Заместитель

19 декабря 2005 года Вчера мне пришлось по просьбе Конрада идти на благотворительный прием в Париже. Сначала мне эта просьба показалась странной — он сам ненавидит такие мероприятия и всегда старается свести время своего присутствия к минимуму. Но оказалось, что этот прием организован Элизабеттой фон Линторфф, поэтому Конрад не осмелился его проигнорировать. Мне совсем не хотелось оставлять детей в Цюрихе — даже на одну ночь, но в последний момент я позволил Конраду уговорить себя лететь с ним. Праздновалось пятидесятилетие «Неправительственной организации защиты детей, живущих в военных зонах». Элизабетта когда-то была там президентом, и я больше чем уверен, что она получила чек от Конрада, как подарок на день рождения. На прием пригласили всех, кто с ними когда-либо сотрудничал, — организации, спонсоров, прессу и так далее. Поэтому протиснуться сквозь толпу было практически нереально. А о том, чтобы занять буфетный столик, и речи не было. Чтобы меня не затоптала вся эта элегантная публика, я прятался за спиной Конрада, который предусмотрительно занял уютный угол и никого туда не пускал. Чтобы он просто так стал общаться с людьми, да ни за что! Если кто-то хотел поговорить с ним, ему нужно было самому подойти к Конраду, и если тема не касалась бизнеса или художественного аукциона, он быстро терял интерес, и разговор увядал. Все же нашлось несколько смельчаков, решившихся подойти к нам, остальных держало на расстоянии суровое выражение лица Конрада. Заметив, что какой-то мужчина лет шестидесяти несколько раз посмотрел на нас, я улыбнулся ему, решив, что он — один из деловых знакомых Конрада, попавшийся в ловушку, как и мы. Он воспринял улыбку, как приглашение подойти ко мне. Как это некстати: мы как раз собирались через десять минут уходить, а теперь придется с ним разговаривать! — Добрый вечер. Меня зовут Николя Лефевр. Простите за назойливость, но вы мне очень сильно напоминаете одного человека, с которым я был знаком в прошлом. Что?! Он использует эту старую уловку, чтобы подцепить меня прямо на глазах у Конрада? Тот и так уже смотрел на француза волком. — Боюсь, что я вас не знаю, сэр, — ответил я, надеясь, что он поймет намек. — Нет, нет! Тот человек умер. Он был юристом; мы вместе работали в одном, уже давно закрывшемся фонде, который оказывал правовые услуги иммигрантам, беженцам и беднякам. Вы очень похожи на него — того, каким он был, когда я познакомился с ним в мае 1968 года. Я словно увидел призрак. Возможно, в легендах о доппельгангерах есть доля правды. — Я родился в 1982 году, мистер… — Лефевр. Николя. С кем имею честь? — де Лиль. — Вы имеете какое-нибудь отношение к Жерому де Лилю, юристу? — в его голосе звучало искреннее удивление. — Это мой отец, — сказал я. Конрад встал ближе. — Вы, должно быть, его сын Густав! — восторженно воскликнул француз. — Гунтрам. — Точно, сейчас я вспомнил. Гунтрам. Жером назвал вас в честь Меровингов, чтобы попытаться помириться с отцом, но это не помогло. Виконт так никогда и не принял его образ жизни. В семье ваш отец был паршивой овцой. Какое горе, что он тяжело заболел и принял такое решение. Вы очень похожи на него. Когда Сесиль покинула этот мир, Жером изменился до неузнаваемости. — Мой отец был болен? — изумленно спросил я. Мне он этого не говорил. — Да, раком поджелудочной железы. Очень быстро распространяется, ничем не остановишь, и ужасные боли на последней стадии. Я, наверное, на его месте сделал бы то же самое. Гунтрам, с вами всё в порядке? — Мистер Лефевр, думаю, нам пора идти. Хорошего вечера, — сказал Конрад, потянув меня за руку. — Я не знал… Он не оставил прощальной записки и ничего не говорил, — прошептал я, чувствуя, как начинает кружиться голова. — Не знали? По его просьбе я нашел юриста в Аргентине, который взял на себя заботы о вашем трасте. Мы с Жеромом несколько лет вместе работали в благотворительном фонде. Он был идеалистом, но при этом настоящим профессионалом! — Мой отец работал в банке. — Не думаю, что здесь подходящее место обсуждать такие темы. Если хотите, мы можем договориться о встрече. Я дам вам свою визитную карточку, — поспешно прервал нас Конрад. — Делами фонда Жером занимался безвозмездно. Они нам вообще не платили, — Лефевр не обратил никакого внимания на Конрада. — Параллельно он начал работать в «Креди Овернь», в юридическом отделе. Его семья устроила его туда, пока он снова не начал швыряться булыжниками в Де Голля или Помпиду.* Этот маленький банк принадлежал вашей семье, если я правильно помню, но в девяностых он прекратил свое существование. Невероятно! Вы выглядите в точности, как он в вашем возрасте. Вплоть до жестов! Почему бы нам не сбежать отсюда — вы бы рассказали мне о себе. Моя фирма уже оставила свои пожертвования, и я им больше не нужен. — Да, это было бы хорошо, — поспешил ответить я до того, как Конрад скажет «нет» и начнет ворчать по поводу процедур безопасности. Надо выбрать какое-нибудь нейтральное место. — Не хотите ли поужинать с нами в лобби отеля? Это недалеко отсюда. — Скажите, в каком, и я попрошу моего водителя, чтобы он подбросил меня туда. — «Крийoн», — ответил я, чувствуя, как злится Конрад. Наверняка потом он устроит скандал, но мне все равно. Лефевр — первый человек, встреченный мною за всю жизнь, который знал моего отца и может мне что-нибудь рассказать о нем! Когда мы приехали в отель, Конрад уже дошел до точки кипения. Я собирался пойти в ресторан, но он рявкнул что-то насчет того, что у нас есть гостиная в номере. Лефевр сказал нам, что он ассоциированный партнер в международной юридической компании, базирующейся в Брюсселе. Он дал Конраду, глядевшему на него с подозрением, свою визитную карточку. Мы сели на диваны в гостиной нашего сьюта, и я заказал нам кофе. — Какое совпадение! Невероятно! — продолжил восторгаться Лефевр. — Действительно, — рявкнул Конрад, все еще очень недовольный. — Вы немец? — Да. Конрад фон Линторфф. На Лефевра его имя не произвело никакого впечатления, и он сразу же потерял к Конраду интерес. — Волосы и цвет глаз у вас от Сесиль. Она была такой милой женщиной. Не очень успешная художница, но мне нравились ее картины — очень искренние и непосредственные. Она подарила мне одну на свадьбу. Картина до сих пор со мной, в Брюсселе, а вот жена ушла, забрав часть моих денег. — Моя мать была художницей? — озадаченно переспросил я. О ней я почти ничего не знал. Только имя: Сесиль Дюбуа. — Не профессиональной. Она постоянно рисовала, и так они и познакомились в 1975 или 1977 году. Не помню точно. Это произошло летом, она была моложе Жерома на восемь или десять лет. О, вспоминаю… Это случилось в 1975 году, потому что когда она забеременела, твой отец любил шутить, что это поможет ему преодолеть «зуд седьмого года», как в той кинокомедии.** Когда он женился на ней в 1975 году, случился большой семейный скандал, потому что она была студенткой-художницей без семьи и без денег. Жером однажды сказал мне, что они хотели женить его на какой-то богатой женщине из Германии, но ему эта идея была ненавистна, и после отказа жениться на ней у него испортились отношения с семьей. — Я никогда не встречался ни с кем из них. Наша семья состояла только из меня и отца. — Неудивительно. Вся семья Жерома погибла за несколько месяцев до его самоубийства. Отец, братья и их семьи. А, нет, только один брат и его семья. Второй уехал… кажется, куда-то в Южную Африку. Жером свою семью не любил, и как мне думается, поэтому-то он и искал юриста, который позаботился бы о вас. Как там, кстати, поживает Мартинес Эстрада? Выучил ли французский в итоге? Я защищал его, когда французское правительство хотело выслать его назад в Аргентину по обвинению в терроризме. А он просто сбежал от военной хунты. Я помог ему получить политическое убежище, а после — французское гражданство, хотя он не смог бы сказать «bonjour» даже ради спасения собственной жизни! — рассмеялся Лефевр. Да, это правда. Горацио говорит только по-испански, и поэтому он не мог общаться с моим отцом. Он говорил мне, что был другой юрист, француз, который объяснял ему, что от него требуется. — Он довольно бегло говорит на нескольких языках, — я решил проверить Лефевра. — Горацио?! Не может быть! Только испанский. Он научил меня ругаться на местном диалекте, очень забавно. Он состоял в Монтонерос***, но на рядовой позиции. Его там называли Compañero Chano.**** Тоже правда. Он рассказывал мне о том, что жил во Франции, как политэмигрант, и что вернулся обратно в Аргентину в 1985 году. — Почему вы сказали, что мой отец был паршивой овцой в семье? — Я сказал? Это ирония, молодой человек. Семья Жерома — старинная аристократия из Пуатье. Они владели маленьким банком в Оверни и землями в Пуатье. Его отец работал в банке здесь, в Париже. В частном банке. Очень строгий человек. А Жером бунтовал. Он был средним сыном. Я познакомился с ним в мае шестьдесят восьмого, когда он изучал право в Сорбонне. Настоящий бунтарь. Метал камни на улицах, несколько раз попадал в тюрьму за сопротивление CRS.***** Семья отказалась от него после третьего раза, когда им пришлось за него поручиться; они боялись, что из-за него они потеряют связи с парижским истеблишментом. Странные люди! Метание камней в те дни было национальным видом спорта! — Мой отец был оппозиционером? — Оппозиционер слишком громкое слово. Жером просто участвовал в заварухе — как и все мы. Он не состоял в партии и ни во что не верил. Просто хиппи и идеалист. Когда он был студентом, у него порой не оставалось денег на еду, но он делился последним с бездомными людьми. Жером был одним из лучших юристов, каких я когда-либо знал. В судебном процессе он не оставлял противной стороне ни шанса. Очень креативный. Бывало, ты только закончил излагать идею, как он уже ее опровергает. Также он специализировался на налоговом праве и финансах. Он страстно ненавидел банковскую систему, говорил, что именно банкиры на самом деле управляют миром, и единственный способ покончить с их властью, это разваливать систему изнутри. Он закончил университет с отличием в двадцать три года. Семья надавила на него, чтобы он стал работать с отцом. Он ту работу терпеть не мог и все свободное время проводил с нами в фонде — мы всё еще верили, что можно изменить мир. Несмотря на напряженные отношения с семьей, Жером старался быть с ними вежливым. Все изменилось, когда он женился. Твоя мать оказалась, так скажем, ниже их ожиданий. А я бы убил ради такой женщины! К сожалению, у нее было больное сердце, и она не могла работать, так что Жерому пришлось вкалывать в отделении семейного банка в Париже, чтобы сводить концы с концами и иметь возможность купить жене маленькую квартирку. Боже, так вот и заканчиваются карьеры бунтовщиков — ипотекой! — фыркнул Лефевр. — Семья не помогала ему материально? — Он был слишком упрям, чтобы принимать от них помощь. «Ты продашь душу, если возьмешь что-нибудь у них», — так он любил говорить. Я никогда не встречался ни с его отцом, ни с братьями. Он сказал мне однажды: «Зачем портить прекрасный день знакомством с ними?» Мы обычно собирались с несколькими приятелями с нашего факультета в кафе, но когда в 1979 году я получил место младшего партнера в большой юридической компании, я потерял с ними связь. Я снова встретился с Жеромом в 1982 году, когда его жена умерла. Он стал другим человеком. Разбитым и печальным. Как жаль. Он жил только работой — чтобы обеспечить ребенка. — Вы больше никогда с ним не виделись? — Виделся время от времени. В основном мы переписывались или разговаривали по телефону. Обычно я у него консультировался по своим судебным делам. Дальше начались странности. В середине 1988 года Жером неожиданно объявился в моем офисе в Брюсселе и попросил найти достойного доверия юриста, чтобы назначить его вашим опекуном в случае своей смерти. Я порекомендовал Горацио, втайне подумав, что Жером становится параноиком. Я тогда не знал, что он уже заболел. Это страшная болезнь, мучительная, убивает меньше, чем за пять лет — у нас в фирме один из партнеров тоже болел раком. В следующий раз я увиделся с Жеромом в декабре 1988 года, и он уже был сильно болен. Сказал, что доктора дают ему не больше нескольких месяцев. Он привел дела в порядок и поехал в Аргентину, чтобы встретиться с юристом, которого я посоветовал. Немного позже, весной 1989 я прочитал в прессе о смерти его отца и брата и о скандале, связанном с банкротством «Креди Овернь». Я попытался связаться с Жеромом, узнать, как он поживает, но ничего не вышло: он исчез, как и его второй брат. Оба были обвинены в мошенничестве и скрылись от правосудия. Если честно, я никогда не верил в его вину. Жером был слишком порядочным, чтобы заниматься мошенничеством. Какая-то нелепость. Он не гнался за деньгами. Ему, как главе юридического отдела банка, хорошо платили — большинство юристов о такой работе могут только мечтать. Все деньги, которые Жером зарабатывал, он клал на ваши счета. Он до сих пор ютился в маленькой двухкомнатной квартирке на Монмартре! У него даже машины не было! На работу он ездил на метро. В августе того же года, четвертого числа, ко мне обратилась полиция с просьбой помочь в расследовании обстоятельств его самоубийства. Жером оставил распоряжение относительно похорон, на которых присутствовали только я и моя жена. — Мне сообщили о его смерти через неделю; я ничего не знал ни о дядях, ни о дедушке, — пробормотал я. — Чано, то есть, Горацио решил, что так лучше. Гунтрам, вы их никогда не знали, да и они не интересовались сыном Жерома; а пренебрежение сильно ранит ребенка. Если хотите, вы можете запросить полицейский отчет. Там есть все подробности. Могу помочь с запросом. Я дам вам свою визитку — звоните в любое время. — Может быть. Не знаю… Я считал, что отец не так уж меня и любит. Когда он приезжал, то был добр ко мне, но приезжал он редко. — Он терпел свою семью и работал только для того, чтобы обеспечить вам благополучную жизнь. Своей смертью он сохранил состояние, которое накопил для вас, не говоря уже о том, что это было в другой стране. Ни один судья не мог притронуться к нему — в том неблагоприятном случае, если бы они его нашли — потому что ничего не регистрировалось. Только Чано было известно о нем. Даже я ничего не знал. Чано несколько раз шутил, что единственный раз в жизни он так близко подобрался к счету в швейцарском банке. У Жерома было доброе сердце, но ум, как у Макиавелли. — Почему вы так уверены, что он не участвовал в мошенничестве? — осторожно спросил Конрад. — Это на него совершенно не похоже. Если в двадцать вы отдаете свой сэндвич нищему, в сорок вы вряд ли сильно изменитесь. Нет, он был бескорыстным человеком. Видели бы вы, как блестели его глаза, когда он говорил о Гунтраме последний раз, когда я его видел. Он был фантастическим юристом. Не проиграл ни одного дела, не упустил ни одной сделки. Настоящая акула. Моя фирма несколько раз предлагала ему место старшего партнера, но он отказывался. Он не бросал свою работу из-за отца и братьев. Неужели вы думаете, что он позволил бы себя поймать на таком идиотском деле, как мошенничество в третьесортном банке, когда он был главой юридического департамента частного швейцарского банка? Нет. Это нелогично, а у Жерома был картезианский****** ум. Было что-то, что его там держало. — Вы помните название этого банка? — допытывался Конрад. — Подождите… Он был ликвидирован в девяностых… Секундочку… «Services Financiers Méditeranée», базировался в Женеве. — Конрад, ты такой знаешь? — Гунтрам, в девяностых годах в одной только Швейцарии было около 550 маленьких частных банков! — сухо усмехнулся он и отрицательно покачал головой. — За последние десять лет их количество снизилось до 350. Часть из них используются только для расчетов или принадлежит одной семье. Многие представляют собой всего лишь почтовый адрес. Это очень старый бизнес, чье будущее зависит от инноваций, поэтому так часты слияния. Конечно, я могу попытаться найти его, но лучше узнай у своего юриста. — Горацио говорил мне, что не знает, где работал отец. Он просто отдал мне коробку с его личными вещами — письмами и семейными фотографиями. Может быть, получится отследить происхождение денег в моем трастовом фонде? — Без шансов, Гунтрам. Закон Швейцарии о банковской тайне, в котором не предусмотрен срок давности. Информация может быть раскрыта в случае, если дело касается наркооборота, торговли оружием или терроризма. Закон позволяет удовлетворять иски разведенных супругов и наследников, но практически невозможно чего-нибудь оттуда получить. Кроме того, принятие твоего наследства уже состоялось. Скорее всего, записи в Аргентине к настоящему времени уничтожены, — объяснял Лефевр. — Всё, что ты можешь сделать — прочитать полицейский отчет о смерти отца. Это тяжело, и, боюсь, ничего тебе не даст. У него было не очень много друзей. Ему нравилось помогать людям, но он никогда не завязывал дружеские отношения. После смерти Сесиль Жером перестал встречаться даже с друзьями по университету. На его похоронах были только мы с женой. ------------- Примечания переводчика: * Имеются в виду уличные беспорядки во время социального кризиса во Франции в мае 1968 года. Эти события получили название «Красный май», поскольку выступления недовольных происходили под леворадикальными лозунгами. Шарль де Голль — французский Президент, знаменитый генерал времен Второй мировой войны. Во время майских событий подал в отставку. Жорж Помпиду — премьер-министр Франции во время президентства Де Голля, в 1969 году сам стал президентом. ** «Зуд седьмого года» — американская комедия с Мэрилин Монро в главной роли. Фильм содержит знаменитый эпизод, когда поток воздуха из решётки вентиляционной системы Нью-Йоркского метро раздувает юбку белого плиссированного платья главной героини. *** Монтонерос — аргентинская левоперонистская городская партизанская организация, созданная в 1960-х и начавшая вооружённую борьбу против диктаторских режимов. **** Compañero Chano (исп.) — товарищ Чано. ***** CRS — Compagnies Républicaines de Sécurité (фр.) — республиканские отряды безопасности (резервное подразделение национальной полиции Франции). ****** картезианский — здесь, видимо, имеется в виду рациональный.