Fade to black

Он помнит тепло и руки, которые крепко сжимали его талию, и те болезненные засосы, которые он оставлял на ключицах. Он помнит, какая мягкая у него была кожа, и как ему нравилось рисовать пальцами дома, города и хайвеи на его теле. Он помнит его язык у себя на губах: медленный, мокрый и аккуратный. Сынюн ничего не забывает. – Я думал, что мы собираемся смотреть фильм, который я недавно посоветовал, – сказал Тэхён. Его руки обнимают плечи Юна, в то время как рот находится рядом с его щекой. – Ну ты же уже смотрел его, поэтому я подумал, что на этот раз выбор будет за мной, – ответил он, – вот почему я выбрал именно этот, потому что почти все были от него в восторге и ужасе одновременно. Тэхён с недовольством посмотрел на него. – Ну ладно, давай. Тэхён положил голову ему на плечо, обнимая за талию. Сынюну нравилось, каким приставучим он был иногда, как котейка, которая хочет немного любви – он никогда этого не отрицал. Он поцеловал его в лоб, когда начался фильм. Тишина. Белое место – лаборатория? Длинный коридор, заставленный мебелью: белый стол, пустые клетки. Какие-то руки начали двигаться в экране, заиграла жутковатая музыка. Сынюн чувствовал, как Тэхён дрожал, но не сказал ни слова, продолжая дальше смотреть фильм. После нескольких минут какие-то странные вещи начали происходить в этой на вид нормальной лаборатории. Тэхён продолжал дрожать, его рука сжала руку Сынюна, и слабый стон слетел с его уст. – Тэхён… Ты не любишь ужасы? – наконец спросил Сынюн, нежно поглаживая его спину. – Нет, все в порядке, – воскликнул он с некоторым надрывом в голосе. – Конечно, – Сынюн издевался. Его рука поднялась к голове Нама, и он медленно погладил волосы, чтобы его успокоить. – Уверен? – Я был бы счастлив, если бы мы закончили смотреть этот фильм пыток… и просто бы пообнимались; в этом я уверен на все сто, – признался он. Сынюн широко улыбнулся. – Тогда никаких ужасов для Нам Тэхёна, – сказал Кан, наклонившись перед ним, чтобы закрыть обзор на ужасающую сцену своим лицом. – Только пушистые котята, много цветов и милые вещички. – Это отвратительно и сыро, – Тэхён вздрогнул. – Мы должны были смотреть "Счастливы вместе". – Или, может, что-то эротичное? Ты сказал, а я сейчас процитирую "просто пообниматься" двумя предложениями ранее. – Почему все наши разговоры всегда заканчиваются именно этим? – Тэхён слегка улыбнулся. Щелкая пальцем Юну в лоб. – Теперь все ясно: Кан Сынюн – извращенец. – Если я извращенец, то ты с ним встречаешься, что значит, что с тобой тоже не все хорошо. И ты же знаешь, что сексуальная близость очень важна для пары, – он пошутил, но его щеки все равно немного покраснели. – Ах да, точно, – заявил Тэхён. Его ладони задержались на лице парня, и он большим пальцем погладил нижнюю губу Сынюна, словно намекая на продолжение. – Тогда нам нужно проверить эту гипотезу. Знаешь, наука там, всякое такое. Сынюн автоматически кивнул. Это впервые, когда Тэхён смог закончить просмотр фильма ужасов. Они решили жить вместе в новом и очень большем доме. Тэхён бросил свое место – комнатку в квартире друга, так же поступил и Сынюн. Им обоим надоело встречаться там, где живет Сынюн – однокомнатная квартира и очень маленькая кровать для двоих, поэтому они решили снимать новую квартиру – их общую. Хотя они даже не обменивались словами по этому поводу, и Тэхён много об этом не говорил, они были действительно счастливы разделять этот дом на двоих. Было хорошо не оставаться одному, а находить кого-то дома после репетиций или тяжелой работы; разделять вещи и увлечения – даже если они завидовали друг другу из-за каких-то вещей вроде тэхёновой коллекции виниловых дисков и книг, или же нот Сынюна и его гитары… И даже в те моменты, когда им хотелось больше личного пространства, когда Тэхён хотел побыть один и не видеть Сынюна, когда Сынюн слишком много ворчал и так же много заботился, они оставались вместе, здесь, и ели за своим общим столиком. Хорошо, тепло и по-особенному. Это их место и их дом. (Но это еще было не все) Тэхён пел, когда готовил что-то, убирал, мылся в душе; когда он обнимал Сынюна всего на секунды, или когда часами обнимал его в кровати; Тэхён пел, когда слишком много думал, и когда в его мыслях была пустота. И Сынюн всегда его слушал. – У тебя ангельский голос, – однажды сказал он, нежно целуя Тэхёна, повторяя губами форму его губ. – Каждый раз, когда ты поешь, у меня такое впечатление, что я на седьмом небе. Становится так хорошо. – Кончик его носа коснулся переносицы. – И, кажется, я влюбляюсь в тебя все сильнее и сильнее, – он поцеловал его в веки и поклялся в любви своими глазами. Тэхён широко улыбнулся, погладил его по щекам, а потом – губы. - Я думал, что возбуждаю тебя, – пошутил он. – Иногда, – Сынюн засмеялся. – И иногда ты делаешь меня… смелым. Тэхён внимательно посмотрел на него. – Твой голос всегда доводит меня до дрожи – твой голос большой огонь без конца и смысла; большое глубокое пламя, перед которым трудно сопротивляться, но в то же время рядом с которым опасно находиться. – Ты имеешь в виду, что я псих? – Я говорю, что ты как-то действуешь на меня, – неохотно признался Сынюн. – Это хорошо? – Сынюну интересно. Тэхён улыбнулся. – Да. Так было всегда. Например, ты ещё никогда не надоедал мне до смерти. Сынюн рассмеялся, стараясь сделать свой голос более хриплым и глубоким. – А это тебя возбуждает? Тэхён закатил глаза и взял его лицо в руки, а потом быстро поцеловал. – Всегда.   Сынюн все время спит. Его кровать сейчас – какое-то грязное месиво и каждый раз, когда он просыпается, то хочет хоть немного убрать, хотя бы в свое благо, но он никогда не просыпается по-настоящему. В темноту иногда прорываются маленькие лучики под дверью, и он уверен, что кто-то здесь есть – кто-то, кто откроет дверь, но когда это произойдёт или произошло уже? Два дня назад? Неделю? Он не знает – но совершенно точно знает, что кто-то прикасался к нему, но это был не Тэхён, это были не его руки, его тело помнит каждый миллиметр тэхёновой кожи, пальцы этого незримого «нечто» были мягче и нежнее, а левый большой палец Тэхёна был груб из-за родинки – это был не Тэхён, парень, который менял ему одежду и кормил его. Сынюн спит, мечтает, помнит и ненавидит. Он ненавидит каждую деталь, каждое воспоминание, каждый взгляд из прошлого – он ненавидит пустые обещания Тэхёна, которые он говорил, когда Сынюн спал, всего его я люблю тебя, все то время, когда Кан был с ним, каждый поцелуй, каждое объятие, каждую улыбку. Но себя Сынюн ненавидел сильнее. За то, что верил ему. – Я помню, как ты мне пел серенаду, это было нечто. Ты - заслуженный король придурков, господин Кан, – усмехнулся Тэхён. – Мне очень хотелось вывести тебя из себя или же увидеть хоть какие-то эмоции на твоем каменном лице. – Ты пел о моих густых бровях – и это даже не все, что ты там пел, я даже не мог рассказать своим друзьям, потому что не поверили бы. – Как там поётся? Мне нравится форма твоих бровок или что-то вроде того, – он засмеялся. Сынюн почувствовал вес тела Тэхёна на своей груди и мысленно улыбнулся. – Это было слишком, но я все равно люблю тебя, хоть ты и заставил мои щёки пылать от стыда и смущения. – Я был рад тому, что ты решил сделать это, когда мы были дома одни. Удивительно, что тебе не приспичило петь мне серенаду вчера ночью, когда мы ели пиццерии. Сынюн вздохнул с облегчением, почувствовав себя довольным из-за того, что он решил все-таки петь дома. Тэхёну было так намного лучше.   Сынюн обнял его со спины, кладя руки на живот, а подбородок - на плечо. Он слегка поцеловал его в шею, вкладывая в этот поцелуй всю свою любовь. – Я готовлю кушать, – сказал Тэхён, когда одна рука что-то там шарила, а в правой находился нож. – А я учусь. – Ты хочешь. Они оба знали, что Сынюн не умеет готовить. Тэхён продолжал нарезать лук и перец для рагу, напевая сладкие песни, в то время как Сынюн продолжал его обнимать. Они стояли вот так некоторое время, пока тушенное мясо томилось в горшочке. – Я скучал по тебе весь день. – Я тоже. – Сегодня я отправил некоторые из моих демо записей нескольким музыкальным лейблам, просто чтобы попробовать. Я надеюсь, что они послушают мои песни, но кто знает, – Сынюн прошептал ему на ухо, почувствовав, как Тэхён дернулся. – Ты мог бы говорить как-то… Дальше? Это отвлекает, – сказал он. Сынюн широко улыбнулся. – Мне нравится смотреть, как я действую на тебя, – со счастливой улыбкой признал он. Он не видел лица Тэхёна, но чувствовал, как его живот был напряжен под руками, а плечи тряслись от тихого смеха. – Ты просто сам хотел бы верить в то, что действуешь так, – ответил Тэхён, и Сынюн понял, что его улыбка стала еще шире, чем была раньше. – Хорошо, хорошо, – признал Сынюн. – Как прошел день? Тэхён напрягся, потом положил нож и поднял руку, чтобы прикоснуться к щеке Сынюна. Его пальцы были влажными и грязными от зернышек перца. – Я… Думаю, Джесон хочет уйти из группы, – бесстрастно сказал он. Сынюн знал, что он пытался притвориться сильным, играя сейчас так, словно ему наплевать, контролировать свой голос так, словно все хорошо. – Тэхён… Я могу что-то сделать для тебя? – Просто сядь и не отвлекай меня, иначе будешь есть гадость. Сынюн крепко обнял его, потом - еще сильнее, и снова поцеловал в шею. – Знаешь, я здесь только ради тебя, каждый раз, когда тебе грустно, уныло, тленно, – он запнулся и «клюнул» в него подбородком. Тэхён кивнул и трудно вздохнул. Он двинул руками положил их на сынюновы, которые были у него на животе; после этого он поднял его левую руку и поцеловал ладонь, не раз, прослеживая все линии своими губами у него на коже. – Я знаю, – сказал он, дыша в ладонь. – Но ты же знаешь, что я хочу все сделать сам, поэтому не переживай, ты не должен мне помогать. – Но… – И не твоя жалость… Я знаю хорошо, что ты имел в виду, – он мягко улыбнулся, делая свой голос сладким. – Я знаю, что ты хочешь помочь, и мне нравится эта твоя сторона. Но мне бы хотелось все делать своими усилиями. Это нормально для тебя? Сынюн чувствовал себя так, словно он исключает его из своей жизни таким образом, но единственное он знал точно: Тэхён – независимый человек, со своими собственными целями, сильными сторонами и недостатками. Он был таким, и за это Сынюну и нравился – до ужаса сильно нравился. – Я знаю, и я рад, что ты правильно меня понял. В воздухе сейчас витало какое-то заметное напряжение, но Сынюн был не из тех, кому нравилась такая тонкая грань недосказанности; ему нравилось дразнить и веселить, поэтому когда Тэхён попробовал бульон на соль для будущей еды, он укусил его за мочку уха. – Что? – от внезапности тот подпрыгнул. – Я голоден, Тэхён-а, – заскулил Сынюн, освобождая руки и щекоча его за живот. Тэхён прошипел: – Угомонись, все будет через десять минут. Сядь за стол. Сынюн надулся и вздохнул. – Но я не хочу есть тушенное мясо, – он капризничал, словно маленький ребенок. Тэхён искренне засмеялся и повернулся к нему лицом. Лишь несколько секунд назад Сынюн наклонялся к нему, чтобы поцеловать, и Нам вспомнил, что нужно выключить плиту – ему не хотелось перегоревшую еду, потому что они точно будут голодны после секса – и с радостью принял его намеки. Сынюн помнит, как Тэхён лежал у него на коленях. Он до сих пор ощущает его мягкие волосы под своими пальцами – он любил гладить его, медленно, радуясь, как Тэхён слегка улыбается во сне, и как счастливо бормочет, когда Сынюн дёргает его за ушко. Сынюн помнит, как Тэхён открывал глаза, еще сонный, и тянул его за рубашку, чтобы наклонить – он помнит, как Нам шептал ему в щеку, что голоден, и как он, Тэхён, чувствовал себя не таким одиноким, потому что Сынюн рядом. Сынюн спрашивает себя, как он позволил Тэхёну так себя обмануть. Потом он вспоминает, как он сам в него влюбился.   После всего потраченного времени, одной репетиции, остальных подработок в свободное время и наоборот; или после прогулок, покупая продукты, просто стоя в очереди, встречая друзей, веселясь с ними, выпивая с ними, кушая и играя; после часов отчаянного поиска вдохновения, после сухого и еще более отчаянного его отсутствия – или часы свиданий, когда они наконец вместе, рука в руке, переполнены счастьем, трепещущим в их сердцах; после всего этого им нравилось просто повалять дурака дома, оставаясь собой. Они могли заказать еду, или же Тэхён сам ее готовил, а Сынюн просто наблюдал, болтая с ним обо всем на свете. Они могли лежать на полу, укутавшись в одеяло, и Тэхён читал поэзию: «Летнюю зарю заключил я в объятья. На челе дворцов ничто еще не шелохнулось. Вода была мертвой. Густые тени не покидали лесную дорогу. Я шел, пробуждая от сна живые и теплые вздохи; и драгоценные камни смотрели, и крылья бесшумно взлетали. Первое, что приключилось – на тропинке, уже наполненной свежим и бледным мерцаньем, – это то, что какой-то цветок мне назвал свое имя. Я улыбнулся белокурому водопаду, который за пихтами растрепал свои космы: на его серебристой вершине узнал я богиню. Тогда один за другим я начал снимать покровы. На просеке, размахивая руками. В долине, где я возвестил о ней петуху. В городе она бежала среди колоколен и куполов, и я, словно нищий на мраморных набережных, гнался за нею. На верхней дороге, близ лавровой рощи, я ее окутал покровами вновь и на миг почувствовал ее огромное тело. Заря и ребенок упали к подножию рощи. При пробужденье был полдень.»* Сынюн слушал. Они могли просто спать вместе, обнимаясь, иметь очень томный и медленный или страстный и захватывающий секс; когда Тэхён был счастлив, они могли петь вместе, Сынюн бренчал на гитаре, аккомпанируя его голосу. Сначала эти дни были важными для них, но время летело, и они привыкли ко всему этому, у них было всё меньше мгновений делать все это. Они стали более занятыми, пытаясь добиться успеха в музыкальной сфере, а в дополнение к работе они должны были продолжать жить вместе. Тем не менее, хоть они и проводили вместе крайне мало времени, именно эти мгновения были для них самым драгоценным. Они много разговаривали, очень. Сынюну нравилось, и были времена, когда Тэхён не боялся быть открытым перед ним. Обычно на диванчике, в гостиной, голова Тэхёна лежала на плече Сынюна, глаза были направлены вдаль, но пальцы на бедре Сынюна рисовали непонятные карты – он говорил. – Когда я был маленький, я всегда думал, что должен делать что-то для своей семьи. Сейчас я перед ними в долгу за все то, что они сделали для меня, и я никогда не смогу отблагодарить им тем же, - он шептал такие слова Сынюну и только Сынюну. Тэхёну нравилось, как он хранил молчание в такие моменты, слегка гладя его по голове, словно не хотел разрушить эти чары между ними грубым или резким движением. – Моя бабушка очень любила петь, она всегда напевала, когда убирала дома; ей нравились песни с традиционными мотивами, – Тэхён усмехнулся, – о любви и красоте молодости и меланхолии старости. – Я помню, когда я впервые запел для нее, и она была счастлива, ее глаза светились слезами радости, и как ее голос дрогнул от эмоций, когда она увидела во мне потенциал. – И моя мама, она была так добра ко мне, всегда улыбалась, всегда поддерживала, хотя я знал, как она плачет по ночам от того, что мать-одиночка с двумя детьми… – он остановился. Сынюн знал, отчего Тэхён свернулся калачиком и закрылся, когда случайно вспомнил своего отца. Он пытался так больше не делать, но иногда из его уст вырывались мимолетные комментарии в его сторону, несколько слов о нем, перед тем, как он осознавал, что сделал ошибку. Сынюн ничего не говорил, он не хотел заставить или навязываться; он просто нежно хлопал его по голове и продолжал говорить вместо него. Он говорил о своем отце, хотя ему и не хотелось – он чувствовал, что Тэхён должен знать, и что именно так Тэхён когда-то откроется перед ним и все ему расскажет, каждый темный кусочек своих воспоминаний. Он хотел показать ему, что можно полагаться и на кого-то другого. – Моя мама все еще героиня для меня, – сказал Сынюн с улыбкой на губах, – этот неожиданный, сильный герой, которого ты не увидишь в комиксах – без брони и шикарного костюма, без баннеров, мой личный герой. Она всегда, не жалуясь, помогала, всегда доверяла мне и всему хорошему, что у меня внутри. Она говорила, что я ее маяк в большом шторме жизни, единственный, кого она всегда искала, и это я держу ее якорь в реальности, – он замялся, его слова повисли в воздухе, и руки Тэхёна в его дали возможность ему немного согреться. – Но мой отец – я ничего хорошего о нем не помню. Вообще, – он закрыл глаза, пытаясь воспроизвести картинку, которую помнили его веки, слабую и неясную, но которая была все еще перед ним. – Запах алкоголя меня преследовал – опьяняющий, сидящий в моём носу, сухой, противный, отвратительный, – но более того, тот звук, который доносился из комнаты родителей, тот ясный, жесткий и повторяющийся звук ремня и приглушенный плач моей мамы, – Тэхён всегда останавливал его именно на этом месте, обнимая, говоря ему, что это неважно, но Сынюн продолжал говорить. Каждый раз это было новое воспоминание, и, чаще всего, что-то хорошее было связано с его мамой, его детство с ней, или как он начал писать музыку. Как он пытался держать себя в руках, когда сочинял, пытаясь не обращать внимания на разочарование и пытаясь превратить его в какое-то иное чувство. Тэхён молчал – он обнимал его, пока Сынюн продолжал говорить, а его слезы капали с его щек без хныканья. Сынюн знал, что есть много чего, о чем Тэхён не хотел говорить – слишком гордый, чтобы так делать или слишком напуган, чтобы говорить об этом вслух; Сынюн знал, но не обращал внимания, потому что они были счастливы и им было хорошо вместе, даже с этими кровоточащими из прошлых ран воспоминаниями и маленьком недоразумении между ними. Он думал, что это нормально, нормально для Тэхёна. А потом кое-что произошло. Они помнит, как они были вместе впервые. Какими расточительными они были – он сейчас бы начал смеяться, если бы были силы – когда они пришли домой после вечеринки. Они пришли к нему. Тэхён смеялся, рука в его руке, его голова была на плече Юна, когда они продолжали идти. Он помнит, как Тэхён держал его за руку и потянулся в карман его пиджака. Поцелуй, который они разделили, когда наконец закрыли дверь, это то, что Сынюн не может стереть из своих воспоминаний, хотя он и пытается сделать это каждый день; пыл, который он чувствовал в тот момент, смешивалось с чувством волнения и желанием близости, все еще было живо в его памяти. Когда он поцеловал Тэхёна, а тот поцеловал его в ответ, они оба почувствовали что-то необъяснимое. Сынюн не хочет говорить, что это было, он лжет сам себе, и оно дальше рисуется в его памяти. Он помнит головокружительное волнение, которое он чувствовал, когда они оба стояли полностью обнаженные – выставлены в глазах, изучающие друг друга в идеальной тишине – и не-такая-тонкая напряженность между ними, когда они стали ближе и наконец встретились. Пламя в глазах Тэхёна, и его сильные руки на его бедрах, и каким захватывающим было его тело под прикосновениями, которые он чувствовал; и что он шептал ему в ухо, хихикая, потому что алкоголь уже путал все мысли; Сынюн помнит. Пусть они даже не так хорошо друг друга знали, их тела идеально подходили друг другу – лишь после нескольких попыток, и немного естественной неловкости, которая быстро заменилась удовольствием от изучения тел друг друга, они оба чувствовали, что это единственное, чего они хотели в этом мире. Это было – Сынюн не знал, как можно это сказать, не смеша самого себя – было что-то, что он не… Целостность. Когда их горячая и потная кожа соприкоснулась, когда он взял Тэхёна за руки и разрешил ему укусить свои губы, слегка постанывая его имя во рту, он верил ему где-то там внутри себя – в каждую минуту, Сынюн чувствовал это. Он знал, что Тэхён чувствовал то же, потому что его глаза, сейчас еще темнее чем обычно, горели от возбуждения. Когда они пришли вместе и Тэхён оседлал его, тяжело дыша, Сынюн скользнул рукой по спине, подтягивая его к себе ближе. Он не хотел, чтобы между ними было какое-то расстояние; он не хотел еще раз почувствовать себя неполноценным. Тэхён подождал, пока Сынюн полностью уснет, с открытым ртом и слегка похрапывая; его глаза быстро двигались за веками. Тэхён улыбнулся, смеясь от счастья, эмоции, которые он уже давно не чувствовал. Что-то было в нем, в этом Сынюне, и он был уверен, что дело не в алкоголе – да, эйфория, которая была чем-то более сильным. – Сынюн? – он попытался сказать его имя, оценивая голос, каким он сказал это. Ему понравилось. – Сынюн. – Ты, должно быть, устал, и я тоже сонный, – пробубнил тот, почти вырубаясь, – но я хочу сказать, что ты мне нравишься. – Очень. Это был первый из многих разов. Сынюн нашел работу. Не неполноценную работу вроде бармена или официанта, или кассира, или помощника продавца, а настоящую работу. Единственную возможность в его жизни, замаскированную под музыкальным лейблом. Кто-то заметил, как он выступал в пабе, лишь три песни на самом деле, но этого было достаточно, сказали они, описывая его как "еще совсем сыро и не идеально, но ты светишься на сцене как настоящий певец", – точно процитировал он Тэхёну, который без лишних слов смотрел на него. Он был первым, кто узнал, даже мама узнала позднее. – Поздравляю тебя, Сынюн, – с улыбкой сказал он, но было что-то в этом, чего Сынюн не мог объяснить. Тэхён обнял его, сильно прижимая к себе, и Сынюн усмехнулся, прислоняя свою щеку к его и глубоко смеясь, когда волосы Тэхёна прошлись по его носу. Он поблагодарил его, гладя рукой затылок, за то, что он был рядом с ним все время. – Без тебя меня бы здесь не было, – мягко сказал Сынюн, пытаясь передать всю свою любовь Тэхёну. Тэхён спокойно принял его слова и прижался к нему еще сильнее, словно никогда не хотел отпускать.   Их привычки менялись с тем, как и плыло время. Сынюн начал жить прям в студии, полностью погружаясь во все то, что должен сделать или улучшить для подготовки к альбому. Он редко приходил домой, лишь на несколько недель, и когда они, наконец, встречались, он был слишком уставший, чтобы насладиться моментами, когда они могли быть вместе; и пусть так было, он все равно, когда спал дома, пытался всячески вцепиться за Тэхёна, желая показать свою любовь объятьями. Тэхён начал больше шляться где попало со своими друзьями и одногруппниками. Были времена, когда Сынюн возвращался домой, а там было темно и пусто. Там не было Тэхёна. Ни души. Его это не сильно волновало, так как позже он бы вернулся, залез бы под одеяло, целуя его макушку и обвивая руки вокруг него – он бы пахнул алкоголем, возможно, дымом, говорил бы подвыпивший о том, как скучал по нему всё это время, или же как иногда он бы ничего не сказал и просто уснул за пару секунд.  Но все равно было в Сынюна что-то, что он не мог сказать, а в Тэхёна то, что о чём он не хотел говорить. - Так вот, Шиван мне рассказал о том, что были времена, когда их чуть не поймала полиция за то, что проводили свой мелкий концерт без разрешения и… – Сынюн остановился и посмотрел на него. – Ты слушаешь? Тэхён не ответил, его глаза были направлены вдаль. Сынюн мягко положил руку ему на голову, и Тэхён наконец посмотрел на него. – Что такое? – Ой, прости, я… задумался, – Тэхён от неловкости запнулся. – Что ты говорил? – Ничего особенного, – разочаровано прошептал Сынюн. Он продолжал гладить его по волосам, пытаясь взять себя в руки. Это был не первый раз, когда Тэхён не обращал на него никакого внимания – он был из тех, кто любит теряться в своих мечтах – но последнее время это начало происходить все чаще и чаще. Была ли у него на это причина или ему вообще было наплевать, Сынюн не знал. – Прости, – сказал Тэхён, опуская глаза. – Пожалуйста, скажи мне. Сынюн помотал головой. – Нет, это ты мне скажи. Что с тобой происходит в последнее время? Тебя что-то беспокоит? Скажи мне… Даже если гордость тебе не позволяет, пожалуйста, положись на меня. Ты никогда не пожалеешь об этом. – Я знаю. – Тогда что? Тэхён повернулся к нему лицом. Он прикусил нижнюю губу, не совсем уверен в том, что хочет сказать или вообще не уверен в том, говорить ли. – Мне правда не хочется говорить этого, это моя собственная тупая паранойя, – прошептал он, так что Сынюну нужно было еще сделать усилие, чтобы прислушаться к этим словам. – Это нормально. – Наверное, нет, Сынюн, – сказал он, ища его руку и крепко сжимая. Он закрыл глаза. – Наверное, со мной не все так хорошо, и, поверь, ты мне ничем не сможешь помочь. – Я знать не хочу о том, что ты будешь избегать меня. Тэхён быстро кивнул. – Я знаю, но все еще продолжаю думать о том, что не хочу тебя напрягать и… более того, есть такая часть меня, которую я не хочу, чтобы ты видел, и она осталась сугубо при мне, – он неровно дышал, потому каждая эмоция давила ему на слова. – Мы же все так делаем, правда? Прячемся под лживыми улыбками и лживым счастьем и… – Но не ты, ты всегда был прямолинеен и честен, Тэхён. – Ты думал, что я такой… Возможно, я такой, но есть вещи, о которых я не могу сказать. – Вот почему я здесь. Тэхён открыл глаза и посмотрел на него. – Мы можем притворяться, люди делают это каждый день; но ты никогда так не делал по отношению ко мне. Ты всегда говорил мне, что думаешь, ты всегда говорил о себе, своем прошлом, что ты делал, с такой гордостью, без какого-либо стыда; это то, что люди видят в тебе, это – светлость, очарование и… – он замялся, очень неистово, быстро бегая глазами, словно хотел на чем-то сфокусироваться, но не мог, Сынюн схватил его за подбородок и заставил на себя посмотреть еще раз. – И знаешь, мне надо меньше доверять, – он глубоко вздохнул, пытаясь где-то найти в себе мужество. – Я не такой как ты, Сынюн, хотя иногда хотелось бы. Сынюн отодвинулся. – Но ты намного прекрасней и талантливей меня, Тэхён. – Но все же как раз ты работаешь в музыкальном лейбле, а я бьюсь как птица в клетке, лишь бы собрать свою группу вместе хотя бы три раза в неделю. Сынюн понял, на что намекает Тэхён и горько улыбнулся. – Да, так случилось, но это не значит, что такое и с тобой не произойдет… Не теряй веру. Тэхён хихикнул, не сдерживаясь. Сынюн видел отчаяние под всем этим. – Мне бы хотелось и в этом быть таким же, как и ты – этот постоянный, решительный оптимизм, которого нет у меня. Я постараюсь исправиться, – он перебил Сынюна, когда тот хотел ему что-то ответить, – я сказал себе, что хотел бы быть как ты – ты из тех, кто… меня вдохновляет, Сынюн, – он мягко улыбнулся, но вернулся в прежнее состояние, – ты никогда не прекращаешь бороться, ни на минуту не опускаешь руки, и я очень стараюсь быть таким как ты, не только из-за того, что хочу порадовать тебя, а из-за того, что это важно для меня. Я тоже хочу быть позитивным, я хочу увидеть лучшее в некоторых вещах, я хочу смотреть в мое прошлое и на мои ошибки, найти в них какой-то смысл, научиться на них; но для меня все эти вещи всего лишь прошлое и мои собственные ошибки, а не уроки жизни или испытания Божьи. Тэхён посмотрел ему в глаза, и Сынюн в ответ кивнул, молча принимая то, что он хотел ему сказать. Он не будет торопить его. Он не уйдет. Он не остановит его. Тэхён пошевелил губами, стараясь что-то сказать и при этом подобрать правильные слова, но с его губ слетает лишь вопль. Он поднял руку, чтобы предотвратить попытку Сынюна утешить его - ему не хотелось. Он глубоко дышал и ровно, пока полностью не остыл. – Я много мечтал, когда был маленьким, – его голос хриплый, – мне хотелось быть знаменитым, хотелось создать что-то свое; мне хотелось оставить что-то после себя в этом мире, что-то, что будет напоминать людям о Нам Тэхёне. Но больше всего мне хотелось сделать так, чтобы моя мама гордилась мной и была счастлива. Это была моя первая цель. Он слегка погладил Сынюна по голове, после чего на его лице появилась улыбка. – Я много мечтал, но реальность уничтожила все мои мечты одну за другой, и… – Прекрати, – прошептал Сынюн, а потом закрыл его рот ладонью, словно он не должен говорить то, чего не стоит. – Что еще хуже, это то, что я честно, серьезно хочу быть счастливым для тебя, – его глаза влажные, а губы сухие. – Я говорю себе о том, какой я придурок, но ничего не могу с этим поделать, я завидую твоей работе, знаниям, которые ты получил и будешь получать, и даже более – мне хотелось бы, чтобы это был я, – Тэхён положил руку на колени; он смотрел вниз, не в силах поднять на него взгляда. – Я говорил себе, что это не совсем нормально, но есть что-то во мне такое, всегда было – я просто такой человек, который не может принять успех остальных, тем более, когда я лучший... Я просто не могу этого сделать. К тому же я и не должен этого делать, ведь ты очень важен для меня. Меня уже тошнит от себя. – Это не так, я знаю, какой ты на самом деле, – Сынюн начал говорить, но Тэхён внезапно его перебил. – Но самое худшее то, что ты все еще остаешься собой, таким открытым, искренним, теплым, таким… – Это потому что я люблю тебя. – Поэтому я не должен быть таким, – прошептал Тэхён, – но я такой, поэтому не могу принять это. Сынюн встал, пытаясь схватить его за руку и потрясти, пытаясь заставить того смотреть на него, но Тэхён избегал взгляда. – Я… Мне нужно подумать, – он не смотрел на него и дальше, – мне нужно время, чтобы исправить это. – Мы можем сделать это вместе, – Сынюн звучал взволнованно. – Не переживай, я не оставлю тебя, - Тэхён попытался его успокоить. – Мне просто нужен воздух, - он взъерошил волосы и добавил: – Я уйду на ночь, Минсок меня пригласил, не жди меня до утра. – Но мы могли бы… могли бы… поговорить… – Сынюн замялся, зная, что Тэхёну нужно время после всего этого – ему так хотелось. – Я рад, что ты мне открылся, – сказал он в конце. Тэхён кротко улыбнулся, его глаза просили его простить за то, что он сделал, за то, кем был и что сказал. – Ты знаешь, что можешь положиться на меня. Тэхён искренне кивнул. Он был благодарен, и Сынюн знал это; но было так много вещей, о которых нужно было подумать, поработать, вместе – и Сынюн не знал, готовы ли они сделать это. Сынюн смотрел, как он уходил, сказал ещё пару слов на прощанье, в то время как сам Кан почувствовал тяжесть в груди. Воспоминания превратились в осколки в его груди.   Он помнит их последний раз. Жар тела Тэхёна под ним, воздух, сдавливающий его голос, то, как его тело реагировало на тело Сынюна. Холод его прикосновений – грубо и совсем не нежно, словно преследуя сильную похоть, и его глаза, томные и темные в конце. Это был один из тех дней, когда Тэхён не хотел обниматься, а потому они просто лежали, в нескольких сантиметрах друг от друга, тяжело дыша и дрожа всем телом, потому что в комнате было слишком холодно. Сынюн скучал по нему, теплу его гладкой кожи, но ничего не говорил, потому что знал, что еще не время. Он просто повернул голову и посмотрел на него, его профиль, как он закрывал глаза и открывал, как он вдыхал и выдыхал, и пожевывал нижнюю губу, о чем-то размышляя. Он заснул вот так, наблюдая за Тэхёном. Когда он полностью уверен в том, что Сынюн спит, Тэхён поднимается. Он получил сообщение от друзей и попросту не может им отказать. Когда он оделся, то продолжал все еще смотреть на него. Сынюн спал, свернувшись калачиком, его пухлые губы были приоткрыты, он бубнил что-то во сне, а рука, сжатая в кулак, лежала на подушке Тэхёна. Тэхён горько улыбнулся. Когда Сынюн проснулся, Тэхёна не было рядом. Ему стало еще холоднее. – Что я больше всего ненавижу в себе, так это когда ты уходишь. Тогда становится очень темно – в нашем доме всегда темно, сейчас я буквально слеп, и так происходит почти ежедневно. – Ты не должен так улыбаться, это твоя ошибка тоже. Но иногда наступают времена, когда я думаю, что все-таки в этом больше моей вины. - Если бы я больше наблюдал за тобой... – Я ужасно ненавижу тебя за то, что ты сделал со мной, но еще больше я ненавижу себя. Пожалуйста, прекрати сейчас улыбаться, это совсем не смешно, я серьёзно. – Тэхён, больше всего я скучаю за тем, как у нас всё было в начале, когда ты честно обо всём рассказывал, и между нами не было никаких секретов. – Извини, но чаще всего я тебя ненавижу. – Тэхён, я скучаю по твоим ночным признаниям. Мне нравилось как ты со мной говорил при тусклом свете улиц, в час, в два часа ночи, нравилось, когда ты заполнял пустоту своими словами. А вот сейчас это всё растворилось в пустоте нашего с тобой безмолвия. – Еще я не могу забыть тот день. Я не могу забыть так много вещей, и за это я ненавижу тебя еще больше, ты такой… ты говорил, что хотел оставить свой след в этом мире... Но получилось, что ты оставил этот след лишь в моей душе. Сынюн вздыхает и смотрит на него. В этот раз он действительно искренен, нет никакой ярости или ненависти к Тэхёну, а просто непонятное чувство умиротворения, которое сбило все его понятия с толку. – Я правда хочу стереть все те воспоминания, что ранят меня, но от них невозможно избавиться. Тэхён, нам от этого не сбежать. Я просто... просто хочу, чтобы мы снова были счастливы, но мне отсюда не выбраться, я не могу выбраться. Свет, воздух, люди – всё это расстраивает меня, но с этим ничего нельзя поделать. – Я закрываю жалюзи, когда ложусь спать на рассвете, укрываюсь и стараюсь не думать. Тогда со мной всё в порядке. Невозможно спать ночью, даже если я теряю счет времени, я всегда знаю, кода наступает два часа ночи, моё сердцебиение ускоряется, и я не могу успокоиться. – Знаешь, это называется травмой. Они пытаются вылечить меня, но, видимо, я не хочу лечиться, поэтому это продолжается. – Видимо, я просто не могу тебя отпустить. Сынюн качает головой, насмехаясь над словами Тэхёна. – В моей голове до сих пор прокручивается момент, когда ты позвонил мне той ночью в 2 часа. – Каждый раз мне хочется нового исхода, но ничего не меняется.