Анемоны

Под моими ногами распускаются анемоны. Вроде идешь, никого не трогаешь, а тут – бац! – цветок зацвел. Ну, думаю, зацвел и зацвел. С кем не бывает. И может это и не я вовсе виновата. Может, природой так задумано – весна все-таки, пора бы. А потом замечать стала, что они аккурат моим шагам следуют, словно какая-то невидимая сивилла в мыслях моих сидит и знает, куда я путь держу. Только сверну, оглянусь – а я уж специально оглядываюсь, чтобы эмпирическим путем этот процесс отследить, – а там и красуется алоцветик. Только странный какой-то, ненастоящий. Стебелька нет, листиков тоже. Только маковка – глазочек такой темненький, - да лепесточки красные. Домой прихожу, тут же в книжку заглядываю. Так и есть – анемон. И все бы ничего, но искусственность мне эта не по душе. Думала еще, что туман, быть может, мое зрение возмутил – а они в туманы-то чаще и возникают, когда по парку прогулку совершаю. Уж больно нравятся мне туманы. Пушистые они, ласковые, теплые. Взяла банку как-то, иду в парк – цветы за мной следуют. Хорошо, что не болтливы они, а то как заголосят, так люд и сбежится, и поднимут меня на смех. Скажут: «Вот ведь дура. Туман сачком ловит». А я тогда поклонюсь им, потому что сачком и впрямь неудобно. Вот поэтому с банкой сподручнее – открою ее, туману наберу, рукой сверху прижму, чтобы наружу не выполз, и скорее домой. Дома уж выпущу его, там раздолье будет. А как разгуляется туман мой, так я сяду тихонько в уголке и смотрю во все глаза – где же это алоцветик вылезет? А они, хитрецы, попрятались незнамо куда. Ну – я в книги снова. Чего им не хватает? Свет есть, туман в наличии. Тут телефон еще разрывается. «Алло, - отвечаю. - Оставьте меня, пожалуйста, в покое». А из трубки только и слышно – где ты да как ты? А я и говорю: «Я садоводством занимаюсь. Цветов вам к Первомаю наделаю». Ну, на этом и договорились. Вешаю трубку, возвращаюсь к книгам, гляжу – а на странице уж анемон зацвел! Тут я за голову и схватилась. И приходит ко мне мысль – что, думаю, если алоцветики, тихони мои, под пристальным-то взглядом прячутся, а как взор отведу – тут же расцвет у них и возникает. И любопытно посмотреть, и нельзя. Вот с тех пор у меня квартира в анемонах. И на балконе анемоны, и на подоконниках в керамических горшках. Дарю всем, кто попросит, - а они пальцем у виска крутят, ругаются: «Что ты, - говорят, - нам пустые горшки даришь?». И уходят. А я удивляюсь – где же это они пустые, если анемоны? Вон как усыпано все! Однажды прислушалась все-таки, решила к доктору сходить. А доктор мне и говорит: «Что же вы без записи на прием?». А я и отвечаю: «Так как же я, господин доктор, на прием запишусь, если у меня из телефонной трубки анемоны прут?». А доктор, надо отдать должное, попался хороший, понимающий и, сразу видно, толк в цветах знает, потому что тут же спрашивает: «Как же это у вас анемоны растут зимою?». А уж тут я заулыбалась: «Это, - говорю, - вы меня на слове поймали». И давай про туманы объяснять и про шаги мои. Доктор призадумался, а я версии подкидываю, чтобы ему проще было с моей проблемой справиться. «Может, - предполагаю, - у меня шаг какой-то особенный, раз земля зацветает подо мною? Или с ногами что-то не так – ведь может быть такое, что не все в порядке с ногами?». Он только головой качает и переносицу трет: «Вы же сказали, что в последнюю декаду цветы появляются не только под ногами, но и от любого прикосновения». Хмыкаю тут – экий умный доктор попался. Говорю: «Это вы меня на слове поймали. И впрямь что-то я запамятовала. Простите». Он рукой только махнул и вдруг подается весь вперед, руки замочком сцепил: «А продемонстрировать умение свое можете?». Я уж обрадоваться готова: «Конечно, могу!». С этого и надо было начинать, а то битый час маемся. Ну, думаю, что бы ему украсить? А у него халат белый, а я жуть как белый цвет не люблю, все время алоцветиками и украшаю. Вот и тут доброе дело сделала. Дотронулась я до халата его – и как раз супротив сердца, так что даже биение почувствовала. А доктор тут и охнул. Я удивляюсь: «Вы, - говорю, - простите меня, если процесс не слишком приятен. Я на докторах побаиваюсь немного, а то они ведь народец организованный». И потом уж поняла, что это не сердце его билось, а анемон прорастал. Это и болезненно, может, было, так тут уж ничего не поделаешь. Цветики – они своею природой живут, и я им не указ. Я им как разрешу взойти, так они и всходят, как умеют. Красивый у доктора анемон зацвел, и так символично – напротив сердца. «Какой, - говорю, - у вас халат теперь красивый. А вот я вам еще и папоротник украшу». А у него там папоротник в кашпо на окне лапы свои зеленые распустил. А красный с зеленым интересное такое сочетание, что я уж не удержалась и его немного запечатлела рукою своей. И там тоже анемоны. А доктор все за сердце хватается и как давай кричать, как давай на помощь звать. Воззрилась я на него обиженно: «Что же кричите вы? Ведь я доброе дело сделала, я землю украшаю, цветы создаю. И вы теперь лучше стали, с цветом-то моим красным». Махнула рукой да вышла. Жалко мне доктора, но и он как все оказался. Обидно ведь, когда не понимают, а ты душой своей тянешься, анемоны сеешь, а они отвергают. Обидно. Иду обратно, по дороге туман собираю на пальцах. Смотрю вдруг - у меня на кончиках пальцев по анемону! Хлопнула в ладоши, а алоцветики уж и на ладонях распустились. Побежала я в радости домой скорее, едва ли прохожих с ног не посбивала, а они и сами от меня шарахались, дорогу давали. Прибегаю я домой, значит, а там полицейский караулит, от тумана отмахивается. Хороший полицейский попался, тут же отрекомендовался мне, как положено: «Сержант Иванчук. Жалоба на вас поступила…». И давай ахинею нести какую-то несуразную. Провела я его в комнату мимо анемонов – негоже, если потопчет. А там банки везде раскиданы. Которые пусты, а которые и с туманом. Посмотрел он на них, на книгу мою по ботанике, раскрытую на странице с анемонами, прокашлялся, и давай меня в отделение зазывать. «Вы, - говорит, - обвиняетесь по подозрению в нанесении тяжких телесных повреждений». Я удивилась: «Ни о каких повреждениях не слыхивала, да и все хорошо у меня. Я живу в ладу со всеми, занимаюсь разведением цветов». А он мне не верит, наручники захлопнул и в кутузку повел. А у меня только одна мысль вертится: как без меня анемоны, выживут ли? Обращаюсь я к полицейскому: «Уважаемый сержант Иванчук, вы уж поспособствуйте тому, чтобы за алоцветиками моими уход был. Они у меня нежные. Им свет и туман нужен». Он вроде покивал, ну я и успокоилась. Не знаю я, что потом было. Да и не все ли равно? Там уж неинтересно, да и не столь важно – посудили меня, порешили в клетку посадить. Сказал прокурор, что доктора-то я покалечила, и что кровь его у меня под ногтями нашли, а отпечатки мои – на папоротниковых листьях, которые кровью его и были заляпаны. Я поудивлялась на суде – какая же, мол, это кровь, если анемоны? И как этот доктор мог на меня жалобу донести, если я его цветиком одарила? Недоверчивый прокурор раскричался, что, мол, дура, слабоумная. «Ну и ладно, - думаю. – Не все ли равно, где анемоны растить?». В лечебнице у нас тихо и спокойно. Врачи попались волшебные – как укол поставят, так у меня на предплечье тут же анемон зацветет. Уж я нарадоваться не могу. «Вы, - говорю, - дорогие мои врачи, почаще мне уколы делайте, уж больно я люблю свои алоцветики». Они ласково головами качают, а то и меня по голове погладят, и тогда я совсем раздобрею. «Вы, - говорю, - дорогие мои врачи, только халатов белых не носите. Уж больно нехороший цвет, уж больно злой и бесчувственный. А уж в красном сколько чувства!». Люблю я красный, одним словом. Нравится мне здесь. Думаю, надолго останусь, погощу еще годик-другой, да и врачи вроде бы не гонят. Да и что им гнать – я всем довольна. Свет тут есть, туману много. Анемоны хоть и возникают, но все реже и реже, да в основном под иголками да шприцами врачебными на коже моей. А уж если невмоготу станет, я себя укушу за запястье или вилкой расцарапаю где, чтобы пророс сквозь меня цветок. Но это редко, не то врачи ругаться будут, а мне уж не хочется их расстраивать. Только, думаю, если же совсем анемоны исчезнут, грустно мне будет. Как дальше жить? Кто же землю будет украшать, если не я? Не могу я без цветов, совсем все блекнет. Как тут себя не укусить? А еще шепчут мне врачи, что если хорошо себя вести буду, то и выпустят меня домой ненадолго, родных повидать, поговорить. Я еще удивляюсь – какие родные, если они у меня все дома в анемонах сидят? И все-таки, думаю, надо на поправку идти, не все же в четырех стенах сидеть. Вот я и иду на поправку, медленно, но верно. Уколы мне отменили, таблетками кормят, так что я совсем без цветов. А врачи мои хитрые только этого и ждали. И я жду. Иду я по улице как-то – а меня уж давно вызволили, несколько месяцев назад. Солнце за тучками скрылось, мелкий дождик моросит. Красота, одним словом. Пришла в парк, не могу налюбоваться, воздухом надышаться… А в последнее время замечаю за собой, что все чаще стала оглядываться. Я еще думаю, к чему бы это, если человек оглядывается. И вот стою я в парке в полном благодушии и единении с природой в этот тихий утренний час и понимаю вдруг, что это я анемонов жду! Тут уж слезы мне глаза застилать стали, но я держусь, не плачу громко, только всхлипываю изредка. Ужель вспомнились мне мои детишки, мои алоцветики? А они такие красивые – глазочек темненький, лепесточки красные… Стою я, значит, в парке, а вокруг уж и туман поднимается с земли. И подходит ко мне молодой человек, красивый, статный такой, улыбается: «Что же вы, - говорит, - девушка, плачете? Обидел кто?». А я отвечаю, утерев слезы: «Никто, - говорю, - меня не обижал. А вспомнились мне мои анемоны». Он тогда говорит: «Вы, наверное, цветами занимаетесь?». Я говорю: «Нет, я преимущественно по анемонам мастерица». А он такой: «О! - удивляется. - Вот это интересно! А где же это ваши анемоны произрастают? Поздняя осень, холодно». А я ему с улыбкой отвечаю: «А мои анемоны везде произрастают. Вот – в сердце вашем, например, тоже есть». И он улыбается: «Как же это возможно?». А я отвечаю: «А вот так. Сами смотрите». Выхватываю нож и заношу руку.