Заместитель

— Подъем! Уже семь, — раздался бодрый голос Конрада (чей же еще?!). Я недовольно рыкнул, пытаясь зарыться в постель поглубже. Бесполезно: он просто отобрал у меня подушку и сдернул покрывало. — Еще рано! У меня каникулы! — заныл я. — Не требуй, чтобы после ночи жаркого секса я выскакивал из постели в семь утра! — Если ты способен так бурно жаловаться, значит, ты проснулся. Поторопись и, возможно, застанешь завтрак. — Двойной черный кофе, — я сел на постели, силясь продрать глаза. Конрад уже оделся. Не понимаю. Вчера он захотел меня два раза: сразу после ужина, а потом в три часа ночи. Такое впечатление, что он вместо воды пьет энергетики. Даже птицы еще спят в эту пору! — Мечтай! — ухмыльнулся он. — С тобой помечтаешь, как же… — недовольно пробормотал я, попрощавшись с надеждой доспать. Он рассмеялся и с лэптопом ушел в гостиную. Я умылся и оделся попроще: все равно меня выгонят на целый день, так что никакого костюма и галстука. Пуловер будет в самый раз. Кстати, давно не видел свой рюкзак. Возможно, он стал жертвой Фридриха во время одного из его «рейдов элегантности» по моим вещам. Немного скучаю по своему верному спутнику, но, честно говоря, сейчас он мне не особо нужен. Когда я вошел в столовую, Конрад уже завтракал и, уткнувшись в компьютер, проверял почту. Сбоку от него сидел Альберт, одетый, как и его кузен, в строгий костюм, и ел яичницу с беконом. Я бы жизнь отдал за содержимое его тарелки! Но, увы, — полностью запрещено. — Хорошо спалось, Гунтрам? — участливо спросил Альберт. С чего бы вдруг такая забота? — Очень хорошо, спасибо, — я сел за стол и чуть не взвыл от разочарования, когда дворецкий поставил передо мной чашку чая. Потянулся за круассаном, но передо мной незамедлительно появилась чашка с хлопьями и грейпфрут. Пришлось отложить эту сочащуюся маслом вкуснотищу и есть, что дали. — Не могу сказать то же самое про себя. Мне пришлось мучиться в одном из маленьких номеров. Ужасно. Конрад, ты мог бы приютить любимого кузена. — Ни за что! — отрезал Конрад. — Конрад рассказывал мне о вашей хозяйственности, Альберт, — хихикнул я. — Неужели он до сих пор жалуется на то, что было почти тридцать лет назад?! Пойми, кузен, горничная оказалась горячей штучкой, и после того, как она была так добра ко мне, у меня язык не поворачивался просить ее мыть посуду или стирать. Мы были так молоды. — Возможно, но Эйфелева башня из немытых тарелок — это отвратительно. У Гунтрама в квартире чисто, и кровать заправлена. — Какой смысл убирать постель, если все равно собираешься на ней покувыркаться? Не успел Конрад высказаться по этому поводу, как пришел Алексей, и они вдвоем заговорили по-русски. — Я тоже терпеть не могу, когда они так делают, — шепнул мне Альберт. — Где он выучил русский? — Частный учитель в детстве помимо преподавателей английского и немецкого. Полезно, когда имеешь дела с русскими. Итальянского он нахватался, когда мы ездили на каникулы в Турин. В то время еще было непонятно, какая сторона победит, — поделился со мной Альберт. — Поторапливайся, в восемь он тебя отсюда попросит. Конрад и Алексей закончили разговор. Похоже, Алексей получил новый инструктаж по поводу того, как ему обращаться с таким опасным парнем, как я. Я не собираюсь плеваться в Сикстинской капелле! — Гунтрам, можешь идти с Антоновым, — надменно бросил мне Конрад. Иногда он такая свинья! Я попрощался с обоими Линторффами, и мы с Алексеем ушли. — Отсюда до Ватикана пятьдесят минут ходьбы, — сказал он мне на улице. — Пройдемся, или ты хочешь на метро? — Подожди-ка! Неужели мне теперь позволено ездить в подземке?! — полушутя спросил я. — Только не говори мне, что ты — слабак, вроде Хайндрика. — А как отнесется босс к тому, что ты заставляешь меня ехать на общественном транспорте? — Я забочусь о тебе так, как считаю нужным; в общественном транспорте гораздо проще остаться незаметным. Жалко, что сейчас там уйма народу, час пик. — Тогда пойдем пешком. — Правильный выбор. Примерно в половине десятого мы были на месте, и Алексей буквально затолкал меня внутрь, словно ему не терпелось. Интересно, как ты пройдешь контроль с той штукой, которую всегда носишь с собой. Ничего, чисто. Странно, обычно телохранители Конрада всегда имеют при себе оружие. Я, как идиот, собрался стоять в длиннющей очереди, но Алексей подошел к охраннику и что-то ему сказал, после чего тот исчез и вернулся через пять минут с пожилым человеком, лет шестидесяти, похожим на школьного учителя. — Мистер Антонов? Я — профессор Балдесарри. Доктор Остерманн предупредил меня о вашем визите. — Спасибо, что встретили нас. Это — Гунтрам де Лиль. Он присоединится к нам. — Тогда начнем. Сюда, джентльмены. Мы пойдем за первой волной туристов. В два часа дня мы вышли из Музеев и Садов; последние мы видели только мельком. Я ужасно устал. Голова до сих пор кружилась после Сикстинской капеллы. Мы прошли вдоль большой стены, окружающей Ватикан, к улице, которая вела ко входу в Собор Святого Петра. Стояла безоблачная и жаркая погода. Резь в глазах от блестевшей на солнце брусчатки усугубляла мою усталость, но я старался скрыть это от Алексея и был ужасно рад, когда мы стали спускаться по улице, ведущей к проходу через контроль безопасности, перед большой площадью напротив церкви. Площадь была запружена людьми и изобиловала сувенирными магазинчиками; в воздухе пахло розовым деревом, из которого сделаны продававшиеся здесь чётки. — Гунтрам, постой. Тебе сейчас станет плохо, — сказал Алексей. — Нет, всё нормально, пойдем. — Уже обеденный час, жарко, и ты не пил ничего с самого утра. Мы поедим, а потом пойдем в Собор. Тебе не стоит бегать под палящим солнцем. Сейчас за тридцать. — Да, я бы поел. Пицца? — Не самый лучший выбор, но с другой стороны, ты уже давно не нюхал пиццы. — Я не ел пиццы с тех пор, как был в Венеции. Жан-Жак убил бы меня, попроси я ее приготовить. — Не убил бы. Больше доверяй ему. Алексей повернулся и зашагал в противоположном направлении. Я устремился за ним, предвкушая пиццу. Мы завернули в крохотный семейный ресторанчик, заполненный местными жителями. Наконец можно посидеть в обычном месте, а не в одном из этих пафосных заведений, куда мы обычно ходим с Конрадом. Десять к одному, что здесь тарелки круглой формы, нормальные порции, и не подают никаких муссов. — Так, теперь придется поработать тебе: ни слова не знаю по-итальянски. Хочу карпаччо и пиццу рустикану, — сказал Алексей, когда к нам подошла официантка. Я сделал все, что мог, с моим аргентинским итальянским. Она посмеялась, но принесла то, что мы заказывали. — Отлично, — сказал Алексей. — Не могу не согласиться. Кстати, о поварах. Как у тебя продвигается с Жан-Жаком? Когда ты уезжал, он замучил меня, готовя борщ почти каждый день, — спросил я, набрасываясь на свою пиццу. — Хорошо. Он согласился на постоянные отношения. Больше никакого кобелирования. — Я тебя умоляю, Алексей! Он тихий, как мышонок. Целый день проводит на кухне. Единственный раз, когда я слышал, как он кричит, это когда Фридрих не позволил ему приготовить очень странную рыбу. — Тем не менее, именно так я с ним и познакомился, — угрюмо сказал Алексей. — Не верю. Ты наверняка преувеличиваешь. — Когда я приехал сюда в 1996 году, я начинал, как обычный телохранитель — вроде Амундсена или Холгерсена. У герцога было заведено каждый вечер ужинать в Кёнигсхалле, и мне, соответственно, тоже приходилось сидеть вместе с другими телохранителями в помещении для персонала. Там я и познакомился с Жан-Жаком, шеф-поваром немецкой кухни. Сначала он просто болтал со мной о разных пустяках, потом стал приносить поесть. Слово за слово, ну ты знаешь, как это бывает, и в начале девяносто седьмого мы стали встречаться. — Мне казалось, ты говорил, что просил разрешения у Фердинанда… — Встречаться — в смысле, трахаться на кухне, — пояснил Алексей. Я покраснел. — Как-то раз, вечером, после смены (во время работы — никогда), мы занимались сам-знаешь-чем, и нас засек официальный бойфренд Жан-Жака. Хозяин Кёнигсхалле. Я и понятия не имел! Очень плохо для того, чья профессия — разведка. — Паршиво. Герцог сильно разозлился на тебя? — Сердился и чуть не вышвырнул вон. Сказал мне, что только идиоты гадят там, где едят. Другими словами, конечно. Жан-Жака уволили, но Фридрих сразу же предложил ему место шеф-повара в замке. Я уговорил его принять предложение, хотя он собирался вернуться во Францию. Герцогу очень нравилось, как Жан-Жак готовит, и он разглядел в этой ситуации возможность хорошо есть дома. До 2001 года я старался не давить на Жан-Жака, а потом попросил разрешение у Фердинанда — выговор от герцога трудно забыть. За это время у Жан-Жака было много приключений, и меня он рассматривал только как партнера по сексу. — Не знал. Это плохо для тебя. — Я много и напряженно работал — хотел предложить ему что-то большее, чем вечерний секс с горячим охранником. Если я стану советником, как Михаэль или как сейчас стал Горан, у меня будет определенная стабильность. Подвижки уже есть: по крайней мере, Жан-Жак перестал ходить по клубам. Если он идет туда, то со мной. — Я не ошибся. Ты очень похож на своего босса, — я рассмеялся, радуясь за Алексея. — А как твои дела? Не видел тебя с декабря. — Ну да, ты же путешествовал где-то там, — протянул я. — Просто навещал старых друзей, — ухмыльнулся он. — Выкладывай, Гунтрам, или мне прибегнуть к другим способам дознания? — Нет, спасибо. Лучше я сам, — рассмеялся я. — Всё идет хорошо. В основном. В начале года Конрад без объяснений исчез. Я не знал, где он. Потом мне рассказали про заваруху, устроенную этим парнем, Морозовым, с последствиями которой им пришлось разбираться. Сейчас, кажется, все хорошо. Но на горизонте возник другой ненормальный русский. Боюсь, как бы всё не повторилось… Ох, извини, не хотел тебя оскорбить. — Он и есть ненормальный. Не волнуйся, я не чувствую себя оскорбленным. — Его недавняя записка напугала меня, если честно. Я его боюсь. Из-за меня он может напасть на Конрада. Я никогда не хотел, чтобы это случилось, и не знаю, что делать, чтобы это остановить. Теоретически, мне надо бы поговорить с ним и сказать, чтобы он проваливал, но я слишком боюсь его. — Это все равно не помогло бы. Репин очень упрям, и если он интересуется тобой уже три года, так просто он не передумает. — И что мне делать? — Ничего. Оставь это герцогу. — Не могу. Я втянул его во всё это. — Нет, это Репин заварил кашу, — возразил Алексей. — Я уехал из России, в том числе, из-за него. Он из тех, кто любит всё контролировать, и его просто так не остановишь. Герцог разрешил мне кое-что тебе рассказать. Я приехал сюда, оставив службу — мне претило многое из того, чем приходилось заниматься. Мы стали хуже наемников — брались за любые грязные дела, чтобы заработать. Я видел много вещей, которые мне не нравились. Мне было двадцать шесть, когда я познакомился с Репиным в Курдистане. Сначала я решил, что он всего лишь обычный торговец оружием, один из тех, кто навещает генералов, чтобы купить у них что-нибудь. Мы стали общаться, потому что он был невероятно интересный и незаурядный человек, а потом сделались любовниками. Я вытаращил глаза. Три года вместе? — Это продолжалось до 1996 года, когда мне всё надоело, и я покинул страну. Наши отношения никогда не были чем-то серьезным, и о любви речь не шла. Для него я был игрушкой для секса, а я от него многое узнал об искусстве. Это стало огромным открытием для меня, бедного мальчишки из Питера, который ничего не знал, кроме службы в армии, а потом в КГБ. Он никогда не был груб или жесток, пока мы оставались вместе, хотя он — беспощадный человек, который мог запугать даже людей, прошедших Афганистан. Умный, холодный, немилосердный по отношению к врагам, он был великодушным любовником. Ну, по крайней мере, по отношению к тем, кто его, по его мнению, не предал и не разочаровал. Он позволил мне уйти и даже поговорил с Линторффом, чтобы тот меня взял к себе. Только поэтому со мной не разделались его подчиненные. Он контролирует там все, и его бизнес, основанный на проституции, торговле оружием и наркотиками, уже приобрел мировой размах. Аль Капоне — малыш в песочнице по сравнению с Репиным. — Ты говорил, что не знаешь его. — Я сказал, что он — загадка для российских правоохранительных органов, и это так. Я не предавал ни герцога, ни тебя. Линторфф знает все, что знаю я, и это даже больше, чем я сообщил своим властям. Он знает, откуда я пришел. Но герцог не хочет, чтобы об этом стало известно другим. Репин никогда не причинит тебе вреда — ты ему слишком нравишься. Он любил приударить за студентами или молодыми художниками в Москве, но они долго с ним не задерживались, потому что он не видел в них истинного таланта и разочаровывался. Думаю, мной он заинтересовался потому, что я был полным невеждой по части искусства, но хотел учиться. Я никогда не был единственным у него в постели, да и не хотел им быть. Если он узнает, что ты целый месяц не рисовал из-за него, он очень расстроится и выкинет что-нибудь невероятное, чтобы восстановить урон. — Он исчезнет с горизонта, если я перестану рисовать? — Нет. С него станется похитить тебя, чтобы объяснить, как прекрасно твое искусство, и что ты должен вернуться к рисованию. А если ты не подчинишься, он будет медленно пытать и убьет кого-нибудь, кого ты любишь. — А если ему не понравится очередная моя работа? Если я начну рисовать что-нибудь идиотское? Вроде грустных клоунов и роз? — Плохая идея. Тут возможны два варианта. Либо он опять убьет кого-нибудь, кто тебе дорог, либо он убьет тебя за то, что не оправдал его ожиданий. Я видел такое несколько раз. Но, честно говоря, я не думаю, что ты сможешь разочаровать его, даже если захочешь. Ты в точности тот тип художника, который он любит. Когда он прислал тебе альбом Сарджента, я понял, что у него это очень серьезно. Джон Сингер Сарджент — один из его любимых живописцев, и многие из твоих вещей похожи на его — барочностью, математическим элементом в построении образов, как, например, у Веласкеса, другого любимого Репиным художника, вдохновлявшего Сарджента. Я пытался объяснить это герцогу, но он меня не стал слушать, а это очень важно. — Репин ненормальный. Я не знаю, что делать, — в отчаянии сказал я. — Пойдет он против Конрада? — Не могу сказать. Я не знаю. Герцог помог Репину увеличить его легальное состояние. Они сотрудничали много лет. Но, с другой стороны, Репин улаживал некоторые дела герцога, поэтому не чувствует себя обязанным ему. У Линторффа есть много чего, что он может использовать против Репина, а у Репина нет. Ему было бы логичней не рыпаться. Но к несчастью, у нас, у русских, кровь горячей, чем у немцев. — Согласится он пойти на компромисс? Например, он получает все, что я рисую, и оставляет меня в покое. — Вряд ли. Но в этой ситуации есть один плюс — Репин хочет, чтобы ты сам пришел к нему. Добровольно. Хотя не знаю, сколько времени он будет ждать твоего решения. — Я не могу провести всю жизнь, прячась за спиной Конрада, — тихо сказал я. — Да, не можешь. Возвращайся к привычной жизни. Рисуй и учись, как раньше. Возможно, произойдет что-то, что изменит ситуацию, но сейчас мы все в тупике. Могу попробовать поговорить с ним, попытаться образумить, но не уверен, что это поможет. Давай, доедай. Ты похудел и выглядишь измученным. — Это из-за ночных упражнений, — устало сказал я. — Не знаю, смогу ли я забыть о нем. Я все время вспоминаю об этом, и мне делается страшно. — Это то, чего он добивается — чтобы ты все время о нем думал, хорошо или плохо. О нем, а не о герцоге. Не позволяй страхам управлять твоей жизнью. Попытайся стать прежним. Рисуй, ходи в университет, усложняй Хайндрику жизнь, а то он совсем разленился, — предложил мне Алексей, и я не удержался и улыбнулся в ответ. — Если ты говоришь, что бесполезно договариваться с ним или ждать, когда ему надоест, тогда мне лучше вернуться к нормальной жизни. — Вот теперь другое дело! Молодец! Я даже куплю тебе десерт и отведу в Собор. Еще тебе нужны солнечные очки, а то ты, как слепая моль на солнышке. — Как ты думаешь, будет очень плохо, если я украду несколько бумажных салфеток? У меня с собой только карандаш с очень мягким грифелем. — Лучше не надо. Официантка выглядит очень сурово. Мы расплатились, и я оставил салфетки в покое. Из собственного опыта знаю, как раздражает, когда приходится поправлять их в держателе. Мы пошли в Собор Святого Петра, и я сразу в него влюбился. Он удивительный. Снаружи он представляется вам чудовищно огромным, но когда вы оказываетесь внутри, он кажется маленьким и каким-то уютным, что ли… И только когда вы долго идете по нему, вы понимаете, какой он большой. Особенно если в центре зала задрать голову и смотреть вверх, на бесконечно высокий свод. …Когда я увидел Пьету, я лишился дара речи. Встал как вкопанный, онемев от благоговения. Неужели это сделано из камня? Она выглядела нематериальной, легкой и живой. Можно было почувствовать, как ток крови в её теле, ее напряженная скорбь контрастируют с безжизненностью тела Христа. Я видел перед собой подлинную красоту. — Впечатляюще. Микеланджело было всего двадцать четыре года, когда он ее закончил. Человеку либо дано такое, либо нет, — сказал Алексей, останавливаясь рядом со мной. — Надо было украсть те салфетки, — пробормотал я, проклиная себя за то, что, как идиот, забыл взять с собой бумагу. На полу тут не порисуешь. — Гунтрам, мы в Храме! — он изобразил шок. Я недобро взглянул на него. — У меня с собой блокнот. Я знал, что ты не устоишь, парень, — рассмеялся Алексей, вынимая из кармана пиджака небольшой блокнот с твердой обложкой — в таких удобно рисовать стоя. — Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Большое спасибо. — У меня много опыта в принудительном прекращении голодовки, — хихикнул он и отошел, чтобы сесть на одну из деревянных скамей. Оказалось, я слегка сдал в скорости и легкости, но после третьего или четвертого неудачного наброска былой темп вернулся. Не знаю, как долго я там простоял, но я сделал не меньше восьми скетчей скульптуры с разных ракурсов. Когда я сосредоточился на лице Девы, кто-то слегка толкнул меня в спину. — Извините, — сказал невысокий человек, одетый, как священник, с эмблемой Ордена Иезуитов на правом лацкане. — Простите за неловкость, но я не мог не попытаться взглянуть на ваши наброски. Ее давно никто не рисует. Меньше чем через секунду Алексей уже стоял рядом с незнакомцем, пристально глядя на него. Да ладно, это просто старый священник. — Прошу прощения. Я не знал, что это запрещено. — Не запрещено. Просто никто этого больше не делает, если только вы не приходите сюда вместе с классом из художественной школы. Никто больше не рисует прямо с натуры. Меня зовут Энрико Д'Аннунцио. Я работаю в здешней Сокровищнице. — Приятно познакомиться. Гунтрам де Лиль, — я пожал ему руку. Алексей так и стоял рядом, но священник не обращал на него внимания. — Можно взглянуть? Спасибо. — Он взял у меня блокнот и быстро перелистнул несколько первых страниц, остановившись на последней. — Первые вообще никуда не годятся — словно вы только пробуете материал, — но потом становится лучше, и в последних двух вам удалось уловить дух скульптуры. Где вы учитесь? — Я не учусь специально. Это просто увлечение, — пробормотал я. — В таком случае я подправлю первые, чтобы вы поняли, к чему должны стремиться. Карандаш, пожалуйста. Я послушно отдал свой карандаш, замолчав от растерянности. Теперь я знаю, где Фридрих набрался своих диктаторских замашек. — Эй, охранник, подержите это. — Алексею пихнули папку, которую до этого держал в руках священник, и иезуит принялся за второй скетч. — Здесь нужны долгие линии, не надо сомневаться. Сначала хорошенько разглядите объект, запомните его, а потом уж рисуйте. Не стоит пробовать на бумаге, чтобы найти подходящие линии — как это делают многие. Лучше вообще не смотрите на то, что рисуете, фокусируйтесь на изображении, пусть рука слушается вас, а не наоборот. Всем управляет ваша голова, а не рука. — Он работал очень быстро, и буквально через несколько секунд полностью переделал мое убожество. — Я не понимаю, почему первые такие плохие, а последние сделаны вполне прилично. — Я месяц не рисовал, — признался я. — Это неправильно. Рисование — как спорт. Нужно практиковаться каждый день. Вам стоит подумать о том, чтобы начать учиться. Если вы не хотите специализироваться в искусстве, всегда можно найти частного учителя. Пойдемте в мой кабинет, я дам вам список преподавателей. — Я живу в Цюрихе. — Тогда… дайте подумать… Там можно найти приемлемых преподавателей. Есть один, ужасный характер, но весьма хорош. Жаль, что он не берет учеников. — Мастер Остерманн? Я занимаюсь у него. — Тогда вы в хороших руках, но не показывайте ему первые наброски. Он их порвет и заставит съесть кусочки, — хихикнул священник. — Знаю… И мне опять придется рисовать что-нибудь идиотское, — вздохнул я. — А не вы ли написали картину с собаками? Остерман прислал мне каталог этого года. Если бы мы не были старыми друзьями, я бы решил, что он меня ненавидит. — Да, это моя, — я сглотнул. Пора услышать критику от настоящего эксперта, а не от леди за чашкой чая. — Хорошо. Обещающе. Сможете достичь большего, если будете усердней работать. Концепция хорошая, удачно использованы свет и пространство, но есть, куда расти. Не ленитесь, молодой человек. Надолго вы здесь? — До вечера субботы, — теперь Алексей убьет меня за то, что я выдал совершенно секретную информацию. — Жаль. Вот моя визитная карточка. Там адрес электронной почты. Присылайте мне фотографии ваших работ. Мне будет интересно следить за вашим прогрессом. Нам здесь всегда нужны хорошие художники. Доброго дня, — и он быстро ушел; я даже не успел попрощаться. Я спрятал визитку в папку. — Эй, охранник! Ты понял, что это было? — шутливо спросил я. — Ох уж эта современная молодежь! Скоро будешь называть меня Алёшей, — притворно обиделся он. — Вот погоди, я расскажу герцогу, что кардиналу, предположительно работающему в Сокровищнице Ватикана, понравилась твоя работа… и что ты большой лентяй по части рисования, — он коварно ухмыльнулся. Я с ужасом посмотрел на него. Видимо, придется вести себя как паинька остальную часть нашего путешествия, чтобы он не включал эту часть информации в свой отчет. Не хочу, чтобы меня цепями приковали к мольберту! — Визитку, пожалуйста, мы с Гораном ее проверим. Настала моя очередь обижаться, когда пришлось вернуть кусочек бумаги с Папской печатью. — Пойдем обратно в Сен Реджис? Мне уже хочется есть, и теоретически там должны подать «приветственный торт с чаем» — если верить отельной брошюре. — Неудивительно. Сейчас почти шесть. К счастью, я — человек, любящий медитацию, но в следующий раз, когда мне придется ходить с тобой по музеям, захвачу с собой подушку. Мы не спеша пошли обратно, по пути заглянув в Замок Святого Ангела, и пересекли реку. Мне понравилось, что вдоль Тибра так много больших деревьев, как и в городе. Вокруг было столько всего красивого, но уже хотелось домой. Потом Алексей захотел купить мне солнечные очки (уже темнеет, не заметил?), и мы зашли в какой-то пафосный магазин. — Доволен? В них я похож на профессионального киллера, — немного расстроенно сказал я. — Ты? На киллера? Абсолютно нет. С этим рождаешься. Либо оно есть, либо нет, — хихикнул он. И, конечно же, пришлось идти смотреть на фонтан Треви. Я так устал, что не возражал бы, чтобы всех этих тритонов и сирен закатали в консервы, как какого-нибудь тунца. Алексей очень серьезно отнесся к приказу не возвращаться до восьми! — НЕТ! Я отказываюсь смотреть эту проклятую крипту из костей! — запротестовал я, когда Алексей предложил сходить в Церковь Капуцинов напротив площади Барберини. — К тому же, она наверняка уже закрыта в этот час. — ОК. Завтра. — Давай вернемся в отель. Послушай, я пойду в спальню и буду сидеть там тихо-тихо. Или побуду у тебя, чтобы никому не помешать, — заныл я, словно пятилетний, подпустив умоляющие ноты в голос. Он сжалился надо мной, и мы за десять минут добрались до нашего отеля. Мы вошли через отдельный вход, отведенный для королевского номера, и Алексей, прежде чем вызвать лифт, быстро переговорил с одним из секьюрити. У входа в комнаты номера стояло еще четыре телохранителя. Похоже, встреча еще не закончилась. Я молча прошел в спальню и закрыл дверь, оставив Алексея снаружи. Ему есть, с кем пообщаться. Я был полумертв. На самом деле. Я собирался принять душ перед ужином, поскольку на часах уже было больше восьми, но услышал осторожный стук в дверь. Это оказался Алексей. — Вечерний костюм, Гунтрам. Прости, парень. Еще не закончилось, — с сочувствием сказал он. Великолепно! Ужин и шоу! Я оставил блокнот на столе и пошел мыться и переодеваться. После душа я почувствовал себя немного лучше, но спина до сих пор болела. Наверное, я старею… Двадцать лет — это уже серьезно… Решено: вечером лягу спать, ни на что не отвлекаясь. Сев за стол, я стал бездумно рисовать все, что видел на площади Святого Петра. Телевизор включать не стал — слишком устал, чтобы вникать в итальянскую речь. В комнату вошел Конрад. Он пребывал в хорошем настроении — видимо, всё прошло неплохо. Конрад коротко поцеловал меня и стал рассматривать сегодняшние рисунки, но ничем особо не заинтересовался. Затем сходил в душ и сменил одежду. Я рисовал. — В девять к нам придет ужинать монсеньор Гандини. Принимать его — большая честь для нас. Еще будет Альберт, — сказал мне Конрад, выискивая в шкафу галстук. — Гандини, как юрист в Венеции? — Это его дядя. — Думаю, я никогда не видел столько священников, сколько сегодня. Полный набор ворон. Да, я не слежу за языком, когда устал. — Гунтрам! — рявкнул он на меня. Впрочем, довольно беззлобно. Неубедительно, Конрад. — Один из них даже захотел посмотреть мои рисунки. Он дал мне свою визитку, она у Алексея. Он работает в Сокровищнице Собора. Фамилия у него, как у итальянского поэта… Д'Аннунцио. Он знаком с Остерманном. — Не удивительно. Если это был Энрико Д'Аннунцио, то он — известный историк в области искусства Возрождения. Он что-нибудь сказал тебе? — Да. Остерманн — стоящий учитель. Я рисую хорошо, но могу гораздо лучше. Мне нужно не лениться и больше заниматься — потому что я ему сказал, что месяц не рисовал. Велел посылать ему фото своих работ; им нужны хорошие художники, — рассеянно сказал я, сосредоточившись на своем рисунке. Проклятье! Нужна точилка, а у меня нет. Может, в большой коробке с карандашами есть одна? — А, вот еще: в последних эскизах мне наконец удалось уловить дух вещи. — И этой вещью была?.. — Пьета, — ответил я, полностью захваченный прорисовкой колонн. Он глубоко вздохнул. — Ты безнадежен, Гунтрам. Специалист мирового масштаба говорит, что ты способен уловить дух шедевра, а ты упоминаешь об этом вскользь, словно о пустяке. — Я это все рассказываю, чтобы тебе не пришлось слушать ту же историю в исполнении Алексея. Экономлю твое время. Кстати, ты знаешь, что они с Репиным были хорошими друзьями? — Не меняй тему разговора. — Я сердито посмотрел на Конрада. — Да, знаю, — признался он. — И когда ты собирался мне это рассказать? Или ты вообще не собирался рассказывать? — Что бы там между ними ни произошло, это случилось почти десять лет назад, и все это было не больше, чем кувыркание в постели. Репин отправил Алексея ко мне, поскольку только так он мог оставить службу, и, думаю, потому что Репин хотел расстаться с ним по-дружески. Антонов абсолютно лоялен нам. — Почему ты так в этом уверен? Мне нравится Алексей, и он однажды спас мне жизнь, но Репин совершенно ненормальный. — Потому что Репин едва не убил Алексея, пытая его, чтобы выяснить источник утечки в своей организации. Алексей оказался невиновен, и Репин почувствовал что-то вроде раскаянья, поэтому отослал его ко мне, хотя все могло закончиться выстрелом в голову. Если ты считаешь, что Антонов способен предать нас, чтобы вернуть себе расположение Репина, ты ошибаешься. Он ненавидит его всеми фибрами своей души, потому что в процессе «расследования» была убита его семья. Никогда никому не рассказывай то, что я тебе сейчас сказал. Никто об этом не знает. Даже Фердинанд. Алексей — одно из моих лучших приобретений, и я не хочу, чтобы его карьера была разрушена из-за сплетен. — Я буду молчать, — шепотом пообещал я, чувствуя, что меня вот-вот стошнит. — Почему он мне ничего не сказал? — Потому что не хотел тебя пугать Репиным. Возможно, он еще и не хочет вспоминать. Ему потребовалось полгода, чтобы вернуться в строй. Он был скорее мертв, чем жив, когда я его получил. — Это ужасно! Они же были любовниками! — Гунтрам, не все люди похожи на тебя. Такие отношения — не гарантия верности. В действительности, любовник обычно и бывает тем человеком, который наносит тебе финальный удар. Алексей не имел никакого отношения к проблемам Репина, но тот не был на сто процентов уверен в этом. Репин окружен гораздо более зубастыми акулами, чем я. Любой признак слабости для них — сигнал к нападению, — задумчиво сказал он, глядя в никуда. Я почувствовал укол страха: в голове всплыло воспоминание о собрании, где мне рассказали про Репина, и о том, как холоден был голос Конрада, когда он сказал: «Хочу услышать твою версию, прежде чем принять решение»; возможно, поэтому Фердинанд был так расстроен в то утро, а Горан — мрачен. Конрад думал, что я — часть хитроумной схемы, направленной против него, и обдумывал необходимость моего устранения? Ведь Конрад и Репин не слишком отличаются друг от друга… — Почему ты взял его к себе? — тихо спросил я, хотя на самом деле я хотел узнать, почему Конрад оставил меня в живых. Его паранойе нет пределов, и я знаю, что когда он чувствует угрозу, его жестокость безгранична. — Алексея? Потому что все, за что берется, он делает прекрасно. У него есть доступ в такие места, куда нет ходу никому другому. Иногда я думаю, что если бы Алексей захотел, он смог бы уговорить Бен Ладена отдать ему в жены свою любимую дочь. Он — прирожденный дипломат и солдат. Потеря Репина — мое приобретение. — Алексей сказал, что Репин не исчезнет и не отступится от меня. Подаренная им книга объясняет, каким он меня видит, и что ему во мне нравится. — Возможно, это так, но, с другой стороны, существуют сотни книг о Сардженте, но Репин выбрал альбом с венецианскими пейзажами. Тем самым он говорит мне, что считает, что я украл тебя у него, и он хочет вернуть тебя. С этими словами Конрад подошел ко мне, наклонившись, сдернул меня со стула и крепко стиснул в объятьях. — Я никогда от тебя не откажусь. Ты — мой, — с пугающей серьезностью сказал он.