Nuclear path

      Нет, вот скажите, и со всеми ли так случается? Наверняка, только мы могли стать такими неудачниками и попасть в незнакомом городе другой страны за решётку! Мы, законопослушные люди! И ведь главное, каковы были причины? паспорт? Точнее, его отсутствие. Но за такое не садят сразу в обезьянник без выяснения обстоятельств, а проводят беседу, пытаясь что-то разузнать о личности человека (людей), навести справки. Хотя бы! Нет, нас засадили за стену из решётки. Вот спасибо. А ещё больше меня волновал вопрос: за что меня то? Я вообще помочь вызвался и паспорт свой имел при себе. Чертовщина, ей-Богу. Эдуард Викторович сидел на узком подобии скамейки, заделанной в стену, откинувшись на ту же самую стену. Он был абсолютно безмятежен. Мы здесь были одни — единственное, что нас хоть как-то радовало. Ибо ещё нам не хватало уголовных задир, желающих выяснить отношения со всеми, кто был на их пути. Я стоял у решётки и наблюдал за происходящим, которого было не так уж много: передо мной простирался длинный коридор, в конце которого находилась одна большая комната — офис, в котором сидели и работали сотрудники полиции. Там стоял нескончаемый гул и шум. Но всё это было так далеко от нас, что, если бы тут находился только один человек, то он бы почувствовал острое одиночество. Знаете, они как будто издевались: я мог стоять и смотреть вдаль коридора, наблюдая за жизнью, но сам не имел возможности туда выйти, ибо решётка отделяла меня от всего этого. — М-да... — вдруг заговорил Эдуард Викторович, чем отвлёк меня от мыслей. — Всё же не надо обсуждать этих засранцев вот так перед всеми. Я повернулся к нему медленно и стал теперь смотреть на него, а не в коридор. — Считаете, что мы здесь из-за этого? — Знаешь, полицейские не будут так просто подходить к первому попавшемуся человеку на улице и требовать паспорт, а, тем более, потом увозить его сразу в участок и сажать в обезьянник, не выясняя ничего. Я думаю, ты и сам это понимаешь. — Вполне. Как раз только что такие мысли закрались. — Но они же не знают русского. Вряд ли они могли нас понять. Да и к тому же, когда мы обсуждали, их там не было. — Ну, значит, им могли просто дать приказ — найти нас. И под "им" я имею ввиду всех полицейских. Ведь они шли целенаправленно на нас, значит, они искали нас, — он подчеркнул интонацией последнее слово. Я ничего не ответил, лишь тяжело вздохнул и уселся рядом с ним на скамью. — И что же нам теперь делать? — Ждать, — пожал плечами он. — Чего ждать то? Если, как Вы говорите, нас сюда привели по распоряжению масонов, значит, даже если нас выпустят отсюда, то только потому, что они за нами приедут. А потом уже неизвестно, что нас будет ждать... — Я бы на твоём месте вообще ни о чём не беспокоился, парень. — Это почему это? — Ты всё ещё помнишь, на каком самолёте мы летаем? — Обычный самолёт.. а-а, или Вы про тот символ, который я показал? И что? — Как что? — Вы серьёзно думаете, что нас спасут? При чём, неведомые мне люди. — Как это? Ты что, не знаешь, кто одолжил тебе самолёт?? — Мой друг договорился обо всём. Я не в курсе, чей он. — Ах, точно, — обречённо выпалил он. — Я забыл... — Ну... правда... в доверенности был в скобках написан какой-то ранг и цифра. Я как-то не придал этому значения, я ведь не разбираюсь во всех этих званиях кого бы то ни было. Но.. теперь я понимаю, что это был масонский. Дело-то это не меняет, я не знаю, кто это. — В том-то и интерес, что это не меняет дело. Нам нет разницы, кто это. Но если уж они за нас, то они узнают, что с нами приключилось что-то нехорошее. Поверь мне, вся информация расходится очень быстро, как вирус, в их кругах. Особенно, когда они за кем-то следят, об этом все ложи оповещаются. Держу пари, к вечеру мы отсюда выйдем. — Я не такой оптимист в этом плане... — Отчего же? — Я в своей жизни всё сделал сам. Добился сам. И если были опасные моменты, то сам всё делал, в крайнем случае, сам искал, к кому обратиться. Никто "сверху" мне не помогал просто так. Да и не стал бы. — У тебя слишком развит скептицизм, Дмитрий. А ты поверь, что всё хорошо будет и пусть оно произойдёт. Я посмотрел на него с некоторой злостью. Как он вообще мог говорить о какой-то вере в хорошее после того, что мне ляпнул? Я не выдержал. — Да уж какая тут вера в хорошее, когда Вы мне про ядерную войну проболтались! Эдуард Викторович был ошеломлён. Он тяжело вздохнул и посмотрел на меня. Словно та же сцена, что и в самолёте, только теперь он, кажется, сдавался. — Слушай, ладно. Я расскажу тебе о том, что нечаянно услышал, но не сейчас. После того, как мы съездим в Египет, хорошо? — Он смотрел на меня умильными глазами, ожидая, что я откажусь от этого его предложения. — По рукам. — Но. Я тебя предупреждал, что это знание опасно. Когда я тебе расскажу об этом, я не знаю, что с тобой произойдёт и не собираюсь отвечать за последствия. Ты сам выбрал этот путь, значит, будешь с этим жить. — Вы не волнуйтесь, я готов ко всему. К тому же, моя жизнь всё равно прежней не станет, так что... будь что будет. Он пристально посмотрел на меня и, отвернув резко лицо и откинувшись вновь на стенку, воскликнул: — Ты ненормальный.

***

      Время шло медленно и мучительно, день уже сменился вечером. Я не знал, сколько времени было точно, так как все вещи у меня отобрали. Эдуард Викторович сменил к этому моменту десятки поз и сейчас он лежал на скамейке, полностью свесив руку и ногу к полу. Я сидел на другом её конце и слушал его. Он, кажется, начинал сходить с ума, что проявлялось в его забавной манере повествования и смене интонаций, будто он находился под действием лёгких наркотиков, но мне от этого становилось лишь веселее. — А хочешь расскажу об ещё одной выдумке историков? — Конечно. — Так вот, — он резко поднялся и уселся, приблизившись ко мне, — Троянский конь — полная ерунда. — Ерунда? — Понизив голос, переспросил я. — Полнейшая! Видел, как эти любители охотно заходили в ту дешёвую декорацию, сделанную для них, и выходили обратно, счастливые? — Ну, видел. — Как соорудили для них ту штуку, так и соорудили в их сознании и вообще понятие Троянского коня. Его не существует и не было никогда. — То есть как? — Я нахмурил брови. — А вот так! Это ложь. Трою взяли через старый, разрушенный акведук. Войска ворвались в город по его трубе. — Что, правда, что ли? — Да ну-ну что ты... — он махнул на меня рукой презренно. — Слушай дальше. В старых документах, найденных нормальными историками, именно так и сказано и... — Но а как же произведение Гомера? — Прервал я его. — А это уже вина и ошибка переписчиков. Они ведь тоже люди, поэтому неудивительно, что они сделали ошибку, и, возможно, не одну. По-латински, вода — это "aqua", а конь, — как бы ты думал? — "equa"... — ... чёрт бы их побрал! — Перебил я его в восхищении. Снова... — Именно! Переписчики спутали одну букву, а изменилась история. Так и возник фантастический образ, в который мы все благополучно поверили, продолжаем верить и ездить, ко всему прочему, сюда, чтобы отдать деньги да посмотреть на этот один из великих подлогов. Фальсификацию, если тебе угодно. — Неужели они так и не собираются рассказать, что же было на самом деле? — А ты понимаешь, что придётся переписывать всю историю? Я же говорил, что лжи очень много, но её так складно и умело подают, что лишь очень внимательные единицы замечают несоответствия и расхождения. Да и к тому же, всё это слишком укоренилось в сознании людей. Слишком большие массы верят в то, что всё происходило именно так, как написано в книжке по истории. И что ещё хуже, это зомбирование продолжается. Школьная программа не меняется, и я не думаю, что когда-нибудь изменится, так что все так и будут спать этим беспробудным сном иллюзорного и лживого происхождения. Матрица сильна... очень сильна... — задумался он, уставившись в одну точку в полу. — Но, может, это к лучшему. — Как Вы так быстро меняете мнение? — Немного негодуя, спросил я. — Это всё так непросто и запутано... К тому же, люди захотят знать, почему так произошло, что стало с теми же технологиями, которые утеряны для нас сейчас. И придётся раскрывать шокирующие подробности. Я хмыкнул и не стал ничего отвечать.       Издалека коридора послышались шаги. Мы немедленно поняли, что шли за нами. Полицейский живо и с недовольством открыл решётку. — Проваливайте, пока мы не передумали и они не приехали. За вас внесён залог. Мы искренне удивились и переглянулись. Да-да, даже уверенный до этого во всём Эдуард Викторович был весьма удивлён. Ожидание всё же убивает надежду со временем. Медленно, но верно. Мы повиновались и вышли. Турок закрыл за нами решётку и повёл в главную часть здания, которую мы постоянно могли только видеть. Он провёл нас к специальному окошку, где выдавали конфискованные вещи. В этот момент я явственно ощутил себя преступником, даже как-то весьма неприятно стало и захотелось поскорее убраться. Но у меня всё же остались нерешённые вопросы в голове, так что я решил обратиться напоследок к полицейскому, который нас задержал и который нас теперь освобождал. — Могу я поинтересоваться, кто внёс залог? — Знаете что, идите вы уже оба отсюда. У нас с вами только проблем прибавилось. Могу сказать только, что за вас, что против вас — это одни и те же люди. И могу поспорить, что в любой другой стране вас ждёт подобная ситуация. Мы с Эдуардом Викторовичем переглянулись. — А теперь уходите и живее, пока другая сторона не узнала об этом. Мы поспешили из участка на тёмную улицу и проверили содержимое портфелей. Всё было на месте. — Жрать охота дико. Может, пойдём куда-нибудь, Дим, поедим? — Только хотел предложить то же самое. Да Вы мысли читаете, — улыбнулся я. Мы осмотрелись и увидели поблизости какой-то небольшой ресторанчик, или что-то в этом роде, и направились туда. В тот вечер мы от радости освобождения из обезьянника очень плотно наелись и даже немного выпили. Казалось, что безмятежность и спокойствие теперь с нами и будут сопровождать нас ещё долгое время. Но мы поняли, что ещё ничего не закончилось, когда увидели, что к участку подъехал странный чёрный блестящий от фонарей фургон. Из него вышли двое представительных мужчин и зашли внутрь.