Белый Демон

      — Нет, Лара, подожди… Блин, ну щекотно же! Ай! Не кусайся! — Мари брыкается, всхлипывает от хохота. Но в следующий момент ловко выкручивается из-под меня и наваливается сверху. Ловит мое лицо руками, счастливо вглядываясь в мои глаза.       — Что? — спрашиваю я, скользя руками по его спине.       — Ты другой, — произносит он. — Совсем.       — Это плохо? — усмехаюсь. Мне все еще кажется, что между нами стоит тень Лоренцо.       — Нет, наоборот. Сейчас я точно знаю, что ты мой. И мы на равных. Именно с тобой я чувствую себя легко, свободно. Ты словно обычный человек.       — Я не человек, Мари. Не забывай.       — Но в том-то и дело! — восклицает он. — Понимаешь, я не вижу ни ангела, ни демона… Передо мной просто Ларион. Понятный мне, земной, осязаемый, — Мари припадает к моим губам. — Не идеальный, — шепчет. — Доступный.       Мы уже около часа барахтаемся в кровати, скинув на пол одеяло, разбросав подушки, перекрутив простынь. Целуемся, нежимся, ласкаемся, кусаемся, шепчем на ухо невозможные глупости, которые имеют значение только для двоих. Заигрываем друг с другом. Сходим с ума. Я знаю множество способов доставить удовольствие, но рядом с Мари их не помню, я так же неопытен, как и он, словно мне…       — Мари! — смеюсь. — По-моему, мне всего семнадцать.       — Значит, я все-таки старше тебя? — улыбается любовь моя.       — Да. Выходит, что так.       Он трется носом о мою щеку, ласкающими поцелуями опускается ниже и бормочет:       — Можно я буду любить тебя? Защищать, оберегать, согревать? — Мари сжимает меня в объятиях, укладывая голову на моей груди. — Мне кажется, этого никто не делал до меня.       — Разве это не моя роль? — спрашиваю тихо.       — Нет. Больше нет. Будь только моим, пожалуйста.       — Уже, — отвечаю, подтягиваю его выше и обнимаю ногами.       — Я хочу тебя, — произносит Мари, большим пальцем проведя по моей нижней губе.       — Бери. Можешь не спрашивать разрешения, — говорю едва слышно.       Он отрывается от меня, садится и оглаживает ладонями мое тело, по которому пробегают волны возбуждения. Рассматривает меня, и его взгляд теряет рассудительность. Я в ожидании. Каким ты будешь со мной, Мари? Таким же робким и сдержанным, как с Лоренцо, останешься на грани «почти»? Или обезумевшим от похоти и требующим подчинения, как остальные? Что прячется под твоим словом «любить»?       Он не торопится, продолжая нашу затянувшуюся прелюдию. Но теперь Мари серьезен — с его лица исчезла улыбка — и очень осторожен, словно в его руках — хрупкая драгоценность, которой можно навредить любым неловким движением. Он каждое свое действие сопровождает вопросом: «Тебе хорошо?»       — Можешь не думать об этом, — хмыкаю, скривив губы, все еще не веря ему. Но даже если он будет таким же безжалостным и эгоистичным, как и все — привык, что мое тело провоцирует — я готов ему это простить. Потому что он выбрал меня.       — Лара… Ларион… Останови меня, если ТЕБЕ это неприятно, но только не делай такое лицо, — просит Мари, отрываясь от моего живота, где только что оставил россыпь невесомых и щекотных поцелуев. — Я, наверное, не смогу сказать красиво, но попытаюсь. От одного взгляда на твои невероятные губы, на твое тело, на эти тонкие запястья, длинные ноги у меня сердце колотится, как ненормальное. Ты — как фарфоровая статуэтка откуда-то из прошлого: кто бы к тебе ни прикасался — все равно останешься утонченным и уязвимым. Тобой могут владеть жадные до произведений искусства коллекционеры, но в итоге ты завладеешь ими. Я не хочу быть одним из таких для тебя. Я ревную тебя — это правда. Но ведь тебя сложно не ревновать, ты же знаешь это сам, да? Ты ведь видел все оттенки любви.       — Не все, — качаю головой. — Только той, что начинается и заканчивается в постели.       — Лара… Правда в том, что я впервые кого-то так безумно хочу. Аж пальцы сводит, — Мари с удивлением смотрит на свои руки. — Но если тебе неприятно, мне достаточно будет того, что ты рядом. Достаточно просто обнимать тебя.       — Мне недостаточно, — отвечаю едва слышно, притягивая его к себе. — Этому дурному телу всего семнадцать лет, и оно хочет трахаться с любимым парнем. И хватит уже рассуждений! — капризно заканчиваю. Нет, Ларион — это все-таки Ларион. Сентиментальность и романтика — не мои сильные стороны.       — Любимым парнем? — Мари заходится беззвучным смехом. — Хорошо.       Я отдавался множество раз, но впервые мне возвращают сторицей забранное. Мари уверен в своих движениях, нежен в прикосновениях, страстен в поцелуях. Ларион пробудил в нем то, что не доступно было Лоренцо: жажду той физической близости, когда хочется слиться не только телами, но душами воедино, не отделяя верх от низа, небесное от земного, плотское от возвышенного. Не проводя грани между «можно» и «нельзя».       Но самое главное: из мальчика Мари с каждым, порой несдержанным порывом превращается в мужчину, чувствуя себя наконец тем, кем давно хотел стать — взрослым. Ему грозило навсегда остаться обузой — больным ребенком, которому требовалась постоянная забота. Рядом со мной он чувствует себя сильным, чувствует ответственность за доверившееся ему существо.       Я выгибаюсь под ним, изнываю, издаю громкие стоны, оставляю на его теле синяки, чересчур крепко сдавливая пальцами его кожу. Да, я могу забрать его, присвоить себе, но мне это больше не нужно — хочу для него совсем другой участи, судьбы. Потому что я впервые чувствую себя действительно нужным. По-настоящему. Это моя слабость — знаю, но она мне дорога. Больше я не мерзкий кошак. Все еще шут, но шут любимый.       И я не повторю ошибок Лоренцо.       Нет.       Мои чувства и эмоции сильнее, и сердце бьется гораздо громче — я моложе, но в их основе нет эгоизма Темного Ангела, его обиды и ненависти. А еще я видел, как поступают по-настоящему любящие люди. Они готовы пожертвовать собой. Ради любимого человека.       — Лара… Лара… — без конца шепчет Мари, утопая во мне, не имея сил остановиться.       Всю ночь напролет мы исследуем открывшуюся нам обоим истину, выискивая у нее слабые звенья, и не находим. Все верно, теперь все встало на свои места.       Я сижу на кухонном столе, болтая ногами, и кидаюсь в Мари косточками от апельсина. Он жмурится от солнца, улыбается, лениво отмахивается и не спеша пьет кофе. Нагие, глупые, влюбленные. Мари наклоняется ко мне и кусает меня за коленку — я дергаю его за прядь взлохмаченных волос.       — Мы разбили вазу, — замечает Мари, ловит мою ступню и щекочет ее. — И, кажется, сломали журнальный столик.       — Беда-беда, — фыркаю я от смеха, дергая ногой. — Но я в этом не виноват! Это тебе показалось, что пределов спальни мало. Не думал, что ты такой пылкий.       — Я сам не знал, — ничуть не смущается Мари и двигает стул, оказываясь напротив меня, меж моих ног. Ведет руками по моим бедрам, подается вперед и целует живот.       — Что ты делаешь? — спрашиваю резко охрипшим голосом, запуская руки в его волосы.       — Хочу снова слышать твои стоны, — он поднимает голову, и я вижу его требовательный взгляд.       — Хм… На кухне мы еще этого не делали, — соглашаюсь, чуть откидываясь назад и опираясь на локти. Мари слабо улыбается, всей ладонью сжимает мое мгновенно оживившееся естество.       — Просто наслаждайся… И не думай обо мне, — просит он.       — И кто из нас демон соблазнения? — бормочу, наблюдая за его действиями.       Мари не отвечает, заставляя меня замолчать. Уже не до разговоров: его язык, губы, пальцы проникают, кажется, повсюду, и мое тело охотно реагирует. Здорово быть семнадцатилетним! И почему я раньше этого не замечал?       Дни побежали со скоростью света. И всего было мало. Прикосновений, поцелуев, объятий. Прогулок по городу и за его пределами, поездок на море, внезапных путешествий по миру. Любое занятие превращалось в забавную игру, начинающуюся со слов: «А давай!» И глаза у обоих загорались.       — Давай! — неизменный ответ. Ладонь в ладонь — и с головой в новое приключение. Наши темпераменты совпадали: Мари, как выяснилось, по своей натуре не менее чокнутый, чем Ларион.       Мы две недели с палатками лазали по горам Аконкагуа в Аргентине, играя в Снусмумрика и Муми-тролля, который рискнул покинуть родной Муми-долл и отправиться с другом бродить по миру. Купались в ледяной горной речке, жарили собственноручно выловленную рыбу на костре, матерились на обилие кусачей мошкары, несколько раз промокали насквозь под стеной стоящим ливнем, по ночам ждали комету с длинным хвостом.       Я играл Мари на губной гармошке и курил трубку, выпуская колечки дыма. Он в смешной соломенной шляпе с большими полями и в расписном пончо выплясывал вокруг меня, размахивая руками. А ночью в палатке я рассказывал ему страшные истории, от которых Мари округлял глаза, вздрагивал от шорохов и с хохотом жался ко мне.       Мы постоянно хулиганили. На трассе меняли таблички с указанием маршрута, решая, что в тот город ехать скучно — в противоположную сторону веселее. Убирали запрещающие знаки и ставили все разрешающие. Курить можно! С животными — можно! Громко разговаривать — можно! Пользоваться мобильными — можно! И иногда добавляли свои указатели: в туалете респектабельного ресторана — место для жаркого секса, здесь на скамеечке перед ювелирным бутиком едят бурито, вот тут под кленом перед мэрией все должны обниматься, а там, на парковке все вытеснившего торгового центра, играют в футбол. С хихиканьем наблюдали за удивленными людьми, рассматривающими странные, приглашающие к безумствам таблички.       И сами им следовали: занимались пылко любовью в туалете так, чтобы всем было слышно в зале ресторана, лопали вкуснейшие бурито из самой лучшей забегаловки на свете, измазываясь в остром соусе, перед рассерженными лицами продавцов бутика, обнимались у входа в мэрию с проходящими мимо людьми, которые растерянно улыбались двум настойчивым юношам. И, собрав толпу детворы, устроили настоящий матч на парковке, по которой чуть позже гоняли наперегонки в тележках из супермаркета.       Мы скакали как настоящие оголтелые подростки на «Бестивале» острова Уайт в Великобритании, пробравшись не без моей хитрой помощи в самую толпу перед сценой. Танцевали, как получалось, тут же целовались, игнорируя всех и вся, орали, срывая глотки. За четыре дня там мы перезнакомились с небывалым количеством молодежи со всего мира и даже влезли в зону для музыкантов под видом журналистов, и Мари пробовал стучать на барабанах под руководством ударника группы Basement Jaxx.       Мы купались в сгущающихся сумерках в Средиземноморском теплом море возле побережья Коста де ла Лус, слушали испанскую гитару в компании уличных музыкантов у костра, учились танцевать фламенко, спали в обнимку на мягком песке под открытым небом. И еще какое-то время вместе с шумными бродягами переходили из одного курортного городка в другой, впитывая в себя их понимание свободы. Бархатный сезон подходил к концу — они собирались работать в столицу. И звали нас с собой. Мне кажется, Мари был не против. Но время нас поджимало.       Я всегда помнил об этом.       Мы все время разыгрывали сценки, вводя в заблуждение окружающих. Мари велся на любое мое дурачество, с азартом включаясь в процесс.       — Зая, тебе всего семнадцать. Ты несовершеннолетний! Поставь пиво на место! — строго на весь зал магазина произносит Мари, выдергивая у меня из рук бутылку.       — Противный! — всплескиваю я руками. — А как спать со мной — так я взрослый?       — Зая, я тебе мороженку куплю! — едва сдерживая смех, обещает любовь моя под неодобрительное шиканье кассиров.       — Хочу ванильное, — с придыханием требую я. — Как твои губы.       — Мм-м-м… — тянет Мари, распаковывая рожок и облизывая соблазнительно верхушку, пачкая рот. Наклоняется ко мне, целует. Я с удовольствием слизываю мороженое с его губ. — Такое? — интересуется он.       — Молодые люди, ведите себя прилично! — не выдерживает одна из продавщиц.       — Не думаю, что именно вам стоит говорить о приличиях, — лукаво замечаю. — Вчерашний тройничок был ничего себе, да? А муж даже не участвовал. Хм, незадача.       Женщина хлопает глазами и разражается площадной бранью. Мы пулей вылетаем из магазина.       — Лара! — укоризненно восклицает Мари. — Зачем ты так с ней?       — Нефиг лицемерить, — пожимаю плечами.       Еще мы делали так.       — Я знаю, что ты мне изменяешь! — восклицаю, резко останавливаясь посреди шумного проспекта уже в родном городе Мари.       — Но детка! Это было всего лишь раз! Случайно! — моя любовь хватает меня за руку с умоляющим выражением на лице.       — Как можно трахнуться случайно? Да еще с этим кретином Сереженькой? — беснуюсь я. Люди вокруг нас ошарашенно притормаживают, обходят стороной и переглядываются.       — Но детка, у тебя все время болит голова! — бросает обиженно Мари. Громко так.       — И что? Это повод? Что смотрите? — огрызаюсь в сторону застывших рядом с нами с открытыми ртами девчонок. — Никогда не видели геев?       Одна из девушек крутит пальцем у виска, подхватывает под локоть подружку и, перешептываясь и оглядываясь на нас, они идут дальше.       — Детка, я люблю только тебя! — орет Мари, хватая меня за талию и приникая к моим губам. И когда он так делает, я вдруг забываю про спектакль, и мы сразу же оказываемся в стенах его спальни. Сначала долго тискаемся, хохочем. Потом Мари шепчет:       — Ты провокатор.       — Не ведись, — парирую я.       — Мне же осталось недолго, да? И, кажется, свою скучную пору я уже прожил, — произносит, чуть опечалившись, Мари, но сразу же улыбается:       — С тобой легко. И я буду вестись на всё! Кстати, я бы никогда тебе не изменил.       — Знаю, — бормочу, стягивая с него футболку. — Но изображать из себя придурков весело.       — Шут.       — Угу, — киваю. — Да, еще! Голова у меня никогда не заболит. Я всегда готов! — хмыкаю, забираясь на Мари и усаживаясь на него сверху.       — Клево, — бросает любовь моя. — Что попробуем на этот раз? — и невинно выгибает бровь.       — Найдутся варианты, — обещаю я.       — Ты сумасшедший, — задыхаясь, покрывшись капельками пота произносит Мари, падая рядом и раскидывая руки в стороны.       — Мы сумасшедшие, — поправляю его. — Хочешь песенку в тему?       — Хочу.       И спальню заполняют звуки ритмичной мелодии с игривым нежным женским вокалом группы Hooverphonic «Mad about you».       Ты случаем не суррогатный алкоголь, от которого       Голова по утрам раскалывается?       А, может, ты просто сухопутная мина космического цвета,       Которую разорвет без своевременного предупреждения?       Подари мне всю свою настоящую ненависть,       И я превращу ее в нашей постели       В невиданную страсть.       Вот почему я повернут на тебе,       Повернут на тебе,       Повернут на тебе,       Повернут.*       — Это про меня, — соглашается Мари, переворачиваясь на бок, медленно проводит пальцем по моей скуле, очерчивая ее. — Я абсолютно точно повернут на тебе.