Заместитель

28 декабря 2001 года До сих пор не могу поверить, что я здесь! Но надо собраться с мыслями и рассказать всё по порядку. Еще десять дней назад я работал в кафе, экзамены были сданы (и не так уж плохо, я бы сказал) — и вот, поглядите на меня, я в Старом Свете, путешествую с лучшим другом! Наверное, стоит представиться, прежде чем объяснять, как я здесь оказался. Родился я в Нью-Йорке почти двадцать лет назад, но совершенно его не помню. Мы с отцом переехали в Аргентину, когда мне было три года, и с тех пор я жил в частной школе в пригороде Буэнос-Айреса. Матери я не знал — она умерла родами. Возможно, поэтому отец нигде не задерживался подолгу. Он путешествовал и присылал из-за границы подарки, время от времени навещая меня, но никогда не оставаясь надолго. Когда мне было семь, он покончил жизнь самоубийством, не оставив никаких объяснений. Я не знаю, почему отец так поступил. Директор школы просто вывалил мне на голову новость: Жером де Лиль найден мертвым в парижской квартире, и расследование показало, что это - самоубийство. Моим попечителем назначили юриста, и предполагалось, что я останусь в школе, поскольку у меня нет родственников, кроме отца. Едва ли я могу утверждать, что очень любил своего отца — слишком плохо я его для этого знал, но известие о самоубийстве сильно повлияло на меня. Я отгородился от всего мира. Не до степени аутизма, но строить отношения с одноклассниками стало трудно. Я просто делал то, что требовали учителя, никогда не причинял неприятностей — то есть вел себя, скорее, как робот, а не ребенок. Злился ли я на весь свет? Нет, не думаю. Но был твердо уверен, что не должен ни к кому привязываться, достаточно простой вежливости. Кстати, жилось в частной школе не так уж и плохо. Я бы мог оказаться в приюте, и вот это было бы действительно ужасно. Так что мне не на что жаловаться. Школа Святого Петра считалась одной из самых дорогих и престижных. Учителя вели себя отстраненно, но знали свое дело, а поскольку я никому не доставлял проблем, мной особо никто не интересовался. Такая, знаете ли, снобистская школа — только для мальчиков, и с преподавателями, «импортированными» из Великобритании. Мои одноклассники происходили из богатых семей, и наше благополучное мини-общество строилось в точном соответствии с размером доходов родителей. Мое положение сироты с трастовым фондом не позволяло подняться наверх, но загадочное французское гражданство придавало определенную изысканность в глазах окружающих. Ну вот опять я отвлекся, а ведь цель ведения этого дневника состояла в том, чтобы упорядочить мысли. Так что начнем сначала. Этот блокнот (буду называть его «Дневник») был куплен несколько дней назад, перед самым Рождеством. В Европу я приехал вместе с Фефо, официально — Федерико Мартиарена Альвеаром, своим лучшим другом еще со школьных времен. Его тоже отдали в нашу школу, но в данном случае это был, в некотором роде, последний шанс. Мать Федерико, сенатор, полагала, что обучение в интернате дисциплинирует сына. Фефо немного старше меня — на три года, если точнее. Он несколько раз оставался на второй год, исключительно от скуки, и пришел в наш класс, когда мне было тринадцать — на второй год средней школы. В школе я считался кем-то вроде аутсайдера, поскольку не имел ни семьи, ни связей. Наставник поставил нас в пару — предполагалось, что я буду следить за тем, чтобы Фефо не ввязывался в неприятности, а он, в свою очередь, вытащит меня из кокона, в котором я был вполне счастлив, уверяю вас! Но мы с самого начала друг другу не понравились — обоих раздражало, что приходится сидеть рядом в классе и делить на двоих комнату. Я терпеть не мог его привычку громко включать радио в учебные часы, а его выводило из себя то, что он вынужден терпеть общество малолетки — «гнома», как у нас называли младших. Первые месяцы между нами шла холодная война, мы не разговаривали друг с другом, а Фефо продолжал доставать учителей. «Бесить», пожалуй, более подходящее слово. Он пил и курил, и, как я догадывался, учителя об этом прекрасно знали. Одним июньским вечером директор, видимо, решил, что с него хватит, и организовал одну из своих так называемых «поисковых партий». Я ужасно нервничал. С двумя учителями и наставником (забыл или не смог найти настоящих служебных собак?) он ворвался в комнату и принялся обыскивать наши вещи. Вскоре был найден и выброшен «Плейбой» — но их это не особо впечатлило. Сигареты у Фефо, к счастью, закончились незадолго до облавы. Хотя ищейки самозабвенно копались в наших вещах, им не удалось больше ничего найти. В тот самый момент, когда они уже почти уходили, униженные своим поражением (а мы ликовали, предвкушая, как будем рассказывать все это одноклассникам), мистер Кисляк, наш директор — очень удачное прозвище — развернулся и с дьявольской улыбкой сказал: «Думаю, довольно глупо прятать что-нибудь в столе, но кто вас знает, господа…» Он открыл ящик, и оттуда, словно брильянт в королевской короне, блеснула стеклянными боками бутылка «Джек Даниэлс». Над нашими головами разразилась гроза, и молния ударила в Федерико. Никто не услышал меня, когда я сказал: «Это моя» — учителя слишком громко орали, мысленно уже поздравляя себя с тем, что смогут наконец избавиться от проблемного мальчишки, не заслуживавшего тех денег, которые платит за обучение его семья. — Это моя, — повторил я, возможно, немного громче, чем обычно, торопливо добавив: — Cэр. Кто знает, вдруг хорошие манеры помогут смягчить наказание... В следующий момент я почувствовал себя центром Вселенной — глаза присутствующих широко распахнулись, особенно у Федерико. Надо ли упоминать, что затем меня под конвоем торжественно повели в кабинет директора. Ад разверзся — меня на все лады убеждали в том, как глупо покрывать кого-то вроде Федерико. Немыслимо, чтобы такой хороший ученик, как я, сделал нечто подобное. Меня исключат, и это будет конец, и так далее, и так далее… Я изо всех сил держался, принял кающийся вид, склонив голову, и игнорировал вопросы, касающиеся происхождения проклятой бутылки — о чем я не имел ни малейшего представления. Неужели эти люди никогда не слышали о правах человека?.. Мне так и не поверили, но отпустили, втайне надеясь, что Фефо все равно рано или поздно сорвется. В качестве наказания мне предстояло провести множество часов за дополнительной работой; я потерял все привилегии до конца года (никаких отлучек на выходные и никакого телевизора), но это была малая цена за то, что в результате я стал героем школы. Никто не мог и предположить, что я буду держать рот на замке и не выдам под пытками, как работает школьная контрабанда. Больше всех удивился Фефо. Нас изолировали друг от друга. Учителя считали его паршивой овцой, подкупившей меня — да, да, я могу делать что угодно и при этом выглядеть невинно, — но мы стали друзьями. Однажды Фефо спросил, для чего я ради него рисковал своей шеей, но я просто сказал: «постарайся, чтобы всё это было не зря». И, что странно, он старался. Конечно, он не стал примерным учеником, но, по крайней мере, пытался избегать неприятностей и прилежно списывал у меня домашнюю работу. Возможно, из моих записей складывается превратное впечатление о нем. Фефо — далеко не ангел, и я первый признаю это, но он неплохой парень. Бешеный и импульсивный, бабник и пройдоха, но он всегда стоял за меня горой и как старший брат научил множеству очень полезных вещей: курить, правильно вести себя на свидании, водить машину (в этом я еще не достиг совершенства), драться и так далее. Ну да, бегать на дискотеки в трущобы Буэнос-Айреса, на мой взгляд, не самое вдохновляющее развлечение, но если у вас за спиной длинная вереница предков-богатых землевладельцев, вы просто обязаны побывать в таких местах. Да и толпящиеся вокруг девушки — это не так уж плохо. Фефо не дал мне окончательно замкнуться в себе, а я помог ему дотянуть до конца школы. Мы выпустились в начале декабря двухтысячного года. Ладно-ладно — я выпустился, а у Фефо еще остались хвосты по некоторым предметам, но выпускной мы отмечали всем классом. Мой трастовый фонд опустел, хотя все-таки он ухитрился пережить несколько аргентинских кризисов. Так или иначе, его не хватило бы на то, чтобы продержаться во время учебы в университете (я намеревался изучать экономику и социальное обеспечение), и мне нужна была работа. Фефо поговорил со своим кузеном и нашел мне стабильное занятие — в книжном магазине, который одновременно был еще и кафе, переделанным из старого кинотеатра. В стране свирепствовала безработица, и для меня трудоустройство стало настоящим чудом. Фефо также помог снять маленькую квартирку (чуть больше обувной коробки, по правде говоря) рядом с работой и университетом, убедив свою мать поручиться за меня. В июле две тысячи первого года случилось еще одно маленькое чудо: Фефо с моей минимальной помощью сдал последние два хвоста и записался слушателем в университет на следующий год. Разумеется, это был частный университет, не публичный, как мой — бесплатный и плохо организованный. Я считал экономику своим основным интересом в университете (да, мне тоже иногда надо есть), а социальную работу — побочным (полное самоотречение — это уж слишком). Поймите правильно: мне нравится помогать людям, работать в трущобах вместе с прихожанами нашей церкви. Если честно, после того как побываешь там хотя бы раз, ты будешь чувствовать себя дерьмом, если не попытаешься хоть что-то сделать, и я верю, что наши усилия могут изменить жизнь людей к лучшему. Но где-то глубоко в душе я знаю, что не выдержу долго такой тяжелой работы. Что меня больше всего поразило во время наших эскапад в трущобных окраинах — это люди. Многим негде голову приклонить; наркотики, криминал и равнодушие общества медленно убивают их, но некоторые продолжают бороться за то, чтобы вырваться оттуда. Может быть, вы будете настолько добры, что назовете меня идеалистом, а не идиотом, но когда мои одноклассники пытались уговорить девушку из трущоб «обслужить их» за бутылку пива или за обед, мне становилось тошно, потому что я искренне убежден, что это тоже насилие, даже если девушка охотно соглашается. Возможно, я романтик, или просто слишком много ходил на уроки религии, но я не могу представить себя снимающим девицу на одну ночь, я хочу серьезных отношений, семью, и, поскольку прекрасно понимаю, что мне нечего предложить девушке, я просто никого себе не ищу. Иногда я думаю, что опоздал родиться, мне больше подошел бы XIX век. Если послушать Фефо, то я печальный случай: женюсь на девушке из прихода, заведу много детей, буду работать бухгалтером, пока не умру от скуки, заставив скучать заодно и окружающих. «Даже имя у тебя старомодное — Гунтрам.* Да такого никто никогда не слышал!» Странно, но нарисованная Фефо перспектива казалась мне привлекательной. Но пора вернуться в настоящее и рассказать, почему я купил тебя, Дневник. Две тысячи первый год стал для меня удачным. Я работал с девяти до четырех в одном из лучших книжных магазинов, управляющий хорошо ко мне относился, коллеги были такими же студентами — мы друг друга прикрывали — и я успевал в университет на вечерние лекции. Записался на несколько предметов, и приходилось крутиться, чтобы все успевать, но я был доволен. Нормальная квартира, хорошие соседи, близко от университета и работы. Денег, конечно, маловато, но хватало на то, чтобы заплатить за жилье, книги и еду. Мой день начинался в семь утра и заканчивался не раньше одиннадцати вечера. Судьба улыбалась мне. Поэтому я не удивился, когда Фефо одним знойным летним вечером принес хорошие новости. Мы едем в Европу! Своего рода «Обязательный Культурный Тур для аргентинцев», призванный привить немного хороших манер деревенщине, который сидит внутри каждого из нас. Мать Фефо решила, что он и его спутник, в качестве тормозного прицепа, должны посетить главные достопримечательности: Париж, Лондон, Рим, Милан, Венецию, Флоренцию, Мюнхен и Берлин. Чтобы избежать искушений, бюджет ограничен — (слышали когда-нибудь о хостелах и студенческих проездных?) дешевые авиарейсы и тому подобное. Мать Фефо оказала мне честь, прочитав длинную речь о ценности нравственности, хороших манер и умеренности, и мне вменялось в обязанность следить за тем, чтобы мой юный подопечный придерживался всех этих добродетелей. Простите, что?! Мне девятнадцать, а ему двадцать три. И я должен воспитывать Фефо?! Без шансов! Тем не менее, сенатор и ее блудный сын сидели в моей скромной гостиной (она же кухня), пребывая в абсолютной уверенности, что это гениальный план. Как по мне, нелепая и смехотворная идея. — Давай, Гунтрам, скажи «да». Я буду вести себя хорошо. Ты же всегда мечтал там побывать. В его словах был определенный смысл, и хотя об этом не упоминалось, все присутствующие прекрасно понимали, что мои шансы совершить такое путешествие своими средствами близки к нулю. — Мне все лето надо работать, — неуверенно сказал я, с преувеличенным вниманием размешивая сахар в чашке. — Ерунда, Гунтрам. С Мартином мы договоримся. Ты возьмешь отпуск с середины декабря. Это хорошая возможность для тебя, — безапелляционно заявила мать Фефо. — Ты не можешь отказаться от такого предложения, — поддакнул друг, подмигивая мне. ------------------------------------------------------- * Guntram — дословно «ворон войны», древнегерманское мужское имя. прим. переводчика