Душа в доспехах

      Алекс глушит мотор перед маленьким, облицованным камнем домом с номером 882, поднимает щиток и окидывает взглядом пустую, но уютную улицу. Остро пахнет слегка подмороженными за ночь опавшими листьями и газонной травой. Дыхание превращается в пар – теперь для него это еще одно маленькое свидетельство того, что он - все еще живое существо. Клэр уже отвезла Дэвида в школу. Сейчас она одна. У них есть немного времени перед тем, как он снова вернется к бесконечным погоням и перестрелкам. Деннет выбил для него это время, совсем недолгое, под проверку системы, чтобы операторы занялись чем-то кроме просмотра и контроля двенадцатичасового «реалити-шоу». Огромный экран пока погашен, и его глаза сейчас только его. Клэр открывает дверь, не дожидаясь звонка – звука мотоцикла было достаточно, и он осторожно заходит, боясь задеть дверные косяки. Теперь ему всегда неловко – он не может придумать, что сказать, о чем говорить. Любая фраза прозвучит глупо. А она всегда старается смотреть только в лицо. Потому что остальное в равной степени пугает их обоих. Приходить сюда теперь тяжело. Дом, где он больше не живет. Место, которое он так тщательно оберегал. Он всегда оставлял за порогом все напряжение и жестокость работы. Стряхивал с себя и не тащил домой эту грязь, чтобы она не коснулась родных. Снимал вместе с полицейским значком выражение лица «крутого парня», устав от необходимости быть жестким, и превращался в себя домашнего, теплого и мягкого. Дом был маяком посреди бури. Самым уютным местом в мире, которое он с любовью и заботой обустраивал – маленькая хоккейная площадка и качели для Дэвида, мелочи вроде газона и места для барбекю. Он старался держать все то зло, что видел каждый день на работе на расстоянии от этого места. Как можно дальше. Но оно само пришло к нему в дом – вместе с бомбой в машине и вылетевшими стеклами. Он зашел слишком далеко и привел зло с собой. Злая ирония. Он столько раз рисковал не вернуться с дежурства живым – и почти погиб на пороге собственного дома... ...Жизнь развалилась на куски, разделившись на до и после. Работу больше нельзя оставить за порогом. Она слилась с ним в одно целое, подтверждая это выгравированным значком на груди, который уже нельзя снять. Он стал инструментом. И переступая порог своего – своего ли? - уже бывшего дома – он самому себе кажется чужеродным элементом здесь. Чем-то лишним, нелепым, слишком огромным и неуклюжим для этого маленького пространства… Он больше не поднимется в спальню. Больше не будет барбекю и хоккейных матчей по выходным. Не для него. В доме что-то неуловимо изменилось. Да, точно – Клэр убрала его одежду, и все его фотографии. Все, что напоминает о том, что было ДО. То фото на тумбочке, где он, взъерошенный после катания на коньках, слегка лопоухий, со счастливой улыбкой обнимает Дэвида, одетого в хоккейный костюм. Те фото, где их трое. Те фото, где они чуть моложе, и у него еще есть усы – они ей не очень-то нравились. Клэр всегда подшучивала над ним, говоря, что он носит их для того, чтобы его слишком длинный любопытный нос казался хоть немного короче. «Прошлая» жизнь, превратившаяся в счастливый сон. Она решила, что так ему будет легче. Без лишних напоминаний. Но он помнит эти фото и так. Весь дом превратился в одно огромное напоминание о том, чего он лишен. Но его самого здесь больше нет. Словно и не было. Клэр протягивает руки и гладит его по щекам. Ей мучительно хочется обнять, но это бессмысленно – металл разделяет надежнее, чем пропасть, чем мили пространства. И она уже не повторяет своей ошибки. Алекс ни разу не упрекнул ее в том, на что она решилась. На что обрекла его. Это не ее вина. Только его собственная ошибка привела их к тому, что они имеют. К тому, что они потеряли. И он не знает, насколько ее хватит. Когда настанет тот самый день, и она скажет – «Прости, я так больше не могу». Он почти не сомневается – этот день придет. Всей его любви недостаточно, чтобы исправить то, что случилось. Если даже она будет молчать, он прочтет это по глазам и начнет этот разговор сам. Он знает, что так надо. Он отпустит. Он не имеет права тащить их за собой, эгоистично лишать их нормальной жизни, их будущего. Привязывать их рядом с собой к проклятой док-станции. Они этого не заслуживают. Позволить им жить дальше – это правильно. Он все понимает. Но от осознания этого все равно больно. Безумно, ужасно, чертовски, неимоверно больно. Так, что хочется кричать во весь голос. Но он молчит, только сильнее стискивая зубы. И не о чем говорить - слова бессмысленны, бесполезны – любые слова - они ничего не изменят… Алекс знает, что это день придет – он ждет - и боится его. Потому что, когда они отвернутся от него, он не будет знать, зачем ему продолжать, зачем бороться за эту странную недо-жизнь существа, подвешенного между двумя мирами. А пока у него еще есть возможность побыть здесь, хоть немного. Хотя бы несколько минут. И он стоит, закрыв глаза и молча уткнувшись лицом в ее ладони...