Нарисуй мне слона

Мы вернулись домой, я быстро приготовил рамен, и мы худо-бедно пообедали, после чего ДонМин отправился в свою комнату поиграть, а я прилег на диван. Я не помню, когда последний раз вот так ложился, чтобы немного отдохнуть. Даже по ночам я спал мало. ДонМина укладывал в девять – в десять, потом шел готовить еду на утро и заваливался спать, иногда даже не сняв одежды, на сон у меня было около шести часов, а то и меньше – ДонМин мог проснуться, когда угодно. Сейчас, когда он стал постарше, он может проспать и всю ночь, а вот год или два назад это было сплошное мучение. Он ходил по темной квартире, спотыкаясь и сшибая все на своем пути, плакал, отчего я просыпался и тут же начинал его успокаивать. Уложить его заново было практически нереально, отчего к приходу дедушки он клевал носом, за что я в очередной раз получал по шее. Теперь же он стал спокойнее в плане сна, но все же иногда ему могло сниться что-то странное, он вставал и ходил. Правда, он ощупывал все, что ему попадалось, мог даже добраться до кухни и налить себе воды в стакан, который я всегда оставлял на столе для него. Но я не мог не проснуться и все равно внимательно следил за тем, как он с трудом, но самостоятельно, проходит мою комнату и бредет, словно тень, к себе, укладываясь обратно в постель. В такие мгновения моя душа радовалась, а сердце плясало. Из глаз даже начинали сочиться слезы. Мой ДонМин думает о папе. Он понимает, что папе приходится целый день работать. Это было большим прогрессом. Так я уснул, а пробудился оттого, что кто-то сидел со мной рядом и гладил меня по голове, проводя пальцами не только по волосам, но и по лицу. Я поежился и открыл глаза. На краю дивана примостился мой ДонМин, заботливо глядя меня по голове. Он по своему обыкновению смотрел куда-то в даль. Донни улыбался. Видимо, почувствовав, что я не сплю, он убрал руку и отстранился. - Папа? – позвал он, дабы удостовериться, что я бодрствую - Да, мой милый? – отозвался я, садясь и прижимая сына к себе. - У меня самый красивый папа! – вдруг заявил он, поворачиваясь ко мне лицом - Спасибо, малыш, - я еще крепче стиснул его в объятиях. По щеке невольно побежала слеза. Назавтра мы должны были пойти в больницу. Нам было назначено на двенадцать. Часы показывали половину одиннадцатого, но ДонМин еще крепко спал. Неужели опять разгуливал всю ночь? Но я спал, как убитый, даже не пошевелившись, и, естественно, ничего не слышал. Просыпался ли он? Ходил, как призрак, опять? Я даже корил себя за то, что позволил себе дрыхнуть, пока мой ребенок, может быть, места себе не находил. Вздыхая, я вошел в комнату ДонМина, мальчик лежал накрытый с головой и громко сопел. Может, заболел, раз так долго не просыпается? Я осторожно сдвинул одеяло. Нет, Донни тихо спал, свернувшись калачиком. Я немного потормошил его, он начал ныть и мычать что-то, но я был непреклонен. Оставалось всего полтора часа, а мне нужно было еще накормить его и одеть, заранее зная, что он будет канючить, когда я буду помогать ему. Выходя из комнаты проверить, не убежала ли на плите каша, я заметил новый рисунок на его обоях. Это был огромный круг, начерченный розовым фломастером поверх всех остальных его художеств, внутри круга были еще какие-то непонятные розовые линии, кружки, полосочки. Мне никогда не понять его мыслей, порой мне даже самому хочется взглянуть на мир такой, каким его видит он, но сразу же одергиваю себя, понимая, как на самом деле приходится людям, похожим на моего ДонМина. Мы вместе почистили Донни зубы, затем я быстро одел его, хотя он вырвался и даже начал было плакать, и повел его завтракать. Мальчик наотрез отказывался есть кашу даже тогда, когда ради него я пожертвовал запасом клубничного джема, припасенного ко дню его рождения. Так мой ДонМин остался на сегодня голодным. Ладно, утешал я себя. Куплю ему на обратном пути шоколадку. Не оставлять же дитя голодным до самого обеда. Я открыл перед сыном стеклянные двери больницы, в этот момент мое сердце, наверное, остановилось, а потом снова пустилось вскачь, но уже с удвоенной быстротой. Я не мог ни на чем сосредоточиться, не смог даже сначала найти кабинет, в котором мы бываем каждый год, перепутал этажи, стороны, в общем – все. Мои руки тряслись, я хотел только одного – чтобы мой ДонМин не заметил моего беспокойства. Но, как вы, должно быть, знаете, если человек не может по каким-либо причинам воспринимать мир с помощью глаз, все его другие чувства – обоняние, осязание, слух – во много раз обостряются. И мой сын не был исключением. Донни сразу же ощутил мою нервозность, стал идти медленнее, останавливаться на ходу, постоянно поворачивал голову в мою сторону. Я вел его по коридорам, подошел к лифту, в который, к счастью, никто вместе с нами не зашел. Пока мы поднимались на два этажа, ДонМин обхватил мои ноги и крепко обнял меня, возможно, пытаясь таким образом успокоить. Малыш все время что-то мурлыкал себе под нос, я решил, что это одна из тех песенок, которые я напевал ему перед сном год или два назад, когда он был совсем еще крохой. Как и все дети, ДонМин ужасно не любил сидеть в очереди, а она перед кабинетом доктора была немаленькая. Там были разные дети, кто-то спокойно сидел на коленях родителей, кто-то спал, кто-то скакал по коридору, натыкаясь на проходящих мимо медсестер, но все их объединяло одно – они не могли видеть мир так, как я или их родители. Когда-то я пытался утешать себя тем, что у кого-то тоже есть такие особенные малыши, которым нужен особый уход и присмотр. Но как этим мысли помогли мне? Мы не стали жить ни лучше, ни хуже, денег у меня не прибавилось, знакомых тоже, поэтому я оставил их. Мы с ДонМином сели на свободный стул в конце очереди. Отвыкший от детского общества, он тут же прижался ко мне, когда какая-то девчушка в огромных, похожих на лупы, очках примерно одного с ним возраста попыталась познакомиться с ним. Я попытался объяснить это Донни, но он повернулся ко мне и уткнулся носом в мою грудь. Я посмотрел на расстроившуюся девочку и пожал плечами. Мой ДонМин не хотел играть. Худо-бедно, но очередь двигалась, и вскоре мы оказались у кабинета врача. Я легонько подтолкнул ДонМина в открытую дверь и вошел сам. Врач осматривал его, как обычно каждый год, я в это время смотрел в окно. Думалось мне только о том мужчине. О его печально красивых глазах, о его напряженном лбе, о его полуоткрытых от безысходности пухлых губах. В стекле я словно видел его отражение – так врезался его образ мою память, и от него я не мог просто так избавиться. Возможно, это всего лишь наваждение, ведь я – молодой омега, мне всего двадцать шесть лет, обычно в эти годы и создаются семьи, у любящих пар появляются дети, а те, кто еще не сделал свой выбор, ищут себе партнера. Но у меня был сын – вот кем я должен был заниматься и не думать о поисках партнеров. «Зачем его искать, когда он практически есть?» - задало вопрос что-то, ожившее глубоко внутри меня. Нет, я знаю, что нам с Донни никто не нужен, ведь мы есть друг у друга, мы любим друг друга и заботимся. Я не представляю, что могу заботиться о ком-то еще. О ком-то, с кем нам будет легче. Нет, легче не будет никогда. Только труднее, ведь я почти потерял родителей, которые могли бы сидеть с моим ребенком – вот что меня сейчас волновало. И только. Одной из самых «смелых» моих мыслей, которые я тогда назвал глупыми мечтами, было предположение о том, женат ли он, есть ли у него партнер, а самое трепетное – свободен ли он? Я сжал руки на коленях и сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться и вернуться в мир реальный, к своему ребенку. Осмотр уже подходил к концу, из чего я сделал вывод, что «отсутствовал» я около получаса или сорока минут. Поразительно, как долго человек может предаваться мечтаниям, неудивительно, что многие люди прожигают на этом свою жизнь, ведь именно в то момент я понял, как это сладко – забывать о тяготах земного мира, уносясь в дальние дали мира воображаемого, где все у всех хорошо, нет ссор, нищеты, ты любим и любишь. Но это, оказывается, так опасно, тебя затягивает эти фантазии, а выбраться оттуда уже едва ли представляется возможным. Так я решил больше никогда не мечтать и не строить никаких грандиозных планов на будущее, думая сугубо только о завтрашнем дне и ни днем дальше. - Я бы хотел поговорить с вами наедине, - сообщил врач, записывая что-то в карте. Мое сердце чуть не выпрыгнуло их груди от испуга. С моим ДонМином что-то не в порядке. Больше всего на свете этого я и боялся. - Но… - замялся я, недоумевая, как можно выпроводить сына за дверь и оставить его там одного. - Не беспокойтесь, там за ним, если понадобится, приглядят медсестры. Не переживайте, ничего страшного, - добавил он, видя мой ужас на лице. - ДонМин-а, - ласково позвал я сына, беря его за руку и выводя из кабинета. – Посиди здесь одну минутку, пока папа скажет доктору «спасибо», только не вставай со стула, - велел я и вернулся в кабинет врача. - Что-то не так, доктор Чон?! – чуть не плача, воскликнул я. - Нет, что вы, просто хотел задать вам один вопрос, - успокаивал меня врач, но на меня это не действовало. - Какой? – охнул я. - Ваш ДонМин, у него все в порядке с общением, он не ведет себя слишком странно? Конечно, таким детям свойственны некоторые странности, но я спрашиваю вас о вообще из ряда вон выходящих действиях. Ничего такого вы не замечали? - Нет, - тихо ответил я, толком не понимая, о чем меня спрашивают. - Ну… он разговаривает сам с собой, часто плачет, у него случаются истерики? – от каждой последующей фразы доктора у меня кровь стыла в жилах. Конечно мой Донни не разговаривает сам с собой и не закатывает на пустом месте истерик. Вообще он очень тихий мальчик. Может, доктор Чон именно это имел в виду? - Нет, но… - опять запнулся я. - Скажите, как есть, может, что-то волнует вас? – спросил доктор Чон, садясь ко мне лицом. - Мой ДонМин… он… любит рисовать, хотя и не в привычном нашем понимании, - начал я. - И что же он рисует? – поинтересовался врач. - Ничего такого, - заверил я его. – Просто круги… полоски… он пытается изобразить что-то обычное, но у него не получается… - Что ж, в этом конечно, нет ничего такого особо странного. Просто я подумал, что ДонМин, может быть, не часто видится со сверстниками, больше любит играть один или с вами? - Да, так и есть, - сказал я, опустив голову. Мне было ужасно стыдно за себя, ведь кто кроме меня мог быть в этом виноват. - Раньше ДонМин играл с другими ребятами в студии, где я работал, но недавно она закрылась и, как вы понимаете, его общение с другими детьми, а тем более, похожими на него, свелось к минимуму. - Я бы не советовал это просто так оставлять, - заметил врач. - Я работаю целыми днями, - попытался оправдаться я. - Вы могли бы водить его в группу. - Я… я не представляю, как оставлю его одного, он ведь привык… - Послушайте, вашему ребенку шесть лет, не сегодня-завтра он пойдет в школу, а там вас не будет. Как вы поступите? - Я не знаю, - вздохнул я. – Эта школа… - У меня следующий пациент, - резко оборвал меня док, захлопывая карту Донни. – Я должен сказать вам одно – если вы оставите все так, как есть, вашему ребенку придется очень тяжело. Не рушьте его и без того поломанную жизнь. В эту секунду в мое сердце словно вонзили острый кинжал, задели за самое больное. Я всегда старался думать, что мой ДонМин такой же, как и все дети на планете, но доктор Чон четко и ясно сказал мне следующее: «Ваш сын – калека и всегда им будет». Конечно, я понимаю, что в тот момент я преувеличил с калекой, но мне было настолько неприятно, что я схватил медицинскую карту сына и пулей вылетел из кабинета врача, с грохотом захлопывая за собой дверь.