Всё началось не со зла

Первое, что он чувствует по пробуждении - приятная ломота во всем теле. Каждая мышца ноет, тело кажется тяжелым и неповоротливым. Движения отдаются болью. Хочется снова провалиться в сон. Так бывает после усиленной тренировки, - или ночи хорошего секса. Последняя мысль подбрасывает Куроо на кровати, словно ужаленного. Простыни под ним сбиты, и от них идет тяжелый животный запах, щекочет ноздри, дразнит. Куроо садится и трет заспанные глаза, пятерней убирает со лба волосы. В голове - туман, такой плотный, словно вата. Внизу живота скручивается пружина. До боли. Но это уже совсем другая боль. Значит, не было, утешает себя Куроо. Ничего не было. Иначе бы не проснулся с таким крепким утренним стояком. Он молодец, он снова смог удержать и удержаться... Правда же? В комнате никого нет, и шторы плотно задернуты. На часах - два пополудни. Хорошо, что суббота. В субботу не нужно в школу; тренировка - с пяти, есть время собраться и привести себя в порядок. Он встает, тяжело пошатываясь, выглядывает в коридор, жмурится от яркого света. Никого. Наверное, родители Кенмы снова на дежурстве. Они всегда на дежурстве, кажется, - даже по воскресеньям. Куроо оправдывает себя этим: дело не в Кенме, совсем нет! Просто Кенма единственный, к кому можно пробраться ночью так, чтобы не пришлось объяснять с утра, откуда ты взялся в чужом доме. Животные инстинкты ни при чем, конечно. В кухне гремит посуда, и Куроо быстро проскальзывает в ванную, включает холодную воду и засовывает под неё голову. В голове начинает проясняться. На вешалке висит чистое полотенце, трусы, брюки и рубашка. - Кенма, ты святой, что это терпишь, - улыбается Куроо и лезет под душ. Он уже почти уверен, что не сделал ничего лишнего. Пока вода смывает звериный дух, Куроо быстро дрочит, стараясь ни о чем не думать, иначе события прошедшей ночи всплывают в памяти слишком отчетливо. ...Открытое окно на втором этаже. Под окном - дерево. Дерево - это хорошо, легко забраться. Между ветвями и окном - совсем маленький зазор. Хорошо. Пластиковый подоконник беззвучно толкается в лапы. В комнате темно и уютно. В комнате кто-то есть - он меньше и слабее. Это тоже хорошо. Если слабее - значит, либо пища, либо партнер. Пища пахнет не так. Пища пахнет чужаком и страхом. Тот, кто в комнате, пахнет иначе. Свой запах. Густой, перебродивший, но хорошо узнаваемый. Значит, партнер. Это замечательно. Куроо чувствует, как в горле начинает клокотать от удовольствия, и кончает с закрытыми глазами. Он делает воду холоднее и стоит несколько минут, подставив лицо под струи. Щёки горят со стыда. Куроо понятия не имеет, как объяснить большой кошке, до поры затаившейся в нем, что такое "друг". Кошка не желает слушать - она хочет есть и спариваться. Есть, к счастью, гораздо меньше. Кенма на кухне заваривает чай. - Привет, - виновато пряча глаза, говорит Куроо. - Угу... Завтракать будешь? - спрашивает Кенма, стоя к нему спиной. Память изворачивается змеей. Затылок, хрупкая шея, костлявые плечи... В них хочется запустить клыки. Нельзя! Верно, нельзя. Партнер - не пища. Из груди рвется утробное рычание - тихо, на одной ноте. Если нельзя клыками, можно языком. По остро выступающему хребту. По лопаткам. Раз за разом. Хорошо, приятно. Партнер ждал его. Избавился от бесполезных кусков ткани. Это тоже хорошо. Ткань только мешает. Раньше партнер был недоволен, если ткань рвалась. Сейчас её нет. Тычок мягкой лапой вбок. Выступающие рёбра. Голая кожа. Прикосновение к шее и под подбородком. Хорошо. Приятно. "Ты тяжелый, Куроо". Уррр... Куроо прячет лицо в ладонях. - Буду, - глухо соглашается он. Кенма хозяйничает на плите, ставит сковороду, наливает масла. Огонь включить забывает. Доставая из холодильника яйца, роняет одно. - Я помогу, - говорит Куроо. - Хорошо. Кенма бросает тряпку и отворачивается. Вытаскивает бекон, возвращается к сковороде и впивается в неё взглядом. Он всегда немного неуклюж в быту, но сегодня - особенно. Куроо начинает нервничать. - Ты кое-что забыл, - стараясь казаться весёлым, говорит Куроо. Он шутливо обнимает Кенму, тянется одной рукой к сковороде, а второй включает конфорку. Кенма резко ныряет под руку, уворачивается и отходит на несколько шагов. В горле встает ком. - Я что-то сделал ночью? - Нет... - Что-то серьёзное? - Нет. Ни голос, ни плечи у Кенмы не дрожат. Лицо бесстрастно, и говорит он твёрдо. Но всё же Куроо чувствует: что-то не так. Он успевает поймать Кенму раньше, чем тот увернется, задрать футболку, оглядеть со всех сторон. Ничего. Зверь всегда аккуратен, можно сказать, нежен - ни царапин, ни укусов, ни синяков, - и никогда не оставляет следов своего существования. За годы их знакомства Кенма уже привык к секрету Куроо. Но тогда почему... - Почему? Кенма смотрит исподлобья и качает головой. В ноздри бьёт запах горелого масла. ...И снова: полумрак, ветер из окна. Шум на улице: маленький хищник поймал маленькую добычу. Нужно есть. Большой хищник поймал маленького партнера. Нужно спариваться... Нельзя! Можно! Партнер не возражает. Можно. Кататься, урчать. Чувствовать, как маленькие пальцы сминают шкуру на загривке. Тереться животами. Удовольствие. Хорошо. Плохо! Нельзя!.. Плохо... Ладно. В другой раз. Сейчас - подмять под себя. Прижаться. Пальцы перебирают шерсть, вставшую дыбом. Разочарование. Тепло. Уютно. Спать. Если спариваться нельзя, нужно спать. "Идиот..." Уррр. Куроо душит подступающая паника. Он же ничего!.. Он сдержался! - Кенма, - Куроо становится вплотную, берет за плечи, встряхивает. Заглядывает в глаза и чеканит каждое слово: - Что. Я. Сделал. - Ничего, - отвечает Кенма. - Куроо, успокойся. Ты снова ничего не сделал. В его голосе звучит неприкрытое раздражение пополам с разочарованием.