мире.       Маленький ангел привёл его в спальню, чтобы в очередной раз перечитать затёртую до дыр книгу сказок. Он улыбался и смеялся, отчего по телу разливалось приятное тепло. Двое из ларца, как их окрестила Робин, вели себя прилично целых две недели, постоянно о чём-то друг с другом споря, но его, Крокодайла, не трогали зря. Иллюзия покоя и того счастливого старого времени захватила мужчину с головой, он расслабился, прекратил вскакивать по ночам в холодном поту от страшно неприличных или просто страшных видений, и чувствовал, что жизнь постепенно налаживается.       Управлять окружающими для него невероятно важно. Тщательно подобранная деталями друг к другу организация могла развалиться на кусочки без непререкаемой дисциплины, порядка и уверенности лидера Барок Воркс в том, что именно он решает, как пройдёт его завтрашний день. Никаких случайностей. Никакой импровизации. Никаких трёх Дофламинго.       С последним пунктом осечка вышла.       ― Ты привёл его, молодец.       ― Он пришёл. А ты не верил.       «Что это значит?» ― голоса слились в один, скрутились в тугой узел и застряли в голове, не желая ни исчезать, ни притворяться галлюцинацией. Мальчик отвесил дурашливый поклон и шмыгнул в сторону, то ли сбегая, то ли занимая самые удобные зрительские места.       Дверь за спиной захлопнулась с сухим щелчком. Резко. Громко.       Наручники из кайросеки – тихо, но вымораживающий внутренности холод испугал Крокодайла куда больше мнимой клаустрофобии. Из собственного жилища не проблема выбраться, а сконцентрированное море тянуло из него силы по капле, по надежде, по любви – беспощадно и стремительно. В висках бухнуло и разбилось что-то на миллиарды осколков. Слабость сковала каждую клеточку тела, проникла внутрь скользким змеем и обвила органы, вызывая вялость и апатию. О чём только думают эти идиоты?       ― Тшш, ― шепчет один, подхватывая сильными руками за талию, не позволяя упасть на пол. Ладони горячие, грубые, родные – их Крокодайл помнил хорошо, трудно забыть то, что дарит крышесностное удовольствие несколько раз за ночь. Но одновременно шею клеймят поцелуем, и унижение разливается огнём по венам. Его всё-таки загнали в ловушку, сковали и сделают своим. Вдвоём.       Проклятье!       Мутная пелена недолго застилала глаза. Заботливость явно не конёк молодого Дофламинго: он отпускал пошлые шуточки, как в старые недобрые времена, и деловито чем-то звенел. Цепь. Руки болезненно выворачивают, крепят наручниками к цепи в потолке так, что Крокодайл касается пола только носками ботинок. Судорога пронзила напряжённые мышцы, и он тихо стонет, быстро смаргивая выступившие слёзы. Считать то, что они творят, изнасилованием не получается. Оба говорят, оба шепчут, оба сводят с ума и касаются тоже вместе – диким контрастом на коже отпечатываются горячие и ледяные прикосновения, даря уколами-вспышками неправильное наслаждение.       ― Прости, ― Дофламинго целомудренно целует взмокший висок, расстегивает рубашку и прижимается всем телом, глухо простонав на ухо: ― Не хочу тебя ни с кем делить.       ― Только со мной, ― подхватывает второй, урчит подобно дикому животному, и проводит языком по щеке влажный след. Грязно, мокро. Крокодайл тянется к теплу, выгибается, ведь телу не прикажешь. Ни одна женщина не могла довести его до исступления, а проклятый фламинго для этого не прикладывал никаких усилий. Ему достаточно поцеловать, и сразу подгибаются колени.       Слова вялого протеста застряли в горле – его целовал один и вылизывал второй, дразня чувствительные места и запуская страшный механизм разрушения всех запретов. Крокодайл ни разу не сказал Дофламинго, что ему нравится дикий секс, или какие-либо извращения, или игрушки, или… Ни разу – за него говорило лучше любых слов предатель-тело. Оно подставлялось под укусы, оно вздрагивало, когда липкий от слюны язык облизывал сосок, а зубы тянули его, оставляя след-метку, оно подчиняло своим желаниям разум, и не давало ни единого шанса вырваться из сладкой западни.       ― Какой ты развратный, Кроки, ― молодой разводит его ноги в стороны, борется с ремнём на брюках, стаскивает их и констатирует факт: ― Возбуждаешься, когда тебя принуждают?       ― Иди к чёрту, ― хрипит Крокодайл сипло, откидывает голову назад, обнажая мощную шею, и почти скулит, когда Дофламинго оставляет на светлой коже засосы и следом зализывает их, будто нарочно издеваясь. ― Если… начали, то не останавливайтесь!       ― Подвиньтесь, мне не видно, ― ангелок всё ещё тут, сидит на столе и смотрит, и от его взгляда у Сэра пересыхает во рту. Не собирается же он… Правда нет? ― Ах, отличный вид! Не бойся, я ещё маленький, не трону тебя. Причиндалы не выросли. ― С грустью говорит Минго и смотрит завистливо на члены своих взрослых копий. ― Всё веселье им достанется, нечестно.       ― Заткнись и смотри, вуайерист малолетний, ― язвит второй, прижимается обнажённой грудью к спине Крокодайла, он настолько горячий, что даже сквозь ткань рубашки чувствуется его жар. ― А ты не сдерживайся. Я помню, как ты стонал тогда…       ― Сейчас не хуже, ― заверяет его Донкихот, ловит уничижительный взгляд любовника и виновато улыбается. ― Да-да, мы сейчас. Потерпи немного…       Пытать обожают оба. Воздух искрится от напряжения и возбуждения. Запах пота и секса забивается в ноздри, рот, воздуха катастрофически не хватает. Слишком близко, слишком жарко, слишком много Дофламинго для одного Крокодайла. Четыре руки гладят, сжимают, мнут и распаляют уже готовое принять их тело, причиняя сознательную муку. Член мужчины бешено пульсирует, и лишь тонкая веревка не позволяет кончить, отдаляя долгожданную развязку. Стоны сливаются со вздохами партнёров, они тоже на пределе, но увлечены игрой в «кто доведёт любимого до оргазма» и потому не торопятся приступать к решительным действиям. Затянувшаяся прелюдия тянет нервы, сжигает неудовлетворённым огнём вожделения последние заслоны терпения. Крокодайл обещает себе на утро убить всех троих, особенно мелкого, что кусает свои пальцы и ласкает желанное тело взглядом, что безумно заводит; Крокодайл клянётся, что больше никогда и ни за что не пойдёт ни с кем в спальню читать сказку; Крокодайл кричит и отбрасывает прочь гордость и смущение, просит о большем, ведь каждое прикосновение пронизывает током, и нет сил уже кусать губы, истерзанные чужими языками и ртами.       «Проклятьенудайтемнеужекончить!» ― выстанывает в чей-то рот, окончательно потеряв связь с реальностью. Дофламинго переглядывается сам с собой, кивает утвердительно, и первый проникает в тугое, алчущее нутро, с удовольствием слушая, как любовник захлёбывается стонами, как он шипит и ругается, как просит не останавливаться, иначе… О да, кара будет ужасна. Особенно после того, что они сделают дальше.       Крокодайл чувствует себя заполненным до предела, дальше уже, казалось бы, некуда, но тут хриплый, рычащий голос толкается в ухо:       ― Расслабься, давай же… ― «Зачем?» - бьётся в агонии сумасшедшая мысль, а тело покорно выполняет просьбу-приказ. Дофламинго стонет и медленно, мучительно долго входит в растянутый анус, давая привыкнуть к сразу двум членам в себе, хотя не двигаться намного больнее. Ощущения обострены и накалены, их словно беспрерывно бьёт током по нервным окончаниям. Воздух такой же липкий, солёный, тягучий, как кожа всех троих мужчин, капли пота стекают дорожками по плечам, груди, бёдрам… Капает меж ягодиц смазка, с пошлым звуком соединяются тела, и кажется, что это безумие длится уже целую вечность.       Они хотят сказать, что любят и ревнуют, что никогда не отпустят, но не могут – оргазм накрывает стремительно и мощно, как Аква-Лагуна, сметая на своём пути любые связные мысли. Кто-то дрожащими руками освобождает член Крокодайла от верёвки, и Сэр бьётся, зажатый меж двумя любовниками, кончает бурно и много, как никогда раньше. Он сжимается весь, полностью, и молодой Дофламинго кончает снова, кусая в исступлении беззащитную шею, на которой уже живого места не осталось.       ― Х-ха… ― Минго давно снял чёрные очки и спустил драные штаны. Он был маленьким, но не настолько, чтобы не возбудиться от подобной картины. Рукой мальчик быстро дрочил свой член, шумно дыша, и излился чуть позже взрослых копий – просто потому, что раньше никогда подобным не занимался. ― Не хочется это признавать, но извращенцем быть правда приятно.       Все трое сыто и довольно улыбнулись, освободили Крокодайла от наручников и уложили на кровать. Сэр отключился от переизбытка ощущений и не реагировал больше ни на что. Мальчик с внешностью ангела и глазами чёрта невозмутимо натянул штаны на бёдра, подлез под руку семнадцатилетнему себе и поцеловал «дядю Кроки» в губы.       ― Было весело. Спасибо.       Утром Крокодайл с трудом продрал глаза, попытался пошевелиться и зашипел от боли: ныли вывернутые долгое время плечи, зудели засосы и укусы, неприятно мокро и холодно было между ягодиц, ведь трое озабоченных типов не додумались ни вытереть его, ни хотя бы обмыть душем. После сразу двоих Сэр понимал, что самостоятельно добраться до вожделенной сейчас воды просто-напросто не сможет: упадёт где-то на полпути и развалится на кусочки. Тело вялое, переполненное эмоциями и не только, а разум ещё не до конца осознал, что именно с ним сотворили.       Контроля не было никогда.       Как можно контролировать стихию? Или ураган? В пору юности даже самый родной и знакомый человек способен преподнести невероятные сюрпризы. Может, Дофламинго действительно не причём, но откуда тогда взялись двое других? Аист принёс? Тогда уж фламинго. Ха-ха. Смешно.       Рядом на кровати сопел виновник всех проблем: лицо его не улыбалось, не скалилось и не смеялось. Обычный мужчина, расслабленный и в какой-то мере милый. «Все они милые, когда спят зубами к стенке».       К слову, а где?..       Кроме взрослого Дофламинго в спальне больше никого не было.       ― Эй, вставай, ― подушка возмездия настигла Донкихота как раз на середине чудесного сна про свидание и романтический ужин. Он не успел понять, откуда у его зазнобы в ресторане взялась подушка, потому ещё несколько минут сонно хлопал глазами и смотрел на Крокодайла словно на призрака. ― Недоброе утро, чёртов фламинго. Потрудись объяснить, что вчера произошло?       ― Ааа, ― отмахнулся мужчина и снова рухнул лицом в постель. ― Ты был чертовски мил.       ― Убью. Придушу. ― Яростное выражение лица пропало втуне: Дофламинго повернулся к нему спиной и получил удар подушкой. Ноль реакции. ― Идиот.       ― В блокноте посмотри, когда меня убить можно будет. ― Пробормотал Шичибукай, указав рукой куда-то в сторону валявшихся на полу штанов. ― Там всё по дняяяяям расписано.       Крокодайл рассыпался не на кусочки, на песчинки: в таком виде удалось добыть блокнот и не причинить себе ещё больше боли. Листы, исписанные кривым, но разборчивым почерком, мелькали перед глазами, пока не остановились на последней записи с конца блокнота.       Всего несколько строк.       «Кроки упрямый засранец, но я его люблю, каким бы он ни был. И в детстве, и в юности, и сейчас».       «Аминь», - подумал Крокодайл, усмехнулся и закрыл блокнот.