Заместитель

3 июня Я вернулся к учебе, и меня стали охранять еще тщательней. Теперь это не только Хайндрик, но еще и его приятели. Ларс Амундсен (тоже из шведской армии), Петер Янсен (голландская армия) и Ян Уве Хартик (немецкие вооруженные силы). После лекций приходится сразу ехать в банк. Иногда ко мне присоединяется Петер, но подозреваю, что моя маленькая армия уже действует ему на нервы. Я его не виню. Корина нас бросила, и ее можно понять: кто захочет общаться с человеком, который боится покупать кока-колу в автомате и не может себе позволить разговаривать с тобой на открытом пространстве больше двух минут? Да, признаюсь — я до смерти боюсь этого Репина. Каждый вечер, когда я ложусь спать, в голове безостановочно прокручиваются десятки сценариев, как бы могла повернуться моя жизнь, если бы в ней не было Конрада. Вскоре после нашей с Репиным встречи на аукционе я нашел в моем университетском шкафчике сверток, перевязанный красной ленточкой. Подумав, что это от Конрада, я вскрыл его и обнаружил там книгу о венецианских акварелях Сарджента и записку: «Нет слов, чтобы выразить ту огромную радость, какую дарят мне ваши работы. Нарисовать их мог только человек с такой прекрасной душой, как ваша. Ни фотографии, ни видео не способны передать ваше обаяние. Я считаю дни до той минуты, когда вы будете моим». — Хайндрик, можешь подъехать за мной прямо к дверям? …Нет, прямо сейчас! — вот все, что я решился сказать по телефону, пока прятал сверток и письмо в сумку с лэптопом. Через десять минут Хайндрик подкатил ко входу. Я запрыгнул в машину. — Если герцог узнает, что ты прогуливаешь, мы оба покойники. — Заткнись и вези меня домой или в банк! Хотя бы куда-нибудь! — рявкнул я. Кажется, это подействовало — Хайндрик велел водителю ехать в банк. — Что-то случилось, Гунтрам? — обеспокоенно спросил он. Вместо ответа я сунул Хайндрику сверток, и, прочтя записку, он выругался по-шведски. — Тебе придется поговорить с Гораном. Я кивнул. Приехав на Борзенштрассе, мы прямиком отправились на третий этаж, в кабинет Горана, неброский, но элегантный. Он глянул на письмо и спросил: — Где ты это нашел? — В моем шкафчике несколько минут назад. Я им редко пользуюсь. Замок был цел, и я подумал, что это от герцога. Дома лежит дубликат ключей. — Ясно. Не волнуйся. Это несущественно. Я поговорю с Его Светлостью. — Я не буду жаловаться, если вы запретите мне ездить в университет. Да, я боюсь этого русского. Он еще ненормальней, чем я думал, и то, что я прячусь за спиной большого грозного немца, его не остановит. — Не думаю, что в этом есть необходимость. Иди в библиотеку, позанимайся. Я позову тебя, когда будет обед. Попроси чаю у секретарей — ты очень бледный. Я просидел в библиотеке до часу дня, когда за мной пришел Горан и отвел в кабинет Конрада. Конрад появился у себя через несколько минут, один, и я бросился к нему в объятья. Он некоторое время держал меня, медленно поглаживая по спине, а я вцепился в него намертво. — Пойдем, Maus, — мягко сказал он, аккуратно высвобождаясь. — Не надо так нервничать. Это шкафчик в общедоступном месте. Даже ребенок мог бы его вскрыть и оставить записку. — Он дал понять, что у него есть мои фотографии и видео! Он помешался на мне! — Да, но тебе ничего не угрожает. Если он злится из-за того, что ты со мной, он возьмется за меня. — Нет, он всего лишь желает трахать меня ночью и заставлять рисовать днем! — воскликнул я, обиженный спокойствием Конрада. — Гунтрам, чего ты добиваешься? Хочешь бросить университет и всю оставшуюся жизнь бояться Репина? Любой мог добраться до шкафчика. Или ты прекратишь рисовать из-за того, что ему нравятся твои картины? — Что, если он нападет на тебя? — Не нападет. Если он не сделал этого после Венеции, когда был в ярости, то не сделает и сейчас. Он слишком многое может потерять. Репин просто пытается манипулировать тобой. Дает понять, что любит твой талант, а не внешность, и морочит голову романтической дребеденью. — Как ты можешь быть таким спокойным?! — Нет, я не спокоен. Мне хочется порвать ублюдку глотку за оскорбление, но, чтобы одолеть его, я должен держать себя в руках. Репин — не обычный бандит, решающий все вопросы силой. Он искусный игрок. Пойдем, пообедаем вместе, а потом поедешь к Остерманну, порисуешь до шести. — Не могу. Мне нужно заниматься — в конце недели экзамены. Последнее, что я сейчас хочу — это брать в руки кисти! Все из-за них! Конрад вздохнул и сел за письменный стол. 19 июня Не могу поверить. Я лечу с Конрадом в Рим! Он сидит напротив меня, с головой зарывшись в бумаги, и если на дорогах не будет пробок, ужинать мы будем в ресторане отеля. Сегодня после обеда я сбегал в университет за результатами экзаменов (пятерки и шестерки — это чудо). Гораздо лучше, чем в предыдущем семестре. Потом поехал в банк, но когда хотел, как обычно, пойти в библиотеку, Конрад не выпустил меня из своего кабинета. — Побудь со мной. Тебе больше не надо заниматься. Видел твои оценки. Очень хорошо. Почему бы тебе не расположиться на диване и не порисовать? Я нашел в ящике стола твои карандаши, — осторожно предложил он. Нет, рисовать мне совершенно не хотелось. Я уже месяц не брал в руки карандаш и с того вечера не был у Остерманна. — У меня с собой книжка. Лучше почитаю, — поспешно сказал я, опасаясь, что он будет настаивать. — Что за книга? — невозмутимо спросил Конрад, притворяясь, что занят своими бумагами. — Теория о движении денежной наличности. — Вот как? Необычный выбор для студента, который только что сдал сессию и ушел на каникулы. — Хочу расширить свой кругозор, — я не смог придумать ничего лучше. — Кажется, у меня тут где-то был каталог Дега. — Нет, спасибо, я лучше почитаю свою. Хоть бы он оставил эту тему! — Почему ты больше не рисуешь? Уже месяц, как никто не видит тебя с чем-нибудь, имеющим отношение к искусству, — заметил Конрад. Не спрашивайте меня, откуда он узнал. — Я много занимался. — Ты избегал Остерманна весь прошлый месяц, и Фридрих сказал мне, что ты не притрагивался к краскам. — У меня от скипидара голова болит, — глупый ответ, но меня переклинило. Я плохо соображаю, когда на меня давят. — Странно, что у тебя внезапно появилась аллергия на него. Почему бы тогда тебе не попробовать акварель или карандаши, которые ты так любишь? — У меня было много учебы, — попытался оправдаться я. — И, знаешь ли, невозможно рисовать каждый день. Для этого все-таки нужно вдохновение. — И это говорит человек, который постоянно разрисовывает мои утренние газеты! — Я думал, что ты их уже прочитал! Честно! — Гунтрам, даже если ты бросишь рисовать, это не удержит Репина. Откуда тебе знать? Может быть, ему станет скучно, и он найдет кого-нибудь другого, чтобы мучить. — Ты только делаешь плохо себе, Maus. — У меня перерыв в рисовании. Нужно время, чтобы найти что-нибудь вдохновляющее. Да, вот удачный ответ. Спишем все на капризную артистическую натуру. — Твой способ бороться с проблемами очень детский. Что дальше? Ты переломаешь себе пальцы дверью? — Ладно, угадал! Я бросил живопись, потому что из-за нее я оказался в этом дерьме! — крикнул я. — Maus, это не поможет. Скажи мне, ты скучаешь по рисованию? — Да, каждый день, но я боюсь. Едва я начинаю рисовать, перед глазами возникают лица тех убитых девушек, и я не могу избавиться от этих мыслей. Репин так решительно настроен насчет меня. Каждую ночь я ворочаюсь в постели и думаю, думаю, думаю, что бы было со мной, если бы мы с тобой не познакомились. Скорее всего, я бы сейчас был уже мертв. — Если ты бросишь рисовать, ты умрешь внутри. В этом нет никакого смысла. Он уже знает, что тот художник — это ты. Думаю, нам обоим не помешает сменить обстановку и побыть вдвоем. Сейчас в Риме, в Квиринале, проходит большая выставка Караваджо. Улетим сегодня и останемся там до воскресного вечера. Завтра ты сможешь сходить с Алексеем в музей Ватикана, пока я встречаюсь с римскими партнерами. А в субботу вместе пойдем смотреть Караваджо и погуляем по городу. Наш отель в центре, рядом с площадью Испании; очень удобно для того, кто в первый раз в городе… Клянусь, если ты не начнешь рисовать в Риме, то я найду тебе место бухгалтера в Цюрихе. — У меня с собой ничего нет. — Фридрих собрал твои вещи и рисовальные принадлежности. 23 июня, понедельник Мы приехали в Вечный город в четверг вечером, и Рима в тот день я почти не видел. Самолет, машина, отель — и все быстро-быстро. Только успел заметить за окном автомобиля освещенные Колизей, Форум и Рынок Траяна. Я удивился, что на улицах мало транспорта, хотя было не так уж поздно, десять часов. В этот раз мы поселились в Сент-Реджисе.* В таком месте сразу чувствуешь себя бедным родственником из деревни. Когда мы с Конрадом и двумя незнакомыми телохранителями оказались в большом фойе отеля, меня посетило навязчивое желание почистить ботинки. Из фойе мы сразу же отправились в королевский номер*. Там нас ждал Алексей с другим телохранителем и секретарем. — Все чисто? — Да, мой герцог, — чинно ответил Алексей. — Жду тебя завтра к восьми утра. Затем все покинули номер, за исключением дворецкого, который принялся распаковывать наш багаж, и официанта в столовой, накрывавшего на стол. — Ты не возражаешь, если мы поужинаем здесь? Я слишком устал, чтобы куда-то идти, Maus. — Конечно. Давай здесь, — я попытался скрыть разочарование; да, мне хотелось погулять, но ничего, потерплю до завтра. — Ты заметил пианино в гостиной? Не удивительно, что именно римляне придумали слово luxus.** — Кстати, твой бывший и очень популярный президент тоже как-то жил в этом номере. Комнаты отделывали по вкусу Ага Хана,*** поэтому обстановка такая вычурная. Я бы предпочел что-нибудь поменьше, но завтра у меня целый день деловые встречи, и тут удобно их проводить — есть отдельный вход, столовая, студия и гостиная. — Какой из президентов? У меня два гражданства плюс еще отдельное место жительства, — засмеялся я. — Перон из Аргентины. Я немного его знал, когда мой отец был жив. Хитрющий лис. Отец был о нем очень высокого мнения, и после двух недель, проведенных в Аргентине, я тоже его зауважал. Как он смог сохранить свою партию — это загадка. Его поддерживали наиконсервативнейшие представители старой гвардии и в то же время прокубински настроенная молодежь из герильи.**** — Видишь ли, перонисты — это не политическая партия, это движение. «Мы, перонисты, неисправимы», — любил говорить Перон. — Неисправимы в смысле «неуправляемые», «ненавидящие перемены» или «ненадежные»? — Сам выбирай, — засмеялся я. — Только что-то одно? — пошутил Конрад. Похоже, его мнение об аргентинцах не стало лучше. — У тебя завтра весь день встречи? — Давай ужинать. Я хочу поскорее лечь спать, — коротко ответил он. Ладно, хорошо, никаких разговоров о делах. Мы прошли в столовую, по размеру не уступающую «малой столовой» у нас дома. Стол, предназначенный для десяти персон, был накрыт на двоих. — Я заказал немного мяса, — сообщил мне Конрад. Официант открыл вино и исчез в кухне. Ну, по крайней мере, это не «больничная» еда, которой мне приходилось довольствоваться в последнее время. — Думаю, что завтра ты можешь пойти с Алексеем в музей Ватикана, а после обеда осмотреть Собор Святого Петра. Потом вы погуляете и вернетесь сюда, скажем, в восемь вечера. — Опять выгоняешь на целый день? А где Холгерсен? — Да, с восьми утра — в девять уже начнутся встречи. Придет Альберт. Музей открывается в 8:30, а комнаты закрывают в час дня. Если погода будет хорошая, погуляешь с Алексеем. Он с бОльшим удовольствием проведет время в музее, чем Холгерсен — тот грозился уволиться, если я заставлю его совершить экскурсионный тур в Ватикан. — Я-то думал, мы с тобой вместе посмотрим город, — разочарованно вздохнул я. — Я знаю Рим очень хорошо. Когда мне было семнадцать, я жил здесь целый месяц вместе с Альбертом и Фердинандом в маленькой квартирке в Трастевере. Ходил на исторические курсы, пока они развлекались. За месяц квартира превратилась в свинарник. Каждый вечер девушки — это были разгульные семидесятые. Думаю, за эти четыре недели мне пришлось ночевать вне дома раз десять. С тех пор я зарекся делить что-нибудь с Альбертом. Фердинанд был не лучше. Не удивительно, что итальянцы считают немцев стадом шумных свиней, потому что эти двое — прекрасное тому подтверждение. — Альберта я еще могу представить в такой ситуации, но Фердинанд? Невозможно! — Я еще не рассказывал историю о двух то ли датских, то ли шведских куклах, которых он чередовал весь месяц? Так как это стало слишком хлопотно для него, Фердинанд под конец решил свести их вместе. Я, конечно, и сам не святой, у меня тут было несколько приключений, но я хотя бы не занимался сексом публично, на глазах у соседей, которые в результате были вынуждены вызвать полицию. — Фердинанд?! Не может быть! — я недоверчиво засмеялся. — Пришлось его спасать. Мой дядя поручился за него. Думаю, это был прощальный бенефис Фердинанда, потому что потом он пошел в армию, женился на Гертруде, у них сразу родился Карл Отто, и всё закончилось. — Он еще жаловался мне, что ты прыгал из постели в постель последние годы, хотя сам еще хуже! А на вид такой строгий и серьезный… — В двадцать лет я еще надеялся найти настоящую любовь. А в двадцать три влюбился, как полный идиот, в мужчину старше себя, работавшего в одном из наших подразделений. Возможно, из-за смерти своего отца, отсутствия поддержки со стороны ассоциатов и множества дел, навалившихся на меня, я увидел в нем то, что хотел видеть, а не то, что было на самом деле. До него я не интересовался мужчинами, и после него у меня было лишь несколько связей с лицами своего пола — обычно я предпочитал женщин. Наши отношения, о которых знали только Фердинанд, Альберт и Фридрих, продолжались семь лет. Сейчас я вижу свою ошибку — мне надо было порвать с ним гораздо раньше, но когда ты влюблен, ты слеп и всему находишь оправдание. — Все было настолько плохо? — спросил я. — Расскажи, если хочешь. — Работал он рядовым бухгалтером. Был довольно умен, но звезд с неба не хватал. Слабый характером, он всю жизнь поступал так, как ему говорили его отец и братья. Думаю, он начал со мной встречаться, потому что его родня увидела в этом возможность продвижения наверх. Он был женат на красивой милой женщине, и мне было стыдно перед ней, но любовь эгоистична по природе. — Если тебе и так было известно, что он женат, почему Фридрих сказал, что он предал тебя? — Предал не в романтическом смысле, а, скорее, в экономическом. Через некоторое время я назначил его старшего брата главой нашего отделения в Париже, а среднего — руководителем юридического департамента. У их отца была небольшая компания, и я дал ему несколько кредитов. Ничего существенного. Несмотря на то, что к тому времени я был Грифоном уже семь лет и в несколько раз увеличил наш совокупный капитал, инвестируя средства в технологические разработки, зарождавшуюся тогда информатику, приватизацию, во всевозможные деривативы, многие члены Ордена не доверяли мне, поскольку экономическая жизнь в те годы стремительно менялась, а они так и застряли в шестидесятых. Меня поддерживали только мой дядя и Лёвенштайн. До восьмидесятых банковское дело было очень консервативной сферой и почти не давало дохода. Я добавил остроты в пресный банковский бизнес. Если тебе кажется, что я сейчас слишком много работаю, то посмотрел бы ты на меня, когда мне было тридцать — по пятнадцать часов каждый день! Я сделал его братьев своими советниками, но они у меня за спиной начали кампанию за мою отставку. Старший хотел получить мою позицию, потому что Альберт тогда был еще не очень убедителен на своем месте. Задачей Роже — так его звали — было отвлекать меня, пока эти змеи сеяли у членов Ордена сомнения в моем соответствии занимаемому положению. Я делал им 90% прибыли и все равно не «соответствовал»! К счастью, у меня был Фердинанд, которого я тоже назначил своим советником; ассоциатом я его сделать не мог, поскольку он для этого тогда был слишком молод, а я не хотел подливать масла в огонь. Он никогда не доверял братьям Роже и начал расследовать их деятельность. Сначала я ему не поверил, но внезапно мы стали терять контракты, делать идиотские финансовые ошибки и дурацкие покупки; меньше чем за шесть месяцев мы понесли огромные убытки и потеряли рынки. Большинство приватизационных сделок по непонятным причинам не состоялось, а инвесторы повернулись к нам спиной. 1986 год был кошмаром: от 64% прибыли в предыдущем году мы скатились к жалким 3% в 1986. Из-за этого одного я мог остаться без работы. Я был идиотом и считал, что всему причиной неблагоприятное стечение обстоятельств, но Фердинанд при поддержке Лёвенштайна затеял негласное расследование. Весной восемьдесят восьмого года он был готов сформулировать обвинения. Оба брата бойкотировали все мои проекты с одобрения других членов Ордена. Там было еще много чего — в том числе хищения, отмывание денег и уклонение от уплаты налогов. Но в его материалах не обнаружилось ничего, что бы связывало Роже с делами его братьев, и это меня убивало. Предал ли он меня, как и его братья? Был ли он только фасадом или же движущей силой заговора? Я впал в апатию и две недели ни на что не реагировал. Фердинанд чуть ли не пинками вернул меня к действительности. Я пригрозил братьям Роже судом, если они не уйдут в отставку. Да, я проявил слабость, но я не мог идти против Роже. Они угрожали мне, что доведут до всеобщего сведения мою связь с их братом. Перед тем, как исчезнуть из моей жизни, Роже оставил письмо, в котором написал, что никогда не любил меня. Наши отношения были лишь игрой, затеянной его братьями и отцом. Я был опустошен и сломлен, но Фердинанд и Лёвенштайн взяли дела в свои руки и добились того, чего не смог я. Остаток года я провел, латая дыры, вычищая свой банк, активы и избавляясь от части ассоциатов. Когда мне исполнился тридцать один год, я полностью вернул себе контроль над компаниями, снова стал получать прежние прибыли, но в душе я был мертв. Единственное, что меня теперь волновало, это увеличение доходов и усиление власти. Только через два года я решился на связь с женщиной, но это были исключительно товарно-денежные отношения. Секс стал лишь способом достичь разрядки; отсюда слухи, что у меня будто бы было множество сексуальных партнеров. Когда ты богат, желающие сами находят тебя, и использовать их не составляет проблемы. — Я никогда не думал, что все было настолько ужасно. Ты всегда так нежен со мной — и в начале, и сейчас, — прошептал я. — Ты вернул мне вкус к жизни, ничего не прося взамен, — сказал он, целуя мне руку. — А ты стал первым человеком, в глазах которого я увидел любовь. Даже мой отец не проявлял таких чувств ко мне. Думаю, он — хороший человек и по-своему любил меня, но между нами никогда не было истинной связи, какая бывает у двух самых близких друг другу людей. С этими словами я приподнялся и прижался губами к его губам. Он взял мое лицо в ладони и сказал: — И ты думаешь, что я могу отказаться от тебя ради другого мужчины или женщины? Никогда. Последние двадцать лет я жил, как в аду. Возможно, что и до этого, но был слишком упрям, чтобы это осознать. ----------------- * На интерьеры отеля можно посмотреть здесь http://www.stregisrome.com/en/gallery, а вот здесь тот Royal Suite, где жила наша парочка; не забудьте взглянуть на цену за ночь. http://www.stregisrome.com/en/rooms/royal_en Спальня, кстати, симпатичная ))) ** luxus = роскошь (лат.) *** Ага Хан — титул духовного лидера мусульман-исмаилитов шиитской ветви, передаваемый по наследству. Ага Хан возглавляет международную организацию Aga Khan Development Network, в рамках которой функционирует ряд социально-экономических, образовательных и культурных учреждений (Википедия). **** Герилья = партизанская война, партизаны («малая война», исп.)