Клоун Может Уйти С Убийством.

      Этот парень играет со смертью, сам того не понимая. Вставая на носочки на самом острие ножа, словно грациозная балерина, танцует танец, у которого всего один выход. Морг. Скорая. Фрэнк падает, пролетая сквозь чарующую пустоту. Внизу его ждет лишь боль. Я всегда верил в людей и в их способности. Так неужели он не чувствует ничего своим шестым чувством или не видит ничего третьим глазом? Может он пригласил меня домой только потому, что сам хочет искромсать мое уродливое тело? Кто знает. Собираюсь ли я идти? Однозначно да. Это самая интересная игрушка, которая была у меня за последние несколько лет. Да и в целом, я впервые иду к кому-то в гости. Ну не совсем впервые, но последний раз я был у кого-то в гостях в классе третьем, если не раньше.       Доставая до жути помятую салфетку из заднего кармана джинсов, я лениво разглядывал буквы, которые Фрэнк написал второпях. Это было недалеко от моего дома, так что я собирался выйти сегодня из дома часа в два и медленно, никуда не торопясь, дойти до его квартиры. Я не знаю, сколько стоял посреди спальни с эти клочком несчастной салфетки. Я просто провалился в мысли. Глупые мысли, которые следовало бы выкинуть как можно дальше из головы. Мысли о том, что мы могли бы стать с этим парнем друзьями. Ведь у меня никогда не было друзей. Я всегда был нелюбим сверстниками, пока я был ребенком, а когда вырос, то стал ездить из города в город, из страны в страну. Все было слишком спонтанным. Все было слишком эгоистичным. Может, стоит свернуть с этого пути полного гвоздей и взяться за что-то новое? Например за искусство.       Я размахнулся и дал себе пощечину левой рукой. Я не должен становиться тряпкой. Я должен помнить, кто я есть на самом деле. Снять все свои маски перед разбитым зеркалом жизни и взглянуть правде в глаза. Я никогда не был жалок. Я всегда мог постоять за себя. Все те, кто считал, что меня можно смешивать с дерьмом уже давно накормили собой червей, а я могу прийти и поиграть с их костями. Мне нечего бояться, ведь последние лет десять в этом районе не происходило ничего серьезнее мелкой кражи в магазине. Если это вообще можно было назвать кражей. В основном маленькие детишки крали жвачку, но делали это так заметно, что не успевали и шагу сделать за пределы кассы. Я не привык отвечать за чужие поступки, да и никогда этого не делал и не собирался, но один мальчик... Я видел, как его подставили одни парни из школы, скорее всего одноклассники или что-то в этом роде. Они подталкивали мальчика со всех сторон, тыкая пальцами в барахло, что лежало на полке магазина, уговаривая украсить что-нибудь. Словно демоны, они тянули парня вниз, пугая бедного паренька, они шептали ему на ухо, что это все несерьезно и никто не заметит даже. Но все, может, и не заметили, но вот охранник – да. Мне тогда стало его жалко, он напоминал меня в детстве. Беспомощный, бесхребетный и жалкий. Я просто подошел и попросил все замять. Отдал деньги за жвачку и кинул еще пару банкнот, чтобы охранник точно уж все замял с этим делом. Это был первый и последний раз, когда я проявил к кому-то жалость. Жалость – это самое отвратительное чувство из всех, что человечество предложило мне.       Быстро взглянув на часы, я понял, что мне следовало бы потихоньку выходить, но перед этим стоило бы позавтракать. Я не ел с момента, как проснулся, если я вообще спал. Всю ночь мне снились кошмары.       Воспоминания из детства и бывшие жертвы, которые теперь уж сами пытались убить меня на глазах миллионной толпы. Во всех своих снах я впадаю в истерику, и мой безумный смех пугает меня. Я полностью уверен, что не окажусь на электрическом стуле, но если это и случится, то не скоро. Да я и не боюсь его. Возможно, это будет лучшей частью моей жизни. А может вообще уехать в Калифорнию, у них вроде газом убивают. Я осознаю, что мне даже смешно от этой мысли, ведь все те люди, которые придут посмотреть на мою кончину (спорим, там будет огромная очередь) не лучше меня даже на каплю. Но вернемся ко снам. Мои же жертвы убивают меня, но в миллионы раз жестче, медленнее и ужаснее. Они снимают с меня пластами кожу, вырезают кусочки плоти, срезают веки. В этих снах я не делаю ничего. Я парализован. Я не смеюсь и не плачу. Я лежу на белой кушетке и смотрю куда-то вдаль, словно там есть что-то, что может вытащить меня. Но этого, к сожалению, там не оказывается. Я вижу этот сон ночь за ночью. Я знаю все до мельчайшей детали. Но мне, честно говоря, плевать.       Чайник щелкнул, оповещая меня, что он уже закипел. Я тянусь за чашкой и кофе. Я больше люблю чай, но сегодня не судьба его попить ― он закончился, - если только Фрэнк не угостит меня. Быстро сделав пару бутербродов, я принялся за трапезу.       «Королевский завтрак» уже был съеден, и я вышел на улицу. Сегодня выдался довольно теплый день, что не могло не радовать меня. Хоть сейчас и был январь, но улицы Вашингтона даже не собирались упасть в объятия зимы. Снега до сих пор не было, а в некоторых парках до сих пор опадали редкие листья. На улице народа было немного. Здесь либо маленькие дети с их мамами, либо старики. Молодежь и люди среднего возраста сейчас на работе или учебе. Я был не совсем уверен, что иду в правильном направлении. Я пару раз все же спросил дорогу, но никто не смог ответить ничего внятного. Поэтому мне снова придется делать все самому. Хотя, кого черта те люди вообще должны мне помогать или даже разговаривать со мной? Так что, мистер Уэй, закройте свой рот и не нойте, спасибо.       Здание уходило в небо, где его крышу поджидало белоснежное чудище, проглатывающие бедные этажи дома и его жильцов. Я взглянул на часы. Время почти без десяти три. Пунктуальность – одна из сильных моих сторон, все же. Я зашел в лифт и методом тыка выбрал этаж. Он ведь не написал, на какой именно мне нужно. Номер квартиры был пятьдесят девять, поэтому я начал с шестого этажа, просто решив, что ниже эта квартира просто быть не может, а выше десятого этажа вряд ли может располагаться. Железные двери лифта распахнулись, и я подался вперед. Оглядываясь по сторонам, я искал номер какой-нибудь квартиры, чтобы узнать, попал ли я, тыкая пальцем в небо, на правильный этаж или нет. Но тут мой взгляд резко остановился на одной из дверей. Это была та самая дверь. Я попал, я угадал.       Собравшись с мыслями, я нажал на звонок. Я слышал, как Фрэнк, шаркая ногами, пробирался к входной двери, поворачивает ключ, и дверь со скрипом открывается. Передо мной стоит все тот же парень, что и вчера. Аккуратно убранные за ухо волосы, рваные на коленках джинсы и обворожительный взгляд. Все точно так же. Вплоть до одежды. Только сейчас он выглядел более грустным, нежели вчера. Его взгляд был притуплен, а передвигался он по квартире очень медленно. У него были красные глаза - он либо курил всю ночь напролет траву, либо плакал. Мне нет никакого дела до этого. Он всего лишь пригласил сюда попеть песенки и разбежаться, по крайне мере, он думает, что потом мы разбежимся.       Фрэнк сел на диван, хлопая рядом с собой. Он завет меня словно я псина, которая сейчас завиляет хвостиком, ляжет рядом с ним и положит свою голову ему на колени. Я фыркнул себе под нос и сел на кресло. Фрэнка явно это задело. Хм. Фрэнк рассказывал мне что-то, я не знаю, что именно, потому одну треть я просто прослушал, пока рассматривал комнату. Это была гостиная-кухня. Стандартный набор: кресло, диван, столик, кухонная гарнитура, всякая техника и так далее. Словно его квартиру собирали по наборам из IKEA. Парень, закончив свою монотонную речь, которая сопровождалась редкими всхлипываниями, ― он, видимо, все же хотел, чтобы я его пожалел, ― встал и отправился к противоположной от меня стене. Я слышал, как расстегивается молния и шуршит чехол от гитары. Во всяком случае, я решил, что это была гитара, а не пушка. Он держал ее в руках и сел на пол, начиная перебирать струны. Подняв глаза на меня, он ждал, что я скажу ему, что ему нужно играть. Я не помнил аккорды и уж если на то пошло, то и никогда не знал. Я попытался напеть ему мелодию, чтобы он хотя бы примерно понял, что ему играть.       После десяти минут мучений, мы все же разобрались с музыкой. Его пальцы аккуратно перебирали струны, и из инструмента полилась божественная мелодия. Я опрокинул голову назад и набрал столько воздуха, сколько его могло уместиться в моих легких. «…Наведи ружье на грешников, Шутников с бешеными взглядами, Я держу вас на прицеле. Пристрели их, пока я держусь…»       Это была одна из моих любимых песен по ряду причин, большинство из которых не хочется рассказывать. Мне нравилось то, как парень играл. Он действительно хорошо это делал. Я мог бы слушать его игру часами, но Фрэнк уже перестал перебирать струны и смотрел на меня, постукивая пальцами о корпус гитары.       ― Я был прав, - сказал Фрэнк и убрал все время вылезавшую прядь волос за ухо, ― я был прав, когда подумал, что ты умеешь петь.       Он положил гитару и встал с пола. Он направлялся ко мне. Все так же шаркая, он почти дошел до меня. Его глаза больше не были красными, а взгляд снова стал игривым. Он выдернул меня из кресла и поставил перед собой. Мы находились настолько близко, насколько два тела вообще могут находиться. Я ждал. Мне было интересно, сможет ли он что-нибудь сделать или бросил все на полпути. И он смог. Он привстал на носочки и накрыл своими сухими губами мои. Это было грязно и пошло. Его язык был гвоздем программы в моем рту. Он успел побывать в каждом уголке моего рта. Я взял его за волосы и оторвал от себя. Я успел поймать его испуганный взгляд, который бегал по моему лицу. Я набрал побольше воздуха и возобновил поцелуй. Его руки блуждали под моей футболкой, он даже пару раз пытался залезть ко мне в штаны, но за это он получал по рукам и укус, оставленный на его губах. Я чувствовал, как маленькой струйкой течет кровь из ранки, которую сделал я.       Ох, Фрэнк, прости, но я здесь только ради этого. Мы уже стояли, облокотившись об стену, и все так же сливались в грязном поцелуе. Я досчитал до трех и снова схватил его за волосы. Он уже не смотрел на меня испуганными глазами, а зря. Я простоял, смотря ему в глаза пару секунд, а потом ударил его головой об стену, оставив красное пятно на белой краске. Я снова вижу тот испуг в его глазах, непонимание, досаду. Он скатился вниз по стене и вырубился на полу. Это было слишком легко, ха.