Нарисуй мне слона

Никому в этой жизни нельзя доверять и ни на кого нельзя полагаться. В этом я убедился на собственном опыте. Меня зовут Ли Донхэ. Я омега. Я не замужем, хотя когда-то был, но сейчас стараюсь не вспоминать об этом. Единственное, что осталось у меня от прошлого – мой сын, которого я стараюсь воспитывать, как могу. Не то, чтобы я жалуюсь, но мы с ДонМином едва сводим концы с концами, особенно сейчас, когда меня уволили с одной их трех моих работ. Конечно, у этого, может быть, есть и свой плюс – теперь у меня появился один выходной день – воскресенье, тогда как раньше мне приходилось работать без перерывов всю неделю, но уже через месяц я ощутил, как дорого мне было это воскресенье. В этот день по вечерам мы с ДонМином посещали детскую студию, где я занимался с ребятами, а мой ДонМин мог с ними играть и так же принимать участие в наших занятиях бесплатно. Директором этой студии была госпожа Ким Сын Джи, добрая и понимающая пожилая женщина. Войдя в мою ситуацию, она не раздумывая приняла меня на работу и позволила моему сыну приходить вместе со мной, ведь едва ли я мог оставить его дома одного. Случилось так, что госпожа Ким умерла, будучи в уже довольно преклонном возрасте – ей было около семидесяти пяти – и студия закрылась, я остался без места работы, а мой ДонМин - без общения со сверстниками. В остальные дни, когда я мыл полы в ресторанчике быстрого питания или распространял на улицах в снег и дождь листовки, рекламирующие одного оператора сотовой связи, с ДонМином сидел мой отец-омега, каждый раз ворча и стеная, не забывая изрядно полить грязью моего бывшего мужа и его отпрыска, благо, ДонМин в такие моменты по счастливой случайности оказывался либо в своей комнате, играя или лепя из пластилина, или на кухне в поисках чего-нибудь съестного. Да, мой малыш любил поесть, за что папа постоянно пилил меня, мол, распустил совсем сына, но отказать Донни в сладостях я не мог, даже когда едва хватало денег на нормальную еду. Мои родители ненавидят моего бывшего, я в чем-то согласен с ними, но предпочитаю молчать. Меня всегда учили молчать. Я рос в патриархальной семье, где главным был мой отец-альфа, он принимал все решения и всеми командовал. Помимо меня в семье была еще моя старшая сестра, но она вышла замуж, а точнее, ее выдали, когда я еще не родился. Я почти не вижусь с ней – у Лан Ми своих четверо детей, правда их всех обеспечивает ее муж, директор одной из самых дорогих ресторанных сетей в городе. Лан Ми не работает, но, насколько я знаю, всегда мечтала быть переводчиком книг. Муж ей не разрешает. А она молчит, снося все его упреки. «Не бьет – и ладно», - часто повторяла она во время наших коротких с нею встреч. Почему я при таких обстоятельствах не живу с родителями? С одной стороны, я не хочу их напрягать, с другой – они и сами не рады меня видеть. Они считают меня испорченной омегой, а теперь, когда у меня одного еще и сын на шее, вовсе безнадежным. Их семье не нужен такой, как я – бельмо, обуза, позор. Они все время рассказывают мне о жизни Лан Ми, но я-то знаю, чего стоит ей ее материальное благополучие. У меня есть своя квартира, которую мне купили родители, за что считают меня вечно им обязанным, своя работа и свой ребенок, при этом они не перестают постоянно вмешиваться в мою жизнь и воспитание сына. Я был бы рад ограничить их встречи с ДонМином, но не могу. Навлечь на себя гнев старшего отца? Лучше повеситься сразу. Когда я был маленьким, он часто распускал руки. Вырастая, я начал понимать, что этого можно избежать только молчанием и беспрекословным подчинением, мне как-то не хотелось жить с отбитыми почками вот и пришлось повиноваться. Из озорника я превратился в такого, каким являюсь сейчас, безвольного, зависимого от родителей слабого омегу, на которого никто лишний раз не обратит внимания. Что бы я не думал о них, мой папа всегда приходит сидеть с ДонМином, правда почти всегда это заканчивается слезами моего ребенка и угрозами со стороны папы, что он больше никогда не придет, и что «этому нахальному мальчишке» нужна «только муштра». Упаси Бог, чтобы я когда-либо ударил ДонМина. Я даже ни за что не наказывал его, ибо он ничего такого и не делал, за что можно было бы отругать. Обычно он часами сидел в своей комнате, переставляя с места на место свои немногочисленные игрушки, вылепляя их пластилина необычные понятные только его фантазии фигуры или рисуя фломастерами на обоях, с чем я уже давно смирился. Я думал, если я не позволю своему сыну творить, он окончательно замкнется в себе, ведь с тех пор, как я ушел из студии, ДонМин общался только со мной или с дедушкой, к которому у него уже выработалась категорическая неприязнь. Сын очень огорчился, когда узнал, что мы больше не сможем ходить туда и играть с другими малышами, но я попытался поддержать его, сказав, что, возможно, скоро мы снова сходим туда и обязательно поиграем все вместе. Мое сердце сжалось в тот момент, мне ужасно не хотелось врать собственному ребенку, но что поделать. Навряд ли я уже устроюсь куда-нибудь на воскресенье. Зато мы с Донни сможем гулять в парке, есть мороженое, можем, даже сходить в зоосад, я расскажу ему о зверях. Да, я смогу лишь рассказать ему, какой длинный у слона хобот или как весело скачут, вереща, в своем вольере мартышки, ведь мой ДонМин – слепой от рождения.