Заместитель

26 мая В последнее время жизнь моя довольно скучна. Не сказать, что я сейчас на многое способен, но это вынужденное бездействие угнетает, сводит с ума. Даже проклятые уроки немецкого запрещены. Гунтрам, будь умницей, отдыхай и побольше спи (я взрослый, а не ребенок, нуждающийся в двенадцатичасовом сне). Гунтрам, ешь зелень, поменьше двигайся, не читай ничего сложнее романов, изредка можешь порисовать или поиграть с собакой, но не вздумай ее поднимать — еще бы, в ней целых семь килограмм! Почему вы тогда не завели для меня чихуахуа? На следующее утро после нашей ссоры… спора? обмена мнениями? (не знаю, как назвать то, что случилось между нами тем вечером) Конрад решил уехать, взяв с собой Михаэля и Горана. Он звонил мне каждый вечер, чтобы проверить, как я. Первое время я разговаривал с ним отстраненно и холодно, но через несколько дней оттаял. Я до сих пор чувствую себя сбитым с толку и расстроенным, но уже не сержусь на него. Как-то раз ко мне приходила Гертруда, но Алексей не пустил ее ко мне. Я смутно слышал их спор на немецком из комнаты рядом с кухней, где, как обычно, собирались встретиться Алексей и Жан-Жак. Из жалости эти двое иногда зовут меня в свою компанию. Когда крики Гертруды достигли наших ушей, Жан-Жак продолжал болтать, словно ничего особенного не происходило. Да и мне, честно говоря, не хотелось ее видеть. Когда русский вернулся, я шепотом, чтобы не прерывать страстную оду французского шеф-повара (он убьет меня, если я назову его просто поваром*), воспеваемую белым трюфелям из Пьемонта, спросил Алексея: — У тебя не будет проблем из-за того, что ты ее не пустил? — Я не хочу получить нагоняй от Горана. Всем членам семьи фон Кляйст, за исключением Фердинанда, запрещено к тебе приближаться. Если она хочет поговорить с тобой, пусть приходит с мужем. …Мне очень скучно. Плохо то, что даже если я все-таки что-то делаю, то очень быстро устаю. Несколько раз я пытался что-нибудь выведать у Алексея о Мари Амели, но услышал только: «Ведьма убралась в Гюстров. Если нам повезет, ее там съедят медведи». Меня дважды навещала Моника и передавала пожелания от друзей Конрада. Князь цу Лёвенштайн даже написал мне короткое письмо своим элегантным почерком. Моника принесла его одним дождливым днем. Я предложил ей остаться на чай, и она согласилась. — Ты очень нравишься князю, — сообщила мне Моника. — Он целый час обсуждал твое здоровье с Фердинандом. — Ему известно, что произошло? — Не знаю, рассказал ли ему Фердинанд. Не думай больше об этой девушке. Учитывая Лозанну, она получила по заслугам. — Что такое произошло в Лозанне? Все об этом только и говорят… — спросил я, расстроенный тем, что меня держат в неведении. — Я не должна обсуждать это с тобой. — Пожалуйста, Моника, расскажи! Я тогда хотя бы пойму, почему герцог так сильно против нее настроен, — я сделал умоляющие глаза. Не одна она умеет хлопать ресницами. Моника тяжело вздохнула. — Это некрасивая история. Мне известно о ней от Михаэля, который был там, когда все случилось. Один из Лёвенштайнов, юрист, собрался жениться. Он много лет работал с нами, возглавлял офис во Франкфурте. Карл Йозеф был на два или три года моложе герцога; кажется, они даже вместе учились. Его избранницей стала молодая экономистка из цюрихского отделения банка, он по уши влюбился в нее. Праздновать свадьбу они решили в замке недалеко от Лозанны, где она родилась. Это настоящее чудо, что в сорок лет Карл Йозеф наконец решил жениться — ему всю жизнь не везло с женщинами, — Моника сделала паузу, было заметно, что ей неприятно говорить о том, что было дальше. — Мы толком не знаем, что там случилось, но за несколько дней до их свадьбы Мари Амели, которой на тот момент было семнадцать, заманила его в постель, а видео затем отослала невесте. Та отменила свадьбу и уволилась из банка, а потом уехала во Францию и прекратила все контакты с Карлом Йозефом. Она чуть не пришибла герцога дверью, когда он пришел поговорить с ней, пытаясь их помирить. Два месяца спустя Карл Йозеф погиб в ужасной автомобильной аварии. С тех пор, как невеста с ним порвала, он пил каждый день, — голос Моники дрожал от едва сдерживаемых чувств. — Вы его знали? — Да. Не то чтобы друзья, но он был очень близок с Фердинандом и герцогом. — Почему она это сделала? Какой ей интерес в сорокалетнем мужчине? — Не знаю. Возможно, и это только мое предположение, ей хотелось позлить герцога, потому что это он познакомил ту девушку с Карлом Йозефом и считал, что она ему идеально подходит. — Отчего они так друг друга не любят? — С тех пор герцог ее на дух не выносит, это правда, но раньше он хорошо к ней относился и даже баловал. Она всегда была своенравным ребенком — наследие Линторффов, как любил говорить герцог. Когда она подросла, ее отцу приходилось с ней нелегко. По каким-то причинам, которых мы не понимаем, ей нравится создавать им проблемы. — То, что она устроила на свадьбе, конечно, очень плохо, но герцог сейчас обвиняет ее в попытке причинить мне вред. — Значит, у него есть основания, — непривычно резко сказала Моника. — Мы все рады, что она уехала. Я надеюсь, что в клинике у Мари Амели будет время обдумать свое поведение. Может быть, пожив, как обычные люди, поработав за кусок хлеба, она изменится в лучшую сторону. — Я думал, герцог разрешил Фердинанду ей помогать. Поддерживать ее. — Фердинанд сам решил отменить финансовую поддержку после того, как она выйдет из клиники. Он только поможет ей найти подходящую работу. Она уже взрослая, Гунтрам. Он заморозил все ее счета и фонды и не даст ей больше ни гроша. Единственное, что ей позволят, — жить в маленькой квартирке ее родителей в Берлине или Франкфурте. С нас тут достаточно испорченных девиц. — Сурово… — Как мать, я целиком и полностью его поддерживаю. Мне самой много лет приходилось изображать мегеру, чтобы уравновесить попытки мужа испортить наших сыновей. Было нелегко, зато сейчас они ответственные молодые люди, один учится, второй работает. Возможно, через несколько лет они скажут мне спасибо. Или не скажут… Я их мать, а не подруга, — строго сказала она. — Фердинанд вырастил хороших сыновей, но воспитание Мари Амели он оставил на усмотрение Гертруды. Я думаю, он просто боялся не справиться, так как мало знал о женщинах. К тому же взросление девочки пришлось на период трений между ее родителями, а когда родители ссорятся, кто-то из них обязательно будет пытаться подкупить ребенка, — я знаю, о чем говорю. — Я и понятия не имел. Они выглядят такой дружной парой, — сказал я, озадаченный этой новостью. — Всем известно, что они терпят друг друга, но живут каждый своей жизнью. В их круге так принято. Оба они ведут себя осторожно. Но, между нами, я подозреваю, что у Фердинанда связь с секретаршей с третьего этажа. Связь?! У Фердинанда?! Вот кого не заподозрил бы! Я отпил чая (ага, кофе запрещен, а чай — одно название, слегка подкрашенный кипяток). — Это невероятно, Моника. Они все словно застряли в средневековье. — Даже у рыцарей были свои прекрасные дамы, — она озорно улыбнулась. — Я счастлива, что мне больше не надо подыскивать прощальные подарки для одноразовых пассий герцога. И не притворяйся удивленным, потому что ты уже знаешь, что он был активным в этом плане. — Михаэль и Фердинанд намекали, что эти его друзья были, ну вы знаете… профессионалами. — Вот поросята! — Моника разразилась смехом. — Проститутками? Вовсе нет, милый. Все они — люди из общества. Да тут очередь стояла из желающих забраться к нему в постель, чтобы чего-нибудь добиться. В принципе, конечно, их можно назвать проститутками, потому что их интересовали только его деньги и возможности. Несмотря на то, что герцог и его люди думают о будущем и прекрасно ориентируются в реалиях современного общества, почти никогда не ошибаясь в своих экономических прогнозах, живут они очень старомодно. — Когда я познакомился с герцогом, он сказал что-то вроде «пригласить тебя обедать в отель было бы совершенно неприлично». Вы понимаете, что он имел в виду? — я решил выведать у Моники как можно больше о ее боссе, раз уж мы сплетничаем. Она одарила меня сияющей улыбкой. — Так я и думала! Любовь с первого взгляда. Амур, должно быть, извел в тот день на герцога все свои стрелы, — она хихикнула. — В отель водят только одноразовых любовников. Тем самым он дал понять Фердинанду, что настроен в отношении тебя серьезно. В своем кругу эти люди прекрасно понимают друг друга — для них значение имеет каждое слово и каждый жест. Герцог проводил тебя в твою гостиницу? — Да. Откуда вы знаете? — прошептал я, глядя на ее довольное лицо. — Этим он дал им понять, что будет тебя защищать, и они вне игры. Обычно одному из его телохранителей приходилось выпроваживать очередного любовника. Это, Гунтрам, была декларация о намерениях. — Тем вечером он поцеловал мне руку, но мне казалось, там никого, кроме нас, не было. — Правда? О, это означало, что он уважает тебя и считает равным, — очень серьезно сказала Моника. Взглянув в окно, она обнаружила, что солнце скрылось и вот-вот снова начнется дождь. — Не люблю сидеть за рулем в такую погоду. Я лучше поспешу, дорогой. — Спасибо, что навестили меня, Моника. — Как-нибудь еще зайду, — с улыбкой пообещала она, по-матерински чмокнула меня в щеку и ушла. Я все еще перевариваю услышанное, Дневник. Это все как-то слишком. Мари Амели славная девочка, во всяком случае, я так думаю. Признаю, что она довольно беспечна и своевольна, она слишком живая и не признает правила, по которым ее пытаются заставить жить. Я имею в виду, что любой почувствует себя угнетенно в этом закрытом мирке, и свободолюбивый нрав Мари Амели толкает ее на сопротивление главному угнетателю — Конраду. Почему она затащила зрелого мужчину в постель? Только чтобы расстроить его женитьбу? Только для того, чтобы позлить Конрада? Какая-то нелепица. Она могла бы достичь своей цели гораздо проще, например, заплатить кому-нибудь, чтобы устроили сцену во время церемонии. Могла ли Моника лгать мне? Маловероятно, но возможно. Лучше спросить Конрада. Однако и так ясно, что Конрад считал себя ответственным за весь этот скандал, так как именно он их познакомил. Сначала он будет все отрицать, потом разозлится и скажет мне не лезть в чужие дела. Это в лучшем случае. Вообще, вся эта история слишком запутана, чтобы быть делом рук семнадцатилетней девочки. Она не Лукреция Борджиа. Вероятно, это была дурацкая и жестокая шутка, которая плохо закончилась — как и в моем случае. Может быть, Мари Амели знала, что подмешали в питье, и думала, что меня просто стошнит. В школе мы, бывало, подсыпали соли в кофе, выбирая себе жертву из сидящих за учительским столом. Если Мари Амели и ее приятели уже приняли до этого, то в таком состоянии все это могло казаться им очень остроумным. С другой стороны, я могу понять (но не оправдать) бурную реакцию Конрада. Он любит меня и привык защищать, ему тяжело далась необходимость ежедневно подчиняться персоналу в клинике, и в конце концов он взорвался в свойственной ему параноидальной манере. И кстати, как мог такой старомодный человек, как Конрад, всего после двух встреч со мной, на запруженной народом площади и в музее, решить, что хочет провести со мной всю оставшуюся жизнь?! Почему остальные уверены, что у нас с ним все получится? Все это очень странно. ----- * В оригинале разница более существенная: «сhef» и «cook»