Заместитель

27 июля Горан убедился, что я «заучил свой рассказ». Покинув Швейцарию, я уехал на целую неделю в Мадрид, а оттуда поездом отправился в Париж, где остановился в маленькой гостинице. У меня с собой было немного наличности, оставшейся после недавней продажи нескольких рисунков, и я искал новую работу, когда узнал о смерти Стефании. То, что я позвонил Фердинанду и отправил детям рисунки, подтверждало мою историю. Я сильно расстроился из-за того, что меня «выкинули» из дома, и не хотел ни с кем разговаривать, не осознавая, что все обо мне волнуются. Разумеется, лекарств мне хватило, потому что я запасся ими в Испании, где никто ни о чем не спрашивает, если платишь наличными. Клянусь, Горан в свободное время смотрит мыльные оперы. Какой идиот поверит, что я, после двух лет жизни в этом аду, буду расстраиваться, что меня выгнали, словно проштрафившегося раба? Стоп, рабов не выгоняют, они принадлежат земле и своему хозяину, их «усыпляют», как собак. Так или иначе, я переживал, что бросил детей, и позвонил Горану («Давай оставим Алексея в стороне. Он натворил дел в Пакистане, и герцог недоволен им. Нет, ничего серьезного».) Я попросил Горана «уговорить Его Светлость» ради детей разрешить мне вернуться. Мое единственное условие — жить вне замка. Если я прошу «разрешить мне вернуться», какие у меня могут быть условия?! Эта самая идиотская, детская и неубедительная история, какую я когда-либо слышал. Почти как «мой пёс съел мою домашнюю работу». Горан считает, что все должно пройти гладко, и мне не стоит так напрягаться. Он проведет вводную беседу (???) с Конрадом, а дальше «все пойдет своим чередом». (????) — Христа ради, выкинь свой дурацкий дневник в помойку, Гунтрам! Нет, лучше сожги в ванной. Впрочем, постой-ка. Блокнот — отрывной, и мы можем его немного «подредактировать». Оставим только твои зарисовки Парижа. Весь текст удалим. Ты якобы был слишком подавлен, чтобы писать. *** — Когда будешь говорить с герцогом, помни одно, — сказал мне Горан на следующее утро в самолете перед посадкой. — Что нужно врать как можно правдоподобнее? — усмехнулся я. — Нет. Они мертвы, а ты жив. То, что похоронено в могиле, пусть там и остается. Не позволяй им испортить тебе жизнь, братик. Нельзя ненавидеть годами. Мы поехали в банк на Борзенштрассе. Меня там явно никто не ждал, потому что симпатичная рецепционистка на входе очень непрофессионально уронила телефон, когда увидела нас. — Никаких звонков, Клара, — рявкнул Горан, проходя прямо к лифту со мной на прицепе. — Разве мы не к тебе в кабинет? — спросил я, увидев, что он нажал кнопку «5». — Гунтрам, не начинай. Все будет хорошо. — Не уверен. Я делаю это только ради вас, а не потому, что мне хочется. — Как знаешь, — устало сказал он. — В любом случае, постарайся. Реакция Моники и других секретарей не отличалась от реакции рецепционистки. Эй, я просто уезжал, а не умер! — Здравствуй, Гунтрам. Очень рада тебя видеть, — поприветствовала меня она, снова вспомнив про свою королевскую осанку. — Боюсь, что герцог на встрече с людьми из ЕЦБ, но они скоро закончат. Не хочешь подождать в его кабинете? — Здравствуй, Моника. Я тоже рад тебя видеть. Если Горан не против, я бы хотел подождать у него в кабинете. — Я позвоню Михаэлю, милый. Фердинанд сегодня в Брюсселе. — Нет необходимости. Кстати, ты подготовила документы, которые я оставлял? О переводе на детей Линторффа собственности на дом? — спросил я. — Его Светлость запретил мне это делать. Прости, милый. — Ясно. Спасибо. Я не хотел создавать тебе проблемы. — Ничего страшного, милый. Выпьешь чего-нибудь? Можешь посидеть у меня, если хочешь. Ты должен рассказать, где был. — В Мадриде и Париже. Сообщи, пожалуйста, когда герцог сможет уделить мне время. — Да, конечно. — Миссис Делер, я бы выпил чаю, не могли бы вы прислать его в переговорную? Пойдем, Гунтрам, — приказал Горан, не оставляя места для дискуссий. Я сердито посмотрел на него, но он и бровью не повел, как всегда. Мы сели за большой круглый стол, наши лица отражались на темной полированной поверхности. Мы молчали, к чаю я даже не притронулся. Минуты тянулись, как медленная пытка. Я не мог не думать, что совершаю ужасную ошибку. Мне надо было спрятаться где-нибудь в другом месте, не у Репина, и тем более не следовало соглашаться с планом Горана и Алексея. Ради чего это всё? Чтобы сохранить жизнь нескольким бандитам? Они найдут другой повод перерезать друг друга. Нет, я здесь, потому что соскучился по детям, и я выдержу присутствие ублюдка, только лишь бы быть с ними. Терпел раньше, потерплю еще. Дверь внезапно открылась, на пороге стоял Конрад, выше, чем я его помнил, одетый в черный костюм и синий галстук — траур по жене и ребенку. Мы посмотрели друг на друга, наши глаза встретились. В отличие от Горана, я не встал. В горле пересохло, а сердце бросилось вскачь, голова закружилась. Я глубоко вздохнул, тщетно пытаясь избавиться от щекочущего чувства в животе. Не в состоянии больше терпеть его пронзительный взгляд, я повернулся к Горану, надеясь, что он начнет говорить, но серба и след простыл. Очень на него похоже. Конрад аккуратно закрыл дверь и двинулся ко мне, словно хищник, подыскивающий удобную позицию, чтобы прыгнуть на свою жертву. Он остановился рядом, глядя на меня так, словно не мог поверить, что я здесь. — Соболезную вашей утрате, мой герцог, — сказал я почти неслышно, голос звучал хрипло. — Спасибо. Потерять ребенка — тяжелый удар, — сказал он с глубокой печалью в глазах. Мне стало его очень жалко. Неважно, что он — ублюдок, он всегда любил детей. — Могу себе представить. Я замолчал, не зная, что еще сказать. — Ты пришел сюда по собственной воле? — спросил он, сев на соседний стул и вынудив меня повернуться к нему лицом. — Да. Я скучал по вашим детям. И хотел узнать, как у вас дела, сир. — Не надо держаться так официально, Гунтрам. Ты никогда не был моим служащим… Не буду лгать тебе, я собирался развестись со Стефанией, но ребенок все изменил. Карл и Клаус ужасно скучают по тебе. Они будут счастливы снова увидеть тебя. Мне каждый вечер приходилось читать книжку, которую ты им прислал, — мягко сказал Конрад, его голос слегка дрогнул. Я молчал и мучительно пытался придумать, что еще сказать. — Вы позволите мне их повидать? — осторожно спросил я. — В любое время, когда захочешь. Ты нужен им больше, чем я. На них тяжело сказался твой уход. У них испортился характер, они постоянно беспричинно плачут. Твоих вещей никто не трогал, но, к сожалению, Стефания приказала уничтожить твои картины. — Ну и ладно. Там всё равно не было ничего хорошего. Разве что портрет Клауса с Карлом, который я хотел им подарить. — Он висит у меня в спальне. Одна из горничных спасла его от огня. Очень красивая вещь. Не хочешь ли навестить детей сегодня? — Если вы не возражаете, я мог бы приехать после обеда и уехать, когда вы вернетесь домой. — Я надеялся поужинать с тобой. Жан-Жак вернулся. У нас есть много, что обсудить. Где ты остановился? — Нигде. То есть, Горан предложил мне пожить у него. — Дети захотят, чтобы ты остался с ними на ночь. Они стали бояться темноты. Пожалуйста, Гунтрам, сделай это для них. — Я не уверен, что это хорошая идея. — Пожалуйста, останься с нами, — сказал он, беря меня за руку, и я позволил, мои пальцы утонули в его огромной ладони. Я кивнул в знак согласия, зная, что делаю ошибку, но я умирал от желания увидеть Клауса и Карла. — Мы можем ехать сейчас, если хочешь. У них скоро обед. — Разве вам не надо работать? — вырвалось у меня. — Простите. Он мягко, но печально улыбнулся. — Да, мне надо кое-что закончить, но я отменил все встречи на сегодня. Пойдем, посидишь у меня в кабинете. — Я не хочу мешать. — Я настаиваю, — сказал он, поднимаясь, и потянул меня за собой. Некоторые вещи никогда не меняются, как, например, его избирательный слух и командирские замашки. Как много лет назад, в Венеции, я смиренно побрел за ним в его кабинет. Там все осталось, как я помнил. Место, где раньше висел мой рисунок с Торчелло, было занято другим, сделанным год назад: дети, сидящие на пляже. На его письменном столе стояла фотография, снятая на Рождество 2005 года, где мы изображены вчетвером: Конрад, дети и я. Я побледнел, но промолчал. Линторфф приглашающе указал на диванчик у окна — обычно я сидел там, когда после учебы приезжал к нему в офис. Я послушно сел и стал смотреть в окно. В кабинет вошел Михаэль, нагруженный папками для Конрада. Видя, что он умирает от желания поговорить со мной, я вместо приветствия слабо улыбнулся ему и снова отвернулся к окну. — Ты хорошо выглядишь, Гунтрам, — не справившись с удивлением и любопытством, сказал он. — Спасибо. Приятно снова тебя видеть, Михаэль, — я печально улыбнулся ему в ответ. — Не хочешь пообедать с нами? Горан тоже будет, — выпалил он, не глядя на своего босса, который, между тем, уже прожигал его взглядом. Конрад громко захлопнул кожаную папку, и Михаэль вздрогнул от неожиданности. — Мы через пять минут уходим. Он будет обедать со мной в Кёнигсхалле. — Ясно. До свидания, Гунтрам, — пробормотал Михаэль, схватил подписанные бумаги и быстро сбежал. — Мой герцог, это не очень хорошая идея — идти туда. Мне нечего делать среди этих людей. — У меня обед с тетей Элизабеттой. Я не могу его отложить. — Я могу вернуться позже. — Нет. Я дал разрешение навестить детей слишком поспешно. Я сейчас думал, хорошо ли это для них или нет. Ты будешь появляться и исчезать, когда тебе вздумается, вселяя в них еще большую неуверенность и страхи. Безопасная, понятная и стабильная обстановка — вот что им нужно. Может, они поплачут еще несколько месяцев, скучая по тебе, но потом привыкнут к твоему отсутствию. — Я понял, сир. Хорошего дня, — сказал я, поднимаясь с дивана и отчаянно борясь со слезами. — Я хочу дать тебе второй шанс, но на своих условиях. Ты будешь жить в моем доме и снова вернешься к обязанностям Консорта. Я не желаю, чтобы ты и дальше изображал приходящего учителя. Нескончаемая война, которую мы вели два года, истощила мое терпение и силы. Ты должен решить раз и навсегда, чего ты хочешь. Либо ты соглашаешься с этими условиями, либо ты уходишь из моей жизни и жизни моих детей навсегда. — И что вы подразумеваете под «обязанностями Консорта»? — резко бросил я, чувствуя, как меня душит желчь. — Твою поддержку во всем. Ты должен постоянно быть с детьми, жить под моей крышей, уважать меня и подчиняться моим приказам. Если я говорю тебе присутствовать на встрече, ты это делаешь. Никакого непослушания с твоей стороны. На данный момент я не прошу тебя возобновить сожительство со мной, но ты должен прекратить вести себя в моем доме, как прислуга. Ты вернешься в свою старую комнату в моем крыле. Ты будешь называть меня по имени, и если я еще раз услышу от тебя этот пренебрежительный тон, который мне приходилось терпеть последние два года, мы с тобой распрощаемся. — Я никогда не позволю тебе снова ко мне притронуться! — крикнул я. — Тебе выбирать, Гунтрам. Ты не захотел и дальше быть наставником моих детей, так что ты либо будешь моим Консортом, либо уйдешь навсегда. — Ненавижу тебя. Ты испортил мне жизнь и уничтожил мою семью. — Твой отец выпрыгнул из окна. Он предложил мне тебя. Я тебя не искал. Сейчас ты пришел ко мне по собственной воле. Ты почти разрушил жизнь моих сыновей, и ты ждешь от меня великодушия? А ты был великодушен к ним и ко мне? Итак, твой выбор? — Я остаюсь ради них, но, клянусь, твоя жизнь станет адом на земле. — Потише, или я выкину тебя вон. Веди себя хорошо. — Я не шлюха, которых ты так любишь. Я не буду изображать фальшивую любовь и уважение к тебе. Ты мне бесконечно отвратителен. — Впечатляющее выступление, Гунтрам. Доволен собой? — он поднял брови и усмехнулся, я бросил на него убийственный взгляд. — Давно я не видел, чтобы ты так живо реагировал на мои слова. Жаль, что у тебя больное сердце, секс со злости может быть чрезвычайно захватывающим. — Ненавижу тебя. — У любви и ненависти больше общего, чем ты думаешь. Даю тебе десять минут, чтобы успокоиться, потом мы встречаемся с Элизабеттой. Посмотрим, как ты будешь себя вести. — Еб*ть! — вырвалось у меня. — Видишь? Ты уже сам просишь. Не так уж это и трудно, да, Гунтрам? — поддразнил он меня. Вне себя я выскочил из кабинета и помчался по коридору. Подбежав к общему лифту, я нажал на кнопку, и у меня перед глазами вдруг всплыли лица Карла и Клауса. Я не могу снова их бросить. Они — мои дети, а я чуть не разрушил их жизни. Когда я вошел в лифт, на меня навалилось печаль, отчаяние и чувство вины. Я нажал кнопку первого этажа, прилагая неимоверные усилия, чтобы не заплакать, и мне потребовалась вся моя выдержка, чтобы не зарыдать на глазах у секретарши, которая вошла в кабину на втором этаже. Когда лифт остановился, я едва не оттолкнул ее в сторону — хотелось быстрее вырваться из удушающе тесной кабины. Девушка заученно улыбнулась мне и помахала рукой на прощание, я кивнул. Я прошел по фойе к выходу и увидел, что снаружи уже стоит черный лимузин. Я остановился, уставившись на огромную машину, напоминающую гроб. Швейцар побежал, чтобы открыть для меня дверь, и я осознал, что нахожусь на перепутье: я мог уйти навсегда, став по-настоящему свободным, и зачахнуть, не видя моих малышей, или мог сесть в машину и остаться с детьми, живя с чудовищем. Я замер, мучительно решая, что мне делать, а швейцар держал дверь открытой. — Я тебя ждать не буду. Поправь галстук, — невозмутимо сказал Конрад, проходя мимо меня размашистой походкой. Совершенно бездумно я поправил воротник с галстуком, глубоко вздохнул и пошел к машине. Он еще не сел в салон, и я торопливо юркнул внутрь, не дожидаясь, пока он потеряет терпение. Я сел слева и стал смотреть в окно, игнорируя его, а он устроился справа. Установить мои условия? Как же! Мне хотелось содрать шкуру с Горана и Алексея. Живьем и медленно. Проклятые лицемеры! Все это было инсценировкой с начала и до конца, а я, идиот, повёлся. Вскоре мы подъехали к проклятому ресторану. Конрад первым вышел из машины, я — за ним. Он сел за свой постоянный стол рядом с окном, выходящим на озеро, откуда также хорошо просматривался и зал. — Садись слева от меня, Гунтрам. Элизабетта должна сидеть справа, — очень холодно сказал Конрад. Я молча послушался и продолжал игнорировать его, даже когда он отпустил метрдотеля. — После обеда мы поедем домой и вместе пойдем к детям. Сделай лицо попроще — моя тетя не обязана терпеть твое дурное настроение. — Сделаю — когда она придет, — сухо сказал я. Пришлось проглотить рвущиеся наружу слова, поскольку в зал в сопровождении метрдотеля вошла Элизабетта фон Линторфф. Я встал и улыбнулся ей. Она на секунду потеряла дар речи, увидев меня за одним столом с Конрадом. — Привет, мой дорогой, — сказала она, ласково клюнув меня в щеку. — А ты слишком старый и страшный для поцелуев, — пошутила она, глянув на Конрада. Я снова улыбнулся, на этот раз искренне. — Я счастлива видеть тебя снова, Гунтрам, — она протянула мне руку, и я поцеловал ее. — Как поживаете, Элизабетта? Вы хорошо выглядите, — сказал я. Она протянула руку Конраду, впрочем, не уделив ему много внимания. Сев за стол, Элизабетта снова заговорила со мной. — Альберт рассказал мне о твоем рецидиве. Надеюсь, что после отпуска тебе стало лучше. Университет, выставка и эти чертенята — колоссальная нагрузка. Я-то знаю, дорогой: Альберт и Конрад проводили у нас каникулы каждое лето. Куда ты ездил? — Я был в Мадриде и Париже, рисовал, делал эскизы. — В последнее время ты редко появляешься на людях. Тебе стоит чаще выходить из дома. Я не знал, что на это ответить, и промолчал. — Боюсь, тётя, в ближайшие несколько месяцев мы не сможем часто выходить в свет — только на деловые встречи. Гунтрам еще не совсем оправился после болезни, а я в трауре, — вмешался Конрад, глядя ей прямо в глаза. — Пора вам уладить разногласия между собой, Конрад. С тех пор, как ты женился, я стала сомневаться в твоем здравомыслии. Совершенно неожиданный шаг. Счастье, что Гунтрам решил дать тебе новый шанс, — ворчливо сказала она, в ответ прожигая его взглядом. Конрад пристыженно опустил глаза. — Это только ради детей, Элизабетта, — тихо сказал я, смиряясь со своей участью. — Не уверен, что из этого что-то выйдет. — Выйдет, милый. Думаю, за последние два года Конрад кое-что усвоил. Если ты простишь его за то, что он сделал, у вас должно получиться. Двигайтесь вперед потихоньку. Конраду следует подождать, когда ты будешь готов для следующего шага. — Я ни в коем случае не собираюсь торопить Гунтрама. Я люблю его слишком сильно, чтобы снова обидеть, — мягко сказал Конрад, и мне представилось, что мы снова в Венеции, посредине шумной улицы — как много лет тому назад. Я взглянул ему в глаза и на секунду снова увидел перед собой ранимого мужчину-ребенка, в которого я так безумно влюбился когда-то. — Гунтрам, когда дети снова пойдут в школу, ты должен начать помогать мне с фондом. У меня множество дел и планов. Боюсь, что Сесилия нас скоро покинет. В мае она выходит замуж, и у нее скоро начнутся хлопоты с приготовлениями к свадьбе. Я был поражен этой новостью. Фердинанд снова женится? Ну, в общем-то, они уже шесть лет «живут в грехе»… Элизабетта рассмеялась, увидев мое удивленное лицо. — Гунтрам, тебе надо выделить два, а лучше три дня для нас с Титой, чтобы мы пересказали тебе всё, что ты пропустил за последние два года! — засмеялась она. — А теперь, Конрад, о годовых взносах. Я бы хотела, чтобы ты взглянул на цифры, которые я тебе завтра пришлю. У тебя будут выходные, чтобы обдумать, но если ты согласен, ты сможешь уменьшить свои налоговые выплаты следующего года на два процента. — Я посмотрю, но я склоняюсь к тому, чтобы учредить художественный или образовательный фонд в память о Стефании. Почему мне больно? Я же ничего не чувствую к нему. — Да, это будет уместно. Все же она была герцогиней, хотя и недолго. Я проконсультируюсь с юристами, и посмотри, что лучше, дорогой. — Спасибо, тётя. Они говорили, а я сосредоточился на еде, хотя и не был голоден. Смогу ли я все это вынести? Одно знаю точно — я не смогу снова с ним спать. Что, если он попытается меня поцеловать? В прошлую его попытку меня едва не хватил сердечный приступ. Я чувствовал усталость и головокружение от десятка сценариев развития событий и множества вопросов, роившихся у меня в голове. Он хочет возобновить отношения? В банке он практически заявил, что мы либо трахаемся, либо я ухожу, а сейчас он сказал, что, оказывается, он «не собирается меня торопить». Ну что ж, Гунтрам, есть только один способ это узнать. — Тебя подвезти куда-нибудь, тетя? — Нет, спасибо. Я приехала с водителем — собираюсь вернуться в офис. Мы сделаем изменения, которые ты предложил, и завтра представим проект. После обеда тебе удобно? — В любое время, когда захочешь, тетя. Мы будем дома. — Тогда я приеду часам к четырем и заодно проведаю детей. До свидания. Мы проводили ее к машине, уже ждавшей у входа. После того, как ее машина отъехала, тотчас подкатил лимузин Конрада; телохранитель, который был мне незнаком, бросился открывать для него дверь. Я снова застыл на месте. — Поехали, Гунтрам, посмотрим детей. Пока что ты ведешь себя хорошо, — мягко сказал он, слегка подтолкнув меня в спину. Я залез внутрь и сел как можно дальше от него. По дороге он не обращал на меня внимания, занявшись документами. Я глядел в окно, не желая разговаривать или думать о том, что делаю. Внезапно он без предупреждения взял меня за руку. Я подскочил и выдернул руку, словно ко мне прикоснулась змея. — Я не смогу. Останови машину, выпусти меня, — сказал я. — Ерунда. Ты просто нервничаешь. Со временем ты снова привыкнешь к моим прикосновениям, — отмахнулся он, не обращая внимания на мою реакцию. Он опять взял мою руку, и на этот раз я, загипнотизированный его изучающим взглядом, ее не вырвал. — Возможно, Карл обижается на тебя. Должно пройти некоторое время, прежде чем он снова примет тебя. Клаусу всё равно — лишь бы ты вернулся. — Я не могу. Я не позволю тебе снова до меня дотрагиваться, — выдохнул я, чувствуя слабость. — Сейчас я всего лишь держу тебя за руку. Я не планирую овладеть тобой ни сегодня, ни в ближайшее время. Тебе было бы неприятно, и это только бы отсрочило наше воссоединение. Но спать ты будешь в моей постели, и это не обсуждается. — Конрад, это безумие. Мы ненавидим друг друга, — с отчаянием сказал я. — Ты снова зовешь меня по имени, так гораздо лучше. Ошибаешься: я не ненавижу тебя, я люблю тебя, но не намерен и дальше мириться с твоими заскоками. — Заскоками?! Ты трахался с моим дядей и убил моего отца! — рявкнул я на него. — У меня были отношения с твоим дядей, а твой отец сам наложил на себя руки, — спокойно проговорил Конрад. — Это произошло почти двадцать лет назад, и, повторюсь, твой отец никогда меня не винил. Твой дед, дяди и их жены всё это заварили, восстав против меня. Лёвенштайн отдал приказ об их казни, прежде чем я успел вмешаться и остановить его. Твой отец сделал все возможное, чтобы сохранить жизнь Роже. Не обесценивай его жертву, руководствуясь своими незрелыми представлениями о любви. Я всегда относился к тебе с глубочайшим уважением, заботился о тебе, и я не сделал ничего такого, за что стоило бы так наказывать, как наказывал меня ты последние два года. Ничего кровосмесительного в наших отношениях не было, и, честно говоря, мне очень обидно, что ты поверил, будто я способен на нечто настолько мерзкое. — Ты прав, ты мерзок! Тебе с самого начало было известно, кто я такой, и ты никогда даже словом не обмолвился об этом! Ты просто взял то, что хотел. Я проклинаю тот день, когда я увидел тебя в Венеции! — Нет, первый раз я увидел тебя в Нотр Дам. Я не знал, кто ты, пока не выяснил твое имя в музее. Но к тому времени я уже не мог от тебя отказаться. Бог послал мне тебя, и я взял. Гунтрам, ты тоже мгновенно влюбился в меня. — Нет, я долго считал тебя заносчивым ублюдком, — с горячностью возразил я. — Почему ты нарисовал канал на Торчелло? — У меня оставалось слишком много зеленой краски, и я хотел ее потратить, — пробурчал я, злясь, что ему всегда легко удается меня поймать. — Акварель не имеет срока годности, Гунтрам, — величественно заметил он. — Еб*ть! — Ты уже дважды использовал это выражение, чего раньше за тобой не наблюдалось. Два года воздержания так сильно сказались на тебе, милый? — С чего это ты так уверен, что у меня никого не было? Не один ты можешь «погуливать», — сказал я, почувствовав огромное удовлетворение, когда он побледнел и растерял всю свою надменность. Я выдержал его изумленный взгляд. — Мы порвали отношения, ты женился. Я тоже имею право начать новую жизнь. — Кто это был? — прорычал он, глаза опасно сверкнули. — Не твое дело. Любой человек может иногда развлечься, — пожал я плечами. — Тогда для тебя не должно быть проблемой, если я трахну тебя сегодня. Раз ты все равно ведешь себя, как шлюха. — Кто бы говорил! — сладко ответил я. — Ты должен быть доволен, Конрад: я смогу оценить твои постельные подвиги по достоинству — теперь у меня есть, с чем сравнить. — Ты отвратителен — весь в своего дядю, — презрительно бросил он. — Отлично. Тогда я буду спать в своей комнате, если, конечно, ты всё еще хочешь, чтобы я остался. — Хорошая попытка, Гунтрам. На секунду я даже поверил тебе. Ты спишь со мной, — сухо приказал он, вновь обретая свои надменные манеры. У него не только избирательный слух, но и избирательное понимание. Я признался. А поверил он мне или нет, это его проблема. Я отвернулся к окну, а он склонился над документами.