Разбитый мир

⁓⁓⁓

      С детства, которое Корвин уже не помнил, его учили не делать поспешных выводов. Добрые и достаточно мудрые наставления забылись вместе с родителями некроманта, где-то с пару-тройку веков назад.       Сейчас мужчина с наслаждением откинулся в ванне, полной теплой, почти горячей воды, и размышлял, закрыв глаза и вдыхая горячий пар.       Он погорячился; потерял контроль, превысил все дозволенные рамки. Что сказали бы его родные, увидев окровавленное тело в фамильной библиотеке? По крайней мере мать точно бы потребовала убрать его с глаз долой — она не выносила вида крови. И вообще она была удивительной женщиной — строгой, но справедливой; умной, красивой и своенравной. И сильной. Достойный соперник, победить которого в честном бою практически невозможно. Именно поэтому ренегаты перерезали ее горло во сне, оставив захлебываться ненавистной ей кровью. Корвину тогда было пятнадцать, и юношеской ярости не было предела.       Мужчина медленно выдохнул, погружаясь с головой в воду. Все это было бесконечно давно. Первая кровь врага, кровь его собственной матери на его руках, первые шаги по той стороне… все это сопровождалось свойственной юности горячностью и безрассудством. Он убивал и упивался этой властью.        Война давно закончилась: их растащили по углам, дали в руки утешительный приз, объявив, что победителей нет. Но никогда некромант не признал бы за собой поражения. Даже в ту ночь, когда руки его сводило под тяжестью истекающего кровью тела матери. Он вынырнул, откинул с лица волосы, закинул руки на бортик; погорячился, слишком погорячился. Интересно, посчитают ли слуги ее труп мусором и поспешат зарыть на заднем дворе, как делали когда-то не раз?       У некроманта почти не осталось врагов. Те, что были, давно сгнили в грубо сколоченных дощатых гробах или переварились в желудке зверей, или разложились в болотной трясине, пропали без вести, стали калеками и доживали свой век где-то в тенях. Словом, Корвин умел убивать и одно время делал это с большим энтузиазмом. Особенно тогда, когда ренегаты попытались пройти Провал и нарушили Договор.       Потребовалось совсем немного, чтобы перед глазами отчетливо всплыла нужная картинка — огромная крепость, внутренний двор которой залит кровью. Кровь везде — на плитах, которыми вымощен пол, на стенах, на лестницах, на огромных воротах, которые, разбитые тараном, обломками свисали на покореженных петлях; гора трупов — некоторые относительно целые, а некоторые разорваны в клочья, как если бы с ними позабавился дикий медведь. В пустых бойницах завывает ветер — и в его вое отчетливо слышатся леденящие душу стоны. И посреди всего этого великолепия стоят двое молодых мужчин. Один, повыше ростом, с белоснежным волосами поднимает с земли сброшенный в пылу битвы плащ, вытирает широкое лезвие меча знаменем поверженного врага и улыбается. Второй — ниже ростом, ветер в бешенстве развевает его длинные черные волосы, светлые глаза, похожие на две льдинки, цепко обводят двор взглядом. В руках у мужчины нет оружия — его меч покоится в ножнах на поясе, но его одежда почти вся промокла от крови. — Корвин, приятель, ты славно потрудился, — второй, закончив оттирать меч, дружески хлопнул по плечу некроманта. — Больше эти ублюдки сюда не сунутся. Корвин кивает, медленным шагом обходит двор, изредка останавливаясь перед распростертыми телами. Один жив; сражен мечом, не духами, он зажимает рану на животе и медленно ползет прочь, желая скрыться с глаз чисторожденных. Корвин преграждает ему путь, наступив на скрюченные пальцы, которыми тот пытается ухватиться за неровные плиты; носком сапога переворачивает и досадливо морщится — совсем юнец, да еще и член ордена. — Прикончи его, — со смешком требует блондин, рывком ставя раненого на ноги. Корвин молчит. Долго, пристально смотрит в лихорадочно блестящие глаза паренька. А тот в ответ стонет, молит о пощаде. — Зачем орден напал на меня? — тихим, похожим на шелест вереска голосом спрашивает некромант. — Почему вы приняли сторону ренегатов, нарушив договор?       Мальчишка плачет, трясется от шока и ужаса. Обычный рядовой солдат — он не знает ни планов, ни расположения войск, ни тем более ответов на вопросы «почему». Еще пару недель назад он ел приготовленную заботливой мамашей кашу и бегал на сеновал со сговорчивыми девками, а вот сейчас столкнулся со смертью. Корвин жестом останавливает соратника — тот уже тянет из ножен меч, которому не терпится продолжить пир; гладит паренька по голове, аккуратно усаживает на пол, прислоняя к стене. Даже дает немного вина из фляги, но не трогает рану, и кровь по-прежнему хлещет из нее, приближая беднягу к той стороне. — Умирать не больно, — читая немой вопрос в темных глазах, отвечает некромант, не сбрасывая со своей руки судорожно вцепившуюся ладонь мальчишки. — Совсем не страшно, я делал это тысячи раз. Ты пройдешь тропою тьмы, и более не будет боли и страданий. Я провожу тебя.       Его спутник негромко фыркает, но ничего не говорит. А солдат словно успокаивается — черты лица чуть заостряются, разглаживаются сведенные муками мышцы, пальцы безвольно соскальзывают с плаща некроманта и глаза закатываются, так и не закрывшись. — И зачем? — блондин презрительно сплевывает на землю. — Разве тебе не пригодилась бы его душа? Одной больше… Корвин не отвечает. Не хочет говорить, не хочет признаваться, что прочитал мысли мальчугана; увидел маленькое жизнерадостное поселение, тех самых девок на сеновале и дородную старушку мать, которая прядет шерсть у окна, напевая песни своему младшенькому внуку. Не было в жизни этого юного солдата ни настоящей боли, ни страданий, ни толковых битв. — Его душа бесполезна, — сухо бросает Корвин, поднимаясь и накидывая на голову капюшон. И ведь он не соврал. — Надо выбираться отсюда. Чувствуешь приближение грозы?       Блондин кивает; оба понимают, что следующая битва не за горами, и теперь помимо жалкой кучки воинов, с ними будут драться ренегаты — такие же маги, как и они. В сгущающихся сумерках оба мужчины покидают крепость, и ветер меняет направление, спешит предупредить нападающих, что здесь их ждет только смерть… Выбравшись из ванны некромант закутался в теплый халат, услужливо поданный слугой.       Некоторое время Корвин стоял у окна, наблюдая, как садовник безрезультатно пытается привести в порядок давно высохшие розовые кусты. Их сажала еще его сестра… Повинуясь внезапному порыву, мужчина отправился в спальню; в ту самую светлую комнату, куда ночью, по ошибке, слуги принесли девчонку. Но Корвин не будет распинать их за это; все осталось как прежде: комната предателя, в которой спит предатель.       Портрет матери все такой же реалистичный, но некромант не смотрит на него; грубо хватает одну из миниатюр, несколько секунд вертит в руках, а потом валится на кушетку, вальяжно закидывая ноги на спинку. Ну здравствуй, сестренка. Чертов портрет казался похож, лишь когда оригинал был рядом. Какой же она была?       Сукой; той еще чертовой сукой и стервой. И дьявольски красивой. Пока она была маленькой — походила на ангелочка; c копной пышных темных кудряшек, которые обрамляли миловидное личико, и милыми ямочками на щеках… Когда выросла — стала роковой красавицей. Корвин не понимал, что находят в ней мужчины. Еще бы — он знал свою сестру, и в жизни бы не подошел к такой женщине. Один черт знал, что было у нее на уме, и какие хитроумные планы она вынашивала; так они и жили долгое время — некромант и чисторожденная стерва. Даром, что брат и сестра, но парочка из них получалась отменная. А уж сколько раз они дрались бок о бок, без всякого колебания подставляя себя под удар, чтобы защитить единственного близкого человека…       Всему приходит конец. Эйндвинд предала его. Счастливый ветер переменился и более никогда не пел свою песню.       Корвин еще несколько минут разглядывал портрет, а потом со вздохом отложил его прочь. К чему ему все эти воспоминания? К чему горевать об утрате или о предательстве, если ничего этого не изменить? Он встал на путь духов в слепой надежде, что сможет перекроить нити судьбы, но в итоге стал еще слабее, чем прежде. Переодевшись и побродив немного в саду, вдыхая прохладный вечерний воздух, некромант нехотя вернулся в библиотеку.       Труп не убрали. Окровавленное распятое тело лежало посреди ковра из шерсти мертвого моара, которая окрасилась в бордовый цвет. Погорячился. Давненько с ним такого не бывало. С той самой ночи, как пришлось поработить душу своей сестры.       Почти с сожалением Корвин пошевелил тело носком ботинка и отвернулся к камину. Девчонка виновата сама. Видят духи — он бы оставил ее в живых, если бы она не сопротивлялась так яростно. Другой мир? Тут, на этой стороне Провала? Возможно, но слишком фантастично. А самое главное — почему, если по ее словам в ее мире магии нет, он ее чувствует? А, хотя, неинтересно.       Корвин уселся в глубокое кресло, притянул к себе старый том, перевернул несколько страниц и отложил обратно. Неприятное, сжигающее изнутри чувство не позволяло ему как ни в чем не бывало продолжить заниматься своими делами. Горечь, сожаление и даже капелька раскаяния — он давненько не испытывал целый букет подобных переживаний; впрочем, он давно и не убивал.       А девчонка, пожалуй, была симпатичной. Не красивой, но миловидной; и тело было неплохим, правда излишне худым, но ведь это поправимо — отъелась бы у знахарки. Там, глядишь, и замуж бы могла выйти, детей нарожать. Если бы у кого-нибудь хватило духу жениться на изгнанном ренегате. Но нет, на пути ее появился некромант. Выкрал, пытал кошмарами, а потом и вовсе убил. Не повезло, бывает… но почему же на душе так тягостно?       Видения, «воспоминания» этой девчонки были слишком реалистичны. Какая-то часть его «Я» верила им, и оттого некроманта раздирали противоречивые чувства. В конце концов жалость победила, и некромант, скрипя зубами, склонился над телом. Какой из ударов стал последней каплей? Вот этот достаточно глубокий порез на левом боку, или вот этот — на бедре?       Корвин глубоко вздохнул; нет, он не гордился своей работой. Перестал гордиться уже много-много лет назад. Это просто его ремесло: уметь подчинять, доставать правду любыми способами. Сейчас же он испытывал скорее разочарование — девчонка скончалась, а ведь он даже толком не начал. Тело сломалось раньше, чем ее душа. Но что это? Тело под его пальцами едва уловимо дернулось; некромант нахмурился — он был уверен, что еще минуту назад девушка была окончательно и бесповоротно мертва. Но едва бьющееся сердце говорило об обратном. Корвин отошел к столу, открыл книгу в черной обложке, нашел нужную страницу и принялся сверяться с переводом. Все верно, лишь одно заклятие могло так возвращать душу с той стороны. — А ты вовсе не так проста, как пытаешься казаться, — с некоторым облегчением прошептал мужчина, снимая с себя рубашку и торопливо закрывая вновь кровоточащие раны; затем, кликнув слуг, перенес тело наверх, в одну из комнат, где уже тщательно перебинтовал изуродованное тело, нашептывая тихие заклинания и смачивая тряпки в разных растворах.       Когда тело девушки стало похоже на мумию, Корвин изнеможденно опустился на стул рядом, вытирая струящийся по лицу пот. По правде говоря, девчонку проще было добить, нежели помочь ей воскреснуть. Зато совесть успокоилась, и теперь некромант мог в полной внутренней тишине подумать обо всем случившемся. Самым главным, неприятным и пока не поддающимся объяснению оставался факт того, что эта девушка, Элли Новак, все-таки ему не соврала.