Белый Демон

      — Ну, давай, давай… Не тяни, — облизывая влажные губы, бормочет мой новый знакомый — мужчина средних лет с одышкой из-за избыточного веса, в дорогой розовой рубашке и льняных светлых брюках, с пряным ароматом навязчиво-резких духов, который мешается с запахом его пота и похотливого возбуждения. О, я знаю, как выглядит и пахнет вожделение — грязное, низменное, рожденное велением тела, а не сердца. Его глаза лихорадочно горят от дозы кокаина, зрачки расширены и впиваются в меня требовательным взглядом.       — Как ты меня хочешь? — спрашиваю низким голосом, медленно раздеваясь до пикантного нижнего белья. Сегодня я элитная шлюха, девочка из престижного эскорт-агентства.       — Уу-у-у… — тянет мужчина, снова облизывая губы. Андрей — так он мне представился. Сейчас этот сластолюбец, любитель женского доминирования, сидит передо мной на краю кровати апартаментов-люкс и неторопливо теребит свое достоинство через ткань брюк. — Поиграем? Тогда не торопись… Я отымею тебя до изнеможения. А потом ты меня. Устроит?       — За твои деньги? Можешь делать все, что пожелаешь, — шепчу, наклонившись к его уху. — Любые фантазии. Самые тайные, темные.       Он скользит руками вдоль моего тела, задерживаясь на бедрах, и утыкается лицом в грудь пятого размера. Стонет от наслаждения.       — Всё хочу, — произносит он, больно кусая меня за бок и одновременно шлепая по ягодице.       — Неужели? Не боишься, что желания могут осуществиться? — ухмыляюсь, кривя алые полные губы.       — Я в этой жизни ничего не боюсь, — хмыкает Андрей с явным превосходством в голосе. — Если бы боялся — не стал бы самым влиятельным человеком в городе.       — Сильный человек, имеющий свои слабости… — цокаю языком и впиваюсь в его губы. Ох, до чего мерзкий, скользкий, развращенный. Мой. — А ты мог бы продать душу дьяволу за самое яркое наслаждение? — задаю главный вопрос. Его сердце бешено бьется, давление подлетает. Осталось недолго.       — Ха… Я ее давно уже продал, — фыркает Андрей, лапая мое тело руками.       — Хорошо. Задам вопрос по-другому: ты отдашь свою душу мне? За самый мощный оргазм в твоей жизни? — он смотрит, утопая в черноте моих глаз. Сглатывает. И поспешно кивает головой, зачарованный силой моей демонической привлекательности. Устоять могут немногие.       — Не слышу, — шепотом, проникновенно.       — Да. Отдам, — без сопротивления сдается «влиятельный человек». Его грязная душа запятнана столькими черными деяниями, что увести за собой в ад его мог бы и демон пагубной зависимости, и бес лжи и предательства. Да, наверное, каждый из повелителей семи смертных грехов. Но жажда плотских утех в нем затмевает остальные пороки, поэтому он мой.       Я погружаю Андрея в пучину его последнего прижизненного удовольствия. Жестко, умело, без шансов выжить.       Его сердце останавливается на пике подступающей разрядки, и он умирает с застывшей на лице судорогой сладострастия. Склоняю голову набок, разглядывая его.       Таким и найдут Андрея в номере отеля: голого, связанного, с вибратором в нужном месте и искривленным лицом. Смешно. Жена будет пытаться замять скандал, но он всё равно пройдется ураганом по желтой прессе. Падшему — карикатурная смерть.       Усмехаюсь, меняя облик на привычный мне: бес в черном плаще с горящими адским пламенем глазами.       — Не играй с демоном, дорогой, — тихо говорю его душе, зависшей с недоумением над своим телом. — Добро пожаловать в ад! — и щелчком отправляю развратника в его персональные владения — садо-мазо-бордель, где он застрянет на вечность. И будет падать… Падать… Падать…       Скучно.       Этот мир… Никакой интриги. Все барьеры сняты, все преграды сломаны. Никаких морально-нравственных ориентиров. Нет запретов. Можно всё. На поверхности — остатки благочестия, а в душе — темнота. И даже чистые души сдаются под легким нажимом. Секс — это ведь так просто, да? Почему бы не отдаться в руки соблазнительного демона?       Никакой борьбы, никакого сопротивления. Тело диктует. Передо мной не устоять. Я извлеку из недр самые скрытые, потаенные желания, надавлю на слабые точки, подчиню себе. Что есть спасение? Мифическая сказка. А я реален. Здесь. И могу осуществить все фантазии. Обладать мною, прикасаться к моей коже, тонуть в моих глазах, стонать от разрывающего на части сознания удовольствия…       Душа в обмен — небольшая плата.       И с каждым разом добиваться своего всё проще и проще. Кажется, у ангелов скоро не останется работы. Нет баланса добра и зла. Это иллюзия. Нет света и тьмы.       Есть безликий серый цвет, переходящий в темноту. И я — ее неотъемлемая часть.       Иду по проспекту, оставляя за собой пламенеющий след, отгорающий и оседающий пеплом на ночных прохожих, ищущих праздных субботних развлечений. Делаю личные метки.       Замечаю демона-паука, опутавшего героиновыми сетями очередную жертву. Он мрачно кивает мне, вцепившись лохматыми лапами в спину, придавливая весом бредущего к Ангелу Смерти наркомана, потерявшего связь с реальностью. Демон пагубной зависимости уродлив, как самый страшный кошмар. Отдаваясь в его власть, душа погружается в непрекращающуюся гонку за новым кайфом. Бесконечная ломка — болезненная, выматывающая.       Смотрю на Ангела Смерти — безликое равнодушное существо, обрывающее взмахом цепких длинных пальцев жизненные нити. Он не принадлежит ни раю, ни аду. Сам по себе. С шутовским видом кланяюсь ему. Смерть меня игнорирует: ему не интересны игры ангелов и демонов. Хмыкаю.       Мне еще предстоит собрать урожай. Проститутка, педофил, насильник, гулящая женушка-домохозяйка, политик-развратник…       Скучно.       Щелкаю пальцами и оказываюсь на вершине самой высокой горы Джомолунгма в Гималаях. Место, недоступное смертным. Покрытое ледником, продуваемое со всех сторон ледяным ветром, уходящее пиком в заоблачные дали, под беспощадным солнцем.       Здесь живет Данте Алигьери, в маленьком домике, укрытым от глаз, в вечном одиночестве. Он переписывает «Божественную комедию», вновь и вновь выискивая истину. Великий поэт отказался и от рая, и от ада, выбрав промежуточное состояние для постижения божественной мудрости и адского падения. От него отступились, подарив в его случае сию привилегию.       Я люблю его навещать — каждый раз меня ждет новая длинная глава размышлений гения. Когда-то он был моим другом. И, если бы у меня сохранились чувства, наверное, остался бы им и сейчас.       Но, увы… До своего падения я был ангелом, наделенным чрезмерными эмоциями, превышающими во сто крат человеческие. Я так и не усмирил их, не вписавшись в небесную иерархию. Но и среди демонов — чужой. Каждый из них обладает чувствами со знаком минус — ярость, гнев, жестокость, зависть.       И только я ощущаю пустоту. У меня даже нет равнодушия Смерти.       Мое страшное персональное наказание.       — Мой друг! — восклицает Алигьери, поднимаясь из-за письменного стола мне навстречу. Здесь ему тридцать пять лет, он одет в длинное платье-балахон, из-под широких рукавов которого выглядывает ткань домашней полотняной рубашки. На голове — бархатная шапочка, скрывающая волосы. У него узкое лицо с яркими умными глазами, острым подбородком, длинным прямым носом и тонкими губами. — Давненько ты не заглядывал ко мне.       — Не было повода, — пожимаю плечами, усаживаясь в роскошное кресло.       — Как человеческий мир? — он подходит к массивному серванту и достает глиняную бутыль и медную посудину.       — Еще существует, — отвечаю коротко, принимая из рук поэта чашу с вином.       — Ты немногословен, — улыбается Данте, опускаясь в кресло напротив меня.       — Все, что я могу рассказать, ты уже слышал, — говорю, игнорируя его внимательный взгляд.       — Ты устал? — Данте замирает, требовательно вглядываясь в мое лицо. — Поэтому ты здесь, да?       — Возможно, — киваю.       Он подается вперед, прикладывает руку к моей груди и качает головой:       — До сих пор не могу привыкнуть к тому, что теперь здесь тишина.       Я накрываю его ладонь сверху и грустно улыбаюсь.       — Ты не против, если я нарушу твое уединение? — спрашиваю, целуя его пальцы.       — Мой друг, благодаря тебе и Витторио, я получил желанное. Двери моего дома всегда открыты для вас.       — Спасибо, — но морщусь при упоминании имени бывшего наставника.       — Лоренцо, — Данте снова тепло улыбается мне, — тебе почитать?       — Да. Безусловно.       Сижу на камне, который смело можно назвать вершиной мира. В ожидании восхода солнца. После длинных бесед Данте снова посетило вдохновение, и я не хочу ему мешать. Его поэзия — моя отдушина, нечто, на время заполняющее пустоту. Я сбегаю к нему каждый раз, когда существование становится запредельно невыносимым. И почему я не могу его прекратить?       Вечность и бессмертие без цели — пытка.       Я собираю души, соблазняю, играю, мучаю. Но ровным счетом не испытываю никакого азарта. В конечном итоге мне безразлично, сдастся ли человек или выдержит, станет моим или попадет в рай. Отдельные редкие случаи пробуждают во мне слабые отголоски любопытства. Как у исследователя, наблюдающего за жертвой эксперимента.       Крайне редко я включаюсь в схватку с Виктором-Витторио, но обычно я или забираю, или уступаю ему без всякого сожаления. В последний раз вышла неплохая шахматная партия, и душа попалась в кои-то веки сильной. Ей даже даровали шанс на продолжение жизни. Практически нонсенс. Но мой интерес к игре исчерпан, поэтому я не стал узнавать, почему.       На мои плечи опускаются горячие ладони.       — Привет, Лара! — знакомый голос и сияние, вступившее в борьбу с исходящей от меня тьмой.       — Какими судьбами, Витя? — не оборачиваюсь. Чувствую прикосновение его губ к макушке.       — Хотел тебя повидать, — ангел присаживается рядом, и я краем глаза замечаю, что он принял тот образ, который когда-то мне был особенно дорог: голубоглазый блондин с правильными выразительными чертами лица, ниспадающими волнами до плеч волосами, высокий, статный — прекрасный в своей чистоте и вселенской любви.       — Зачем? — спрашиваю, все еще скрываясь под капюшоном плаща.       — Мои чувства к тебе остались неизменными, ты же знаешь. И сколько бы мы не играли во врагов — ты всегда останешься моим единственным близким другом, — просто говорит Витторио. Да, в то время он носил такое имя. — Даже когда обращаешься в драного кота, — он усмехается.       — Не надоедает, да? — хмыкаю в ответ.       — Поддевать тебя? Нет, не надоедает, — Витторио оборачивается ко мне и сдергивает капюшон, открывая назревающему утру юношу со смоляными кудрями. — Лара… — он морщится. — Стань Лоренцо.       Я пожимаю плечами, меняясь: темные локоны распрямляются и падают на плечи, черты лица приобретают зрелость тридцатилетнего мужчины, тело крупнеет, избавляясь от женственных деталей — стройных лодыжек в гольфах и узких плеч.       — Так? — спрашиваю с насмешкой. Он кивает. — Все еще не можешь отпустить меня?       — Я никогда этого не сделаю, — ангел протягивает руку и касается моей щеки. — Твои глаза… Как же я хочу увидеть там прежнего Лару.       Молчу.       — Как он? — Витторио кивает на убежище Данте.       — Пишет, — отвечаю равнодушно.       — Ты снова здесь. Почему?       — Сам знаешь.       — Хочу услышать от тебя, — пристальный встревоженный взгляд.       — Пусто. Скучно. Невыносимо, — признаю свою пытку.       — Лара! — Витторио наклоняется ко мне, и я вижу ясные голубые глаза прямо перед собой. — А что если я предложу тебе необыкновенную душу? Сразиться за нее?       — Ты встретил достойного? Того, кто сможет противостоять мне? — в моих глазах мелькает тень легкого азарта. — Но Витторио! Даже ты не можешь устоять передо мной!       Он смеется, убирая с моего лица пряди темных волос.       — Так что? Будет партия?       — Как я могу отказаться, если это предлагаешь ты, — и впервые улыбаюсь ему. — Кто он?       — Увидишь, — многозначительно бормочет мой бывший наставник.       — Никаких компромиссов? — уточняю, хотя и так знаю ответ.       — Нет, — качает головой Витторио. — Никаких! Поверь, ты захочешь обладать такой душой.       — Как и ты?       — Как и я, — соглашается он.       Я щелкаю пальцем, и у нас в руках возникает по бокалу с вином. Ангел разглядывает на просвет рубиновую жидкость. И удивленно смотрит на меня.       — То самое? С тайной вечери?       — Да, — киваю. — Осталось несколько бутылок в тайнике, до которого дотошные людишки еще не дотянули свои жадные ручонки.       — Некоторые вещи не меняются, несмотря ни на что, — бормочет Витторио, проводя пальцем по кромке бокала из венецианского стекла XVI-го столетия.       — Например? — приподнимаю брови и делаю глоток терпкого, но не хмельного вина.       — Пристрастие к громким пафосным жестам, — ангел фыркает от короткого смешка.       — От дурных привычек избавиться труднее всего, да, Витторио? — усмехаюсь, чокаясь с ним бокалом.       — Ты про себя? — он осторожно делает глоток и с блаженством прикрывает глаза. Я любуюсь его лицом.       — Про нас, — смотрю на него в упор. — Но я благодарен тебе.       — Иди ко мне, — просит Витторио, отставляя бокал в сторону и раскрывая объятия. Я устраиваюсь в них, откидываясь спиной на его грудь, и чувствую тепло рук ангела, согревающих мое нутро. Мы замираем, наблюдая за тем, как солнце окрашивает небо в розовые полутона.       — Спаси меня, — прошу.       Витторио не отвечает — лишь крепче обнимает меня, зарываясь носом в мои волосы. Снова целует в макушку. Но затем отстраняет от себя, заставляя встать, и поднимается вслед за мной.       — Мне пора, — он берет меня за руки. — До скорой встречи, Лара, — и добавляет с нежной улыбкой:       — Мерзкий кошак!       — До встречи, Витя. До встречи, мой друг, — киваю. — Где мне искать твою необыкновенную душу?       — На том месте, где мы виделись в последний раз, — отвечает он. И исчезает, растворяясь в лучах солнца.       Отголоски былых чувств. Привязанности и духовной близости. Дружбы и платонической любви, родившейся в тот момент, когда Витторио принял меня в свои ученики.       Я не чувствую, но помню. И никогда не забуду боль Витторио, рикошетом ударившую по мне, когда мои крылья сгорели и осыпались пеплом, белый плащ почернел, а глаза потемнели и загорелись адским пламенем.       И он вдруг стал мне чужим и безразличным. И только память удерживает меня в слабом ощущении былой любви к нему.       Лежу, лениво растянувшись на ветке дерева, спрятанный листвой, свесив лапу вниз. Жмурю глаза от назойливых лучей солнца.       В парке шумно, людно. Неудивительно: лето неожиданно решило вступить в свои права — сезон дождей закончился. По аллее разгуливают мамаши с колясками, деловито обсуждая режим питания и цвет какашек любимых чад, малышня с визгами носится по детской площадке, влюбленные парочки жмутся друг к другу на скамеечках, расположенных возле живописного пруда с лебедями. Повседневная идиллия, и только я сквозь человеческие оболочки тел вижу истинную сущность душ, покрытых в большинстве своем коркой грязи. Лишь маленькие дети светятся от идеальной чистоты. Они…       …и еще один персонаж.       В укромном месте в тени деревьев, куда не пробивается свет, на качелях сидит одинокий паренек. Ему только-только исполнилось восемнадцать. Его душа прекраснее всех, когда-либо виденных мною — без единого пятнышка, не испорченная никакими тайными или явными дурными поступками. Как младенец, только что явившийся свету.       Он выглядит очень странно: голова повязана цветастым женским платком, полосатая красно-белая рубашка — на пару размеров больше, чем положено, и висит на нем мешком, серые бесформенные джинсы с дырами, образовавшимися от длительной носки, подкатаны до колена, обнажая тощие икры, а еще — стоптанные кеды, у одного из которых отклеивается подошва, и вокруг шеи намотан шарф, несмотря на то, что на улице тепло. Он болезненно худ, и его бледная кожа отдает серым, землистым оттенком.       Скуластый, как будто что-то азиатское мелькает в чертах, подбородок с маленькой ямочкой. Раскосые, сильно выделяющиеся на лице карие глаза с живым любопытством разглядывают гуляющих прохожих, которые если и замечают его, то смотрят с недоумением и настороженностью, очевидно, принимая за сумасшедшего.       Но нет, его ум ясен. Причина подобного вида в другом.       Ему все равно, как он выглядит и что о нем думают люди. Он просто радуется возможности сидеть в парке и смотреть на людей. Радуется теплому ветру и приятной тени деревьев. Радуется влюбленным парам и малышам на детской площадке.       Потому что… Завтра такой возможности у него может не быть.       Его организм сжирает смертельная болезнь.       Я пока не вижу, что за недуг высасывает из него жизнь и сколько ему еще осталось. Ангела Смерти за его спиной нет, значит — хотя бы пара месяцев в запасе имеется.       И понимаю, почему Витторио предложил мне эту партию.       Я ограничен во времени.       Хмыкаю: ты знаешь, чем меня заинтересовать, да, Витя?