Белый Демон

      Спрыгиваю с дерева и, выгнув спинку с отблескивающей на солнце черной шерстью и распушив хвост, вальяжно двигаюсь в сторону жертвы.       Кто ты? Что ты?       Пора бы посмотреть на тебя вблизи.       — Мурр, — трусь о ногу парнишки, который замечает меня и с радостной улыбкой восклицает:       — Киса! Привет! — гладит ласково по спине, чешет за ухом. — Ты чей?       Я нагло запрыгиваю к нему на колени. Он разглядывает мою шею в поисках ошейника, снова гладит, доверчиво прижимая к себе.       — Ты не похож на бездомного кота. Потерялся? — спрашивает меня юноша, мягкими подушечками пальцев проводя по бокам. — Такой красивый… Выглядишь, как домашний.       Я мурлычу и тихо начинаю урчать, тыкаясь мордой ему в ухо.       — Кушать хочешь? — парнишка участливо заглядывает в мои глаза, а я тем временем вдыхаю его запах: чарующий, магнетический, сладкий, как амброзия. Но к нему примешивается зловонное дыхание болезни. Я вижу его порченую кровь, бегущую по венам. Вот она причина — лейкемия, хронический миелолейкоз. Болен давно — года три. И раз так долго — значит, прошел уже все пытки ада: биопсия костного мозга, химиотерапия, бесконечные инъекции, строгая диета.       Почему ты один, а? Кто выпустил тебя из дома без сопровождения? Любопытно.       — Хочешь, пойдем ко мне? Я тебя покормлю, — предлагает юноша, ласково сверкнув глазами. Они у него необыкновенные — не могу не признать: эта удлиненная миндалевидная форма, густые ресницы, легкая поволока. Кого-то он мне напоминает… Может, императора Тай Као? Китайская династия Ся считается вымышленной, мифологической, но я точно знаю, что она существовала. Просто унеслась с пылью времен, оставшись следом лишь в легендах. Помнится, я любил Тай Као за его открытый нрав и губительную честность. — Только я не смогу тебя нести на руках, — морщится он. — Не убежишь? Я здесь недалеко живу.       Не убегу. Успокаивающим движением трусь о его гладкую щеку без намека на щетину — он с улыбкой, мгновенно обозначившей ямочки и сеточку лучиков-морщинок у глаз, обнимает меня, и я чувствую, как тяжело ему существовать в этом немощном, разрушающемся теле. Без шансов на выздоровление.       Странно, почему ты тогда чист, душа моя? Разве в таком возрасте, когда так несправедливо отбирают жизнь, не рождаются агрессия и зависть, озлобленность и недовольство? Ты принимаешь такую судьбу?       Парнишка осторожно опускает меня на землю, еще раз гладит и медленно встает сам, придерживаясь перекладины качелей. Ловит равновесие.       — Сейчас… — бормочет он, сходя с лица. — Одну секундочку… — набирает воздуха в легкие и тяжело выдыхает. — Я не очень хорошо себя чувствую, — объясняет мне юноша. Но сразу улыбается:       — Но ничего. Это пустяки. Идем, киса! Меня, кстати, Мари зовут, — представляется он женским именем с ударением на последнем слоге — на французский манер. Фыркаю про себя: что за дикое имя для парня? Тем более, здесь, в этом городе и в этой стране?       — Не удивляйся! — словно слышит мои мысли парнишка. — Вообще-то, мое настоящее имя — Марк, но оно мне не нравится. Так меня назвал папа, — он на секунду кривит лицо. — А бабушка дала мне прозвище Мари, потому что к Марку сложно подобрать уменьшительно-ласкательные прозвища. Ну не Маркуша же? Бррр! — парень передергивает плечами и смеется. Я задираю морду. Надо же, идет, разговаривает вслух с котом и ничто его не смущает: ни косые взгляды, ни абсурдность ситуации. — А бабуля меня так как-то в шутку назвала, потому что в детстве я был похож на девочку больше, чем на мальчика. Мне понравилось. Я же маленьким не знал, что это женское имя. Так и приклеилось ко мне. А тебя как зовут? Не скажешь? — улыбается светло Мари. — Можно я буду звать тебя Ларионом? Тебе подходит это имя.       Я останавливаюсь и смотрю на парня. Как он узнал? Что за… Или это совпадение? Или он так тонко чувствует суть и сущность окружающего мира?       Мари идет словно на ощупь, едва касаясь ступнями асфальта, но при этом крутит головой по сторонам, отчего концы его цветастого платка разлетаются в разные стороны.       — Ой, смотри! Свадьба! — восклицает радостно паренек, указывая пальцем на молодоженов, которые гуляют вдоль пруда в компании непрерывно щелкающего их фотографа. Он замирает, восхищенно разглядывая пару: сияющую от гордости невесту с высоко уложенной прической в платье а-ля греческая туника золотистого оттенка и заметно нервничающего жениха в строгом сером костюме с жемчужным отливом. — Какие красивые, да? Счастья вам! — кричит Мари и машет новобрачным рукой.       Невеста замечает юношу, с испугом его разглядывает, но улыбается в ответ и толкает новоиспеченного мужа в бок, жалостливо косясь в сторону Мари. Тот поспешно лезет в карман брюк, достает смятые купюры и сует их в руки парню.       Мари недоуменно на них смотрит, но затем его лицо озаряется догадкой, и он кивает паре со словами:       — Я понял! Сейчас! — и отдает деньги наблюдающей в отдалении за молодоженами бабульке в старом плаще и рваной авоськой в руках, приговаривая:       — Это вам от молодых — помолитесь за их здоровье и благополучие!       Старушка с благодарным бормотанием принимает деньги, кивает головой и повторяет на автомате:       — Дай тебе бог здоровья! Дай тебе бог здоровья!       — Не мне, бабуленька, — улыбается Мари. — Мне не нужно. Пусть у них все хорошо будет, да? — и еще раз желает счастья жениху с невестой.       Право, чудной… Откуда подобные запасы дружелюбия и искренности? Я же вижу — он действительно рад за них. Если он всегда себя так ведет, то понятно, почему у него светлая душа.       — Ларион, смотри! — снова восклицает Мари, подпрыгнув на месте. — Выдра! Там, в пруду! Ой, так смешно ныряет! И утка, утка, Ларион! С утятами! Смотри, смотри! — восторгов — через край. Миленько.       К воде подходят мамаши с детьми, которые тоже возбужденно наблюдают за живностью. Малышня скачет вокруг парнишки — он достает из кармана джинсов горсть карамелек, присаживается на корточки и раздает детишкам. Но одна из мамочек брезгливо отбирает у чада угощение, выкидывает его и оттаскивает пацаненка от юноши. Мари виновато бормочет: «Извините» и поспешно идет к выходу из парка. На его лицо набегает тень, и я предвкушаю обиду или злость, но юноша расстроенно вздыхает, обращаясь ко мне:       — Всё время забываю, что от меня исходит плохая энергетика. Мне так нравятся маленькие детки, но мне рядом с ними не место. Хорошо, эта мама вовремя спохватилась. Нет, не то чтобы я верю, что могу на них плохо повлиять, но соприкасаться с близкой смертью… — он затихает. — Да, Ларион, я скоро умру. Так что извини — могу тебя приютить совсем ненадолго. Но ничего страшного! — оптимистично добавляет парнишка. — Завтра я распечатаю пачку объявлений и развешу в округе. Надеюсь, твои хозяева отыщутся.       Я восхищен! Оглядываюсь на «бдительную» мамашу: ох, дорогой Мари, проблема в том, что ее сердце черство и заперто на все замки. И в будущем она так задергает сына, что тот сбежит из дома в семнадцать лет. И ей придется очень долго искать пути к его снисхождению.       Я предчувствую серьезную схватку с Витей. Подозреваю, что ему со своей стороны не нужно прилагать никаких усилий, моя роль — главная. Одно меня волнует: зачем? Зачем мой наставник подсунул мне невинного мальца? Разве не проще без проблем и усилий забрать эту душу себе? Зачем подвергать его пыткам с моей стороны? Что за жестокосердие?       А я его в покое не оставлю… Обещаю. Во мне проснулся настоящий азарт, который чувствую на кончиках подрагивающих от нетерпения лап. Но торопиться не стоит. Надо приглядеться к нему, изучить и выбрать правильную тактику. Что его прошибет, какая гамма чувств заставит сдаться и подчиниться мне?       Мы выходим из парка к озеру. Мари останавливается у кованого заборчика, опоясывающего не столь давно реконструированную набережную, облокачивается на него и задумчиво смотрит на колыхание волн. По специально выделенным дорожкам катаются велосипедисты, чуть поодаль на рампе тренируются скейтбордисты, в огромном надувном замке резвятся дети, на скамеечках толпится молодежь, строя планы на вечер. Кипит жизнь! Мари отворачивается от воды и жадно разглядывает суетную толпу отдыхающих.       Ну давай! Покажи свое сожаление, горечь утраты!       Но он снова счастливо улыбается:       — Люблю лето… Всё цветет! А сегодня вообще особенный день — я встретил тебя! Мы же подружимся, да? Жалко, что ты не можешь говорить. Но ты ведь будешь меня слушать? Мне нечасто удается с кем-то поговорить. Приходящая медсестра не в счет. Нет, ты не думай, я не один. У меня есть папа, мачеха, сестры. Просто я не живу с ними, чтобы не быть в тягость. Маша и Надюша еще слишком маленькие, чтобы видеть, как… А, впрочем, не стоит сейчас об этом, — замолкает Мари, дернув себя за кончик платка.       Но я уже читаю его мысли-воспоминания: мама умерла, когда ему было девять, отец с трудом оправился после смерти горячо любимой жены. Всё свое время уделял сыну. Его забота и любовь бабушки со стороны матери, той самой, что дала ему прозвище, несколько компенсировали утрату. Но случилось неизбежное: отец юноши женился вновь на очень прагматичной, деятельной особе, которая моментально забеременела и методично выжила пасынка из дома. Мари переехал жить к бабушке, но зла не держал, по-взрослому приняв тот факт, что папе нужна свобода. А ему и с бабулей хорошо.       В пятнадцать у него резко ухудшилось самочувствие, и после долгих обследований ему диагностировали рак крови. Отец забрал мальчика к себе, с отчаянной решимостью тратя все сбережения новой семьи на попытки продлить жизнь сыну. Ремиссии в его случае ждать не приходилось — врачи сказали прямо. Но оттянуть лет на пять неизбежное — можно.       В семнадцать лет умерла бабушка. И эту смерть Мари пережил с трудом.       Вскоре мачеха родила вторую дочку. Новорожденный ребенок и измученный выматывающей болезнью юноша — плохое сочетание для нормальной атмосферы в семье. И Мари принял решение вернуться в опустевшую бабушкину квартиру. И не только это. Он отказался лечь в больницу, отказался от дорогих методик лечения, от химиотерапии. Долгие уговоры отца не дурить ни к чему не привели. Юноша впервые поступил по-своему, жестко отрезав:       — Я всё равно скоро умру. Так какая разница, когда это произойдет? У тебя есть те, на кого можно потратить свою любовь и деньги.       И вот уже пару месяцев Мари живет один. По настоянию отца к нему через день приходит медсестра — поставить капельницу, раз в неделю — обязательное посещение наблюдающего врача. Но ему уже ничего этого не нужно.       Мари хочет дожить последние дни в спокойствии, без запаха медикаментов, без истыканных иголкой вен, наслаждаясь течением повседневной чужой жизни.       И он ни о чем не жалеет.       Потрясающе!       Его собственная жизнь остановилась в пятнадцать лет, когда только-только мир начал открываться своими порочными возможностями, но они его не коснулись, никак не задели. Он остался чист, ни разу не напившись в компании друзей, не подравшись, не влюбившись до одури, теряя самообладание и остатки гордости. Не познав прелести интимного единения тел.       Очччень интересно!       Мари переводит на меня взгляд и проговаривает:       — Надо бы молока тебе купить. Идем?       Он оправляет рубашку, собирается отойти от перил, но неожиданно на асфальт падают несколько капель крови. Мари с ужасом зажимает нос и бормочет:       — Боже… Опять, — юноша судорожно лезет в карман за платком и испуганно смотрит по сторонам. — Только бы не упасть в обморок, — он опускается прямо на асфальт, откидывая голову назад и прикладывая скомканную тряпицу к носу. — Извини, Ларион… Загулялся. Чертовы лекарства. И почему я их никогда не беру с собой?       — Молодой человек, вам плохо? — к Мари наклоняется сердобольная женщина лет сорока.       — Нет, нет, я в порядке. Давление, наверное, — произносит Мари, силясь улыбнуться.       — Ох, понимаю, — кивает участливо прохожая. — Сама мучаюсь. Вы далеко живете? Давайте я вас до дома провожу.       Парнишка с благодарностью кивает. Женщина помогает ему подняться и, поддерживая под локоть, осторожно ведет к ближайшим высоткам. Я следую за ними, про себя замечая, что иногда на фоне тусклого серого еще появляются проблески белого. Елена — так зовут сердобольную незнакомку — абсолютно не замечает странного наряда Мари, ничуть не удивляется его имени и успокаивающим тоном рассказывает о том, что ей помогает от повышенного давления.       Возле подъезда юноша останавливается, решительно заявляя, что дальше он сам. Ему всего лишь на второй этаж подняться. Елена желает мальчику здоровья, просит передать родителям, какое лекарство надо купить в аптеке и, проводив взглядом его спину, грустно качает головой со словами: «Бедненький!» и мыслями уносится к своему сыну, который сейчас проходит службу в армии на другом конце страны. Я знаю, что ее за обычное маленькое доброе деяние и сочувствие ждет сегодня вечером обычная маленькая радостная новость — звонок сына, который сообщит, что в увольнении встретил хорошую девушку и, кажется, влюбился. И не против ли будет мама, если он привезет ее с собой, в родной город? Она будет повторять, что, конечно же, нет, и утирать слезы.       Добро возвращается добром, как зло отплачивается злом. Это закон сохранения энергии. И только кажется, что кому-то везет больше, кому-то меньше. Просто люди порой не хотят замечать скромных подарков судьбы, которые впоследствии могут обернуться большой удачей.       Мари заходит в подъезд и шепчет:       — Ларион… Ты еще не сбежал?       — Муррр-мяу! — даю о себе знать, обтираясь о его ноги.       — Это хорошо, — он, опираясь о стенку, делает несколько шагов по лестнице, но его резко уводит в сторону и…       В одно мгновение я оборачиваюсь человеком и подхватываю его на руки. Он потерял сознание. Всматриваюсь в его лицо нездорового оттенка — мог бы покорять женские сердца, мог бы. Но болезнь съела всю его красоту. Окровавленный платок выпадает из его повисшей плетью руки. Легкий, как пушинка.       Я сканирую этажи и нахожу по запаху его квартиру, поднимаюсь, топаю неслышно ногой — и дверь распахивается. Несу его в спальню, попутно подмечая детали жилья: пожелтевшие обои в мелкий цветочек, обилие черно-белых фотографий на стенах, в гостиной — стеллажи с многотомными собраниями сочинений, старинное фортепиано, потертый мягкий уголок, на полах — ковры, множество статуэток и шкатулочек, в серванте выставлена расписная посуда. В спальне массивная кровать с набалдашниками, платяной шкаф, высокий комод, кресло. Приметы давно ушедшей советской эпохи: мало пространства — много бесполезных вещей. Застоявшийся яблочно-уксусный запах. Явно после смерти бабушки здесь ничего не меняли. Но вся бытовая техника — современная и не из дешевых. Обновленная кухня.       Кладу его бережно на кровать. Прикроватная тумбочка заставлена лекарствами, лежит начатая упаковка со шприцами. Я морщусь. Гадость.       Провожу ладонью по лицу Мари, останавливая кровь и стирая ее, очищая его. Аккуратно раздеваю. Его тело покрыто многочисленными гематомами-синяками — свидетельство того, что болезнь вошла в последнюю стадию. Стягиваю платок с головы. Он абсолютно лысый. Понятно, последствия химиотерапии. И мне кажется, что у него нет даже пары месяцев. Тогда где же Ангел Смерти? Этот просто так не упустит своего.       Впрочем… На нет и суда нет. Наклоняюсь к губам Мари и дотрагиваюсь до них, пробую на вкус. Девственно прекрасные. Неужели тебя никто не целовал до меня? Хмыкаю. А может, все будет не так уж и сложно?       Но сейчас меня заботит другое — продлить ему жизнь. Поэтому впиваюсь жадным поцелуем, высасывая из него яд. Я не имею на это никакого права, нарушая владения Смерти, но игра стоит свеч. Да и терять мне нечего. Как еще меня можно наказать? Страшнее того, что есть, не будет.       А я уже хочу его. Целиком. Полностью. Совратить, запятнать — забрать! В свою обитель, где могу удержать его от падения в бездну. Я не могу любить, чувствовать, но могу владеть. Это подвох, да, Витторио? Почему у меня вдруг возникло это желание?       Отрываюсь от его губ — много нельзя. Сплевываю черную смоляную гадость, которая, не касаясь пола, растворяется в воздухе. Но даже того мгновения, что она была во мне, хватило, чтобы я ощутил резкую боль во всем теле.       Несладко же тебе приходится, Мари… И, кажется, это еще один козырь в моем рукаве. Я могу избавить тебя от боли. Провожу руками вдоль всего его тела, убирая гематомы. Так-то лучше.       Парнишка начинает ворочаться, резко распахивает глаза и упирается в меня непонимающим взглядом.       — Ну привет, — говорю ему я, решив, что останусь в образе Лоренцо. Обойдется без домашнего котика.       — Привет, — бормочет Мари, ничуть не удивившись и не испугавшись. — Ты кто?       — Хм… Ты назвал меня Ларионом. Угадал. Но можешь звать меня просто Ларой, — хмыкаю, кривя губы в демонической усмешке. — И я заберу тебя с собой.