Заместитель

23 декабря Может, зря я опять веду дневник. Стоит мне только начать делать записи, все вдруг усложняется, а совершенно обычный день неожиданно превращается в непонятно что. Пятница началась, как совершенно рядовой день. Семестр закончился, и мне оставалось только забрать свои результаты, а потом выпить кофе с Кориной и Петером (да, парень наконец-то согласился встретиться с нами в свободное время!) и попрощаться с ними до начала февраля, когда начнется весенний семестр. Первая половина дня пролетела без каких-либо потрясений. Конрад уехал рано утром в банк со своими бумагами, телохранителями и кортежем автомашин, оставив меня бездельничать дома. Я поиграл с Мопси, попытался рисовать, но не почувствовал подходящего настроя, пообедал, став свидетелем грандиозной «Битвы за кухонный бюджет на 2003 год», разгоревшейся между Жан-Жаком, французским шеф-поваром, и Фридрихом, австрийским дворецким и главным администратором. Оба исповедовали принципы «на войне все средства хороши» и «пленных не брать». Я предпочел исчезнуть где-то в середине дискуссии, так как все равно не различаю белужью, осетровую и севрюжью икру и не способен ни высказать мнение, ни мудро рассудить спорящих. Возможно, Мопси, которая с навостренными ушами следила за их дискуссией, сможет дать более квалифицированный совет. Кроме того, в кухне полно острых ножей… Позже Алексей отвез меня в университет и сказал, что заберет ровно в 17:15. Я сходил узнать свой средний балл, оказавшийся довольно хорошим — примерно 5.3 из 6. Мы с друзьями попили кофе и распрощались. Из здания факультета я вышел в 17:10. Я, как обычно, ждал Алексея на углу, когда кто-то тронул меня за плечо. Обернувшись, я увидел стоявшую позади меня Мари Амели. Я в шоке уставился на нее. Выглядела она неплохо. — Привет, — поздоровался я, надеясь, что она сделает то же самое и пойдет своей дорогой. — Привет, Гунтрам, — проворковала она и не сдвинулась с места ни на дюйм. — Я жду Алексея, чтобы ехать в банк, — торопливо намекнул я, рассчитывая, что упоминание ужасного русского и занудного немца отпугнет ее. Может, я отреагировал слишком бурно, но мне очень явственно вспомнились обстоятельства нашей с ней последней встречи. — Гути, мне надо с тобой поговорить. Я очень сожалею о случившемся. Клянусь, я ничего не знала. Ты же знаешь, что всегда был мне симпатичен. — Не волнуйся об этом. Я никогда тебя не винил. Ты как, нормально сейчас? «Идиот! — мысленно обругал я себя, с опозданием поняв, что наделал. — Ты же обещал никогда с ней не общаться и вот уже сам затеваешь разговор!» — Я вылечилась и работаю здесь, в Цюрихе, в кафе, — сказала она, глядя на меня своими большими глазами. Постойте, разве не должна она по распоряжению своего отца жить в Германии? — Я думал, ты во Франкфурте. Извини, Мари Амели, но я должен идти. Да, мне надо бежать, пока не появился русский, который очень тебя любит. Он устроит сцену, а потом побежит жаловаться, что на него напала девятнадцатилетняя худенькая девушка. — С тех пор, как фон Кляйст развелся с мамой, я больше не обязана ему подчиняться. Я вернулась сюда к ней. Пожалуйста, Гути, не уходи! Мне нужна твоя помощь, — в больших голубых глазах застыли слезы. — Я обещал Конраду никогда с тобой больше не разговаривать, прости, — пробормотал я, смущенный своим признанием, что должен подчиняться ему. — Знаю — мама мне сказала. Ты даже вступился за меня. Спасибо. И что? Я был добр к тебе, так сделай одолжение — свали и не доставляй мне неприятностей. Я молчал и смотрел в другую сторону. Сердце забилось быстрее, в груди тянуло. — Мне нужны деньги, — выдала она. — Попроси у отца или у матери. У меня нет. Только десять тысяч долларов на замороженном счете в Аргентине. — Отец оставил маму без ничего. Какие-то вшивые двенадцать тысяч франков в месяц. Зашибись! Я, когда жил один, зарабатывал 1300 долларов в месяц и из них платил за аренду. Фердинанд оплачивает жене квартиру и сопутствующие расходы, если верить Монике. И у Гертруды приличная зарплата в «Линторфф Фонде». — Это большие деньги, — твердо сказал я. — Мне нужно сто тысяч евро. Я хочу уехать из Европы и начать все заново. Линторфф никогда не оставит меня в покое и не простит. И ты просто так говоришь мне посреди улицы, что тебе нужно сто тысяч евро? Ладно, я куплю для тебя лотерейный билет, может, тебе повезет. — У меня нет даже десяти тысяч. Я сейчас ничего не зарабатываю. Ходячий убыток, — усмехнулся я, найдя ситуацию абсурдной. — Попроси Фердинанда, он поможет тебе. — Ты можешь взять деньги из трастового фонда. У нас у всех есть такие, по пять миллионов. Сто тысяч — это немного. Всего лишь проценты за год, — настаивала она. — Это не мои деньги, а Конрада! Он и так за все платит, и ты хочешь, чтобы я взял еще больше?! — Эта сумма для него — ничто, а для меня — это новый шанс! — она прыгнула мне на шею и жарко поцеловала в губы. Только не сейчас! Послышался визг тормозов, и из машины вместо моего хорошего, доброго русского телохранителя выскочил разозленный серб, что было более чем плохо. Бог мести наслал на нас проклятье. Проклятье звалось Гораном Павичевичем. Видел ли он поцелуй? Скорее всего — похоже, он разъярен… — Ты. В машину. Живо, — рявкнул он мне, и я попытался отлепиться от Мари Амели, но она вцепилась в меня. — Линторфф спустил тебя с поводка? — к моему ужасу сказала Мари Амели. Девочка, ты говоришь с человеком, который побил своего босса (на тренировке) и до сих пор жив, с человеком, который заставляет парня из КГБ, прошедшего Афганистан, трепетать от страха. — Тебе было сказано не приближаться к нему, — мрачно сказал он ей. — И что ты со мной сделаешь? Изнасилуешь и порежешь на кусочки, как ты это делал с хорватскими женщинами и детьми? Я закрыл глаза и задержал дыхание. Горан грубо дернул меня за рукав, подтащил к большому черному мерседесу и толкнул на пассажирское сиденье. — Хорошо запомни мое лицо, потому что это будет последнее, что ты увидишь, если еще раз подойдешь к моему братику. Не помню, писал ли я здесь, что по каким-то непонятным причинам Горан после моего первого сердечного приступа решил считать меня своим младшим братом? Конечно, его присутствие заставляет нервничать, но зато он никогда не сболтнет ничего лишнего и не сделает мне плохого. Я ссутулился, чувствуя себя несчастным. Вероятно, он доложит Конраду, что я нарушил правило, и скандала не миновать. — До половины седьмого ты должен рассказать всё Его Светлости. Или я сам это сделаю. Возможно, узнав это от тебя, он не так рассердится, — велел мне Горан, когда мы зашли в лифт. Я сглотнул и кивнул. Моника проводила меня в его офис. Конрад был очень занят, что-то читал и писал, и даже не поднял головы от документов. Я сел на один из диванов у окна и порылся в рюкзаке, чтобы найти бумагу для рисования. В шесть пятнадцать в офис пришел Горан и многозначительно посмотрел на меня, пока Конрад читал бумаги, которые он принес. Похоже, серб не шутил. Ладно, Конрад сейчас мыслями в работе, может, я все быстренько скажу и уйду. — Сегодня я видел Мари Амели в университете. Ей нужны были деньги, чтобы уехать из Европы, и она рассчитывала взять их у меня. Я отказал, — промямлил я. Конрад положил свою великолепную ручку, и она громко звякнула в тишине кабинета. Нет, его не поймаешь врасплох. — Где ты ее видел? — сказал он мягко и вежливо. Плохой знак. Лучше бы сразу наорал. — У входа на факультет. Я ждал машину, — нервно объяснил я. — Сколько? — Сто тысяч евро. Я сказал ей, что у меня нет денег. — Почему она считала, что ты можешь дать ей такую сумму? — спросил он, бросая на меня опасный взгляд хищника. — Не знаю. Она сказала, что я могу снять их с университетского счета, но я ответил, что это-твои-деньги-а-не-мои. Горан видел, — неразборчиво выпалил я. Горан стоял неподвижно, и я на секунду пожелал, чтобы он держал при себе то, что он видел. Ведь это она сделала, а не я. — Это весь их разговор, Горан? — Конрад пристально посмотрел на телохранителя. У Горана на лице не дрогнул ни один мускул, и он выдержал взгляд Конрада. Вот это настоящий профессионал! — Я не слышал его, сир. «Большое спасибо!» — захотелось мне закричать. Я на одно мимолетное мгновение бросил на него благодарный взгляд, но Конрад успел его перехватить. — Это все, что произошло? Он знает или предполагает, что практически одно и то же. — Она поцеловала меня, — смущенно признался я. — Насильно. Эту часть я видел. Она бросилась Гунтраму на шею, когда он смотрел в другую сторону. Конрад сверлил Горана глазами, словно пытаясь понять, сказал ли тот правду, и я почувствовал себя оскорбленным. Да, мне нравится целоваться с теми, кто чуть не отправил меня на тот свет! — Понятно, — наконец сказал Конрад и перешел на русский. Великолепно. Теперь он говорит по-русски, словно отморозок из «Заводного апельсина»! Горан выскочил из кабинета. Настала моя очередь для разноса. — Конрад, у меня в мыслях не было нарушить уговор или оскорбить тебя. Я думал о своем, и вдруг она. Я не успел сориентироваться. — Тихо. У меня еще много работы. Я молча сидел на диване, за окном становилось все темнее. Через некоторое время в кабинет вошла Моника и принесла ему папку, которую он водрузил на стопку таких же — видимо, для срочного чтения. Он покончил с очередным документом и перешел к следующей папке. Я сидел тихо, как мышь, практически неподвижно. Было почти полвосьмого, когда он закончил. — Подойди сюда, Гунтрам, — деловым тоном сказал он. Я приблизился к его столу, чувствуя комок в горле. — Твой счет для оплаты обучения в порядке. — Я подавил облегченный вздох. — Оценки за семестр хорошие, не считая не особо впечатляющих 4,7 по истории, которые ты компенсировал шестерками по другим предметам. — Я не понял некоторых вопросов на финальном тесте, — оправдываясь, сказал я. — …но твоя кредитная карта — другое дело, — закончил он, даже не слушая, что я говорю. — Можешь мне объяснить, почему за последние пять месяцев ты потратил 773 франка? — Я точно не помню всех сумм, но дома есть чеки, — я нервно сглотнул и поерзал на диване, словно сидел перед директором школы. — Я освежу твою память. 47 франков, позже еще 62 франка — на канцелярские принадлежности. — Масло для живописи бывает дорогим, — смиренно объяснил я. Писать маслом — это была идея мастера Остерманна! — 535 франков в университетском буфете. — Это обеды за четыре месяца. — 65 франков в ресторане музея. — Мы с Кориной обедали там в тот день, когда ходили в музей Ле Корбюзье. Я заплатил за нее, — мне стало нехорошо. — Еще есть разные мелочи, но мы на них останавливаться не будем. Только на одной. Что это за 35 франков на часы? — Мои старые перестали ходить. Заменить батарейки оказалось дороже, чем купить новые часы. Опасный блеск в глазах. — Разве я не подарил тебе на день рождения очень хорошие часы? — Да, они дома. В третьем ящике моего стола. Они слишком хороши, чтобы надевать в университет, — испуганно пробормотал я. — А где расходы на одежду, мобильную связь, книги, еду в городе и всякое другое, на что обычно тратит деньги молодежь? — Их нет. Фридрих заботится о моей одежде и расстраивается, когда я жалуюсь, что ее слишком много. Книги я беру в библиотеке, а ем только дома, в университете и здесь. Если надо, я уменьшу расходы. — Любопытно было бы посмотреть… Например, получается, что ты тратишь в среднем 7 франков на еду в день. Что ты вообще ешь?! — Блюда из студенческого меню. Некоторые. Доктор запретил мне есть большинство из того, что там продают, — объяснил я, чувствуя слабость под его пристальным взглядом. — Не могу поверить своим ушам! Живешь со мной уже почти год и до сих пор не чувствуешь себя дома и во всем осторожничаешь. Ты потратил за четыре месяца меньше, чем 800 франков! Дети Фердинанда получают 2000 франков в месяц только на карманные расходы! Я заметил этот ужас, который ты называешь часами, но ничего не сказал, так как думал, что это память о школьных годах. Ты немедленно выбросишь их в помойку и наденешь те, что я тебе подарил! — взорвался он. — Это же «Ланге унд Зоне». Даже если они самые скромные из серии, это слишком для университета! — я был в шоке. Если я надену такую дорогую вещь, то все яппи с «Финансов и банковского дела» вцепятся в меня, и я не избавлюсь от их льстивого внимания до конца университета! — Дело не в часах! — рявкнул Конрад. — Проблема в твоих расходах, точнее, в их отсутствии. Разве я тебе когда-нибудь в чем-нибудь отказывал? Нет? Почему тогда ты оскорбляешь меня, не принимая мою поддержку? — боль в его голосе резанула меня по сердцу. — Ты мне не настолько доверяешь, чтобы принять помощь без оговорок? — Я не хотел тебя обидеть. Ты был очень добр ко мне, и я не знаю, как тебе отплатить, — сказал я, умирая от стыда и раскаяния. — Ну что мне с тобой делать? Опять повторяется тот же разговор, что и год назад, — он устало вздохнул. — Подойди сюда, Maus, — он отодвинул свое большое кресло и поманил меня рукой. Я послушался, и он затащил меня к себе на колени, обнял за талию и взял мой подбородок. — Я не говорю, что ты должен покупать Милле* на ближайшем аукционе, но тебе надо тратить больше. Я схожу с ума, стоит мне подумать, что ты питаешься на семь франков в день. Столько стоит бутылка минеральной воды в ресторане! Как, ты думаешь, я должен себя чувствовать, узнав, что ты ограничиваешь себя во всем?! — Извини, — пробормотал я, чувствуя себя виноватым. Если честно, никогда не думал об этом в таком аспекте. — Если это поможет тебе, уточняю — подумай о двух-трех тысячах в месяц. Покупай книги, которые тебе хотелось бы прочитать, например. Если сейчас времени нет, оставь их на каникулы. И чтобы я тебя больше не видел в китайских часах! — Ладно, в следующий раз приду в Rolex President, — пошутил я, желая разрядить атмосферу. — Пожалуйста, только не марка для начинающих брокеров и латиноамериканских диктаторов! Это так... по-снобистски. Ладно. Ролекс — для снобов. Понятно. Буду знать. Я посмотрел на него, чтобы убедиться, что он шутит, но он был серьезен, и я вспомнил, что не видел ни одного ролекса в его коллекции. Ладно, перейдем к более серьезному вопросу. — Почему Мари Амели решила, что я дам ей денег? Она же знает, что у меня ничего нет, и я не пойду против твоих решений. — Это была подстава. Найти тему, говорить о которой тебе неприятно, чтобы застать врасплох и поцеловать. Я об этом узнаЮ, прихожу в ярость и прогоняю тебя. Она рассчитывала, что ты промолчишь, и это станет отягощающим фактором, — как нечто само собой разумеющееся сказал Конрад. Я онемел. Боже, почему она так меня не любит? Я же никогда не винил ее в случившемся. Еще и голова разболелась… — …и сейчас Горан и Михаэль наверняка делают ставки, как скоро от нее придут фотографии с вашим поцелуем. Бьюсь об заклад, это случится на Рождество, — весело сказал он, но умолк, когда заметил, что со мной что-то не так. — Ты неважно выглядишь. — Мигрень, — пробормотал я, пристроив голову ему на плечо. — Ложись на диван и отдохни немножко. Хочешь таблетку? Мы скоро поедем. — Не надо, спасибо, — я вернулся на невероятно удобный диван и, думаю, задремал, потому что чуть не свалился на пол, когда услышал голос Горана. — Простите, мой герцог, но уже половина девятого. Нужно поторопиться, если мы хотим стартовать в одиннадцать. — Через минуту, — последовал резкий ответ. — Гунтрам, собери свои вещи. — Куда мы? — я плохо соображаю, когда сонный и голодный. — Это сюрприз. ---- *Милле (Millet) — скорее всего, имеется в виду французский художник Жан-Франсуа Милле.