Реакция одной правды
2 июня 2015 г. в 18:59
Тысячетонная ноша, сравнимая весом разве с какой-нибудь карликовой галактикой, давит на плечи и руки, прижимает к бокам локти. Невозможность подобрать подходящий синоним, любое описание, которое будет вполне чётким и подготовленным, чтобы держать в ладонях, дышать этим прилагательным и пропускать его через поры со всей ясностью и правдивостью. Мейсон думает, что в этом его спасение, его антидот — в нужной части речи. Осталось только отыскать её. А пока он сглатывает и широко улыбается в ответ на монолог своей пассажирки, которая никак не хочет признавать всю серьёзность ситуации, невозможность вдохнуть полной грудью и выдохнуть, не оставив осадка в груди.
— ...Было уже около часа ночи, полнолуние, открыто окно, а в мою комнату так никто и не запрыгнул, никто не позаимствовал какую-нибудь мою конечность! Мне тогда было лет десять, и я наконец поняла, что Бугимена не существует. Столько лет верить и тут... — Джейн усмехается, покачивая головой, от чего облако вьющихся волос, силуэт которых в темноте едва различим, пружинит из стороны в сторону. — А ты во что-нибудь верил так долго? Санта? Пасхальный кролик?
Мейсон задумывается на мгновение, позволяя густой субстанции тишины заполнить салон его машины. Девушка рядом не перестаёт улыбаться, хватаясь за этот наигранный жест теплоты, как за спасательный круг, как за последнюю надежду.
— Не помню, то ли нам он приснился, то ли где-то прочли, но мы с Мед яро верили в Песочного человека, символизирующего часы, — наконец выдаёт МакКарти и тоже улыбается, и улыбка эта самая искренняя. — Верили, что его можно встретить в тёплых сумерках с землистым лицом и костлявыми руками до колен. Он должен был бродить по самым зловонным местам и целовать бездомных в темя.
— Он был отвратителен?
Джейн дышит глубоко, почти что шумно. Она даёт волю губам сложится в напряжённую линию лишь тогда, когда Мейсон отводит взгляд на лобовое стекло. Он будто что-то вспоминает и покорно, чисто интуитивно сжимает изящные пальцы девушки, когда её рука в почти непроглядной тьме находит его руку.
— Нет... Не думаю. Он был печальный, наверное, нам даже было жалко его. Особенно в те моменты, когда его горбатая фигура обреченно плыла через больничные палаты и собирала остатки жизней в свои ручные часы. Слёзы лизали серую кожу, а от тоскующего взгляда черти поджимали свои хвосты.
Мейсон облизывает губы, продолжая всматриваться в звёздное небо, отражающееся через стекло. Он вспоминает, как они с Медисон, будучи ещё детьми, вырисовывали различные картинки из жизни их воображаемого героя. В одной из них он появился в комнате близнецов. В подтрёпанном пиджаке слишком большом в плечах, но недостаточно в рукавах, Песочный человек возник прямо у кровати и, нагнувшись, поцеловал их одновременно. Холодные, как лёд, его слёзы упали на детские щёки, будто плакали сами МакКарти, а стрелка часов на костлявой руке ночного гостя не успела пройти и полного оборота, как замерла.
— Когда же ты перестал в него верить?
Джейн специально подчеркивает своё «ты», что в принципе уже вошло в привычку. Раздражает ли её то, что Мейсон настойчиво продолжает говорить за себя и сестру, как за одно целое, как за неделимое, даже когда Медисон нет рядом? И замечает ли это он сам? Если и замечает, то виду точно не подаёт.
— Вообще-то, ещё ничто не опровергло его существования, — парень усмехается, морща нос, и умолкает.
Вырванный край ночи смотрит смиренной тишиной через окна его машины. Остаётся лишь закрыть глаза и прислонить свой нос к тёмному махровому горизонту, который отделяет от них одна только автомобильная стоянка у кафе. К чему слова и до дюжи сложные обороты речи? Только вечность способна откликнуться своей тишиной на душевный зов; только чуждое и недосягаемое может спасти своей непосредственностью.
МакКарти бессильно откидывает голову назад, уклоняясь чуть вправо и задумчиво смотря на девушку рядом. Кажется, будто тишина забивается под кожу металлической стружкой, она совсем не несёт нужного в вечер свидания эффекта. Мейсон хмурится. Он понятия не имеет, как с этим бороться, как искоренить это напряжение незаряженных частиц между ними. Джейн слегка улыбается, не обнажая рядки белоснежных зубов, как делает обычно. Она, пусть только и на интуитивном уровне, знает причину. Знает её тень, скользящую постоянно рядом с ними, знает её имя, которое звучит, когда тень исчезает. Девушка знает её в чертах, таких схожих только с одним человеком. Это знание кажется ей настолько неправильным, почти невозможным, что она не может заставить себя принять его. Джейн считает, что улыбка в таком случае должна помочь, должна смягчать падение и заглушить звук хруста перелома позвоночника.
— Вот что странно: завтра, может быть, мы уже не сможем вот так сидеть и болтать о сущих пустяках. Да и, наверное, тогда вообще ничего сделать не сможем, — почти что шепчет брюнетка и как бы невзначай придвигается на своём пассажирском кресле, чтобы дотянуться и положить руку на колено парня. В её широко распахнутых глазах, белые яблоки которых почти неестественно отражают в себе весь свет, проникающий в салон машины, сверкают озорные огоньки, когда на лбу Мейсона в это время прокладывается едва заметная хмурая складка, свидетельствующая так о многом одновременно. — Ну же, ты наверняка и сам знаешь, что последствия от упавшего метеорита не всегда самые благоприятные!
Девушка хихикает, игриво скользя кончиками пальцев по его ноге взад-вперёд. В прозрачных стёклышках — глазах парня — мелькает понимание. Метеорит. Осколок, бороздящий просторы космоса слишком близко к Земле. Неоправданная возможность, тревожащая незамысловатые умы и рождающая в Лайме едва ли не самую популярную тему для обсуждения уже как несколько дней. Мейсон неуверенно улыбается своей подруге. Единственный человек, мнение которого он хотел знать по этому поводу, проигнорировал его. Медисон промычала что-то невнятное, разговаривая будто не с ним, а с разбухшими в молоке хлопьями, и, следуя уже вошедшей в норму привычке, ускользнула с завтрака, а после и из дома, будто спасаясь бегством.
МакКарти слишком тяжело вспомнить, когда в последний раз они с сестрой вообще нормально говорили. Не перебрасывались парой фраз, не прятали глаза и не вздыхали тяжело друг другу в спину. Что это? Чья-то паршивая шутка? Как такое вообще могло случиться: в едином и целостном возник разрыв? Мейсон терзает себя вопросами, а ответом на них служат тугие раны, бередящие напрочь всё внутри.
Джейн ищет то, что сможет отвлечь не только парня, но и себя. Для неё очевидно, что сплетня из постов на MySpace бессильна. Она проводит свободной рукой по его щеке, задерживаясь на отточенной скуле, и заставляет обратить на себя наконец внимание, посмотреть. И Мейсон смотрит, как иначе? Он видит, что она красива, с этим вообще сложно не согласится: матовая шоколадная кожа отражает ровно столько света, чтобы не сливаться с вечерней мглой, царящей в салоне машины; выразительные и притягивающие черты, идеальная фигура, платье на которой сидит так, как мало какая вещь вообще может на ком-либо сидеть. МакКарти пускает неуверенную улыбку и пытается перехватить руку девушки у его щеки ровно за секунду до того, как мягкие и требовательные губы ложатся на его. Они на вкус, как гарциния, ягоды которой Медисон как-то притащила из небольшой индийской лавки на Лоуэлл-авеню. Пряный с кислинкой оттенок. Мейсон думает, что Медисон никогда бы такой не выбрала.
— Джейн, — сбивчиво шепчет он, когда тело девушки с почти неестественной гибкостью перегибается через преграду между ними, разделяющую водительское и пассажирское сиденье, и ловкими, проворными движениями скользит вниз по его плечам, по рельефной груди, цепляется за мелкие пуговицы его рубашки.
— Поедем ко мне? Я проведу тебя через заднюю дверь, никто нас не увидит и не услышит! Ну разве наличие риска не заводит?
Она отстраняется от губ парня лишь на мгновение и говорит горячо и быстро, совсем не так, как обычно. Мейсон напрягается всем телом и перехватывает её руки уже на середине его распахнутой рубашки.
— Что... что не так, Мейс? — Джейн прикусывает пульсирующую губу и вздыхает глубоко, почти болезненно.
МакКарти смотрит в её глаза, зрачки которых в такой темноте не отделить от радужки, и они кажутся ему двумя бездонными кратерами. Кратерами, через которые летишь и считаешь секунды до столкновения, до придания своего бездыханного тела земле. Осознание того, что девушка впервые задала такой прямой вопрос, приходит к парню внезапно. Сколько они встречаются? Месяц? Больше? Мейсон догадывается, что он, наверное, самый отвратительный парень, какой у неё был, а ведь для него это должен был быть первый опыт серьёзных отношений. И почему с каждым днём сама затея уже давно кажется ему всё более утопической, выдуманной и навеянной извне?
Он чувствует себя ребёнком, который потерялся среди толпы в торговом центре. Что делает ребёнок, окружённый пугающе безликими, чужими прохожими? Он не идёт вправо или влево, потому что вероятность ошибки лишает его уверенности и смелости. Он остаётся на месте и с надеждой ищет среди мимо плывущих людей родные глаза и руки. Ищет спасения.
Страх рождает не чувство отторжения от желаемого, он рождает несуществующее расстояние между объектами, порой даже между двумя частями одного целого. Мейсон знает свой страх слишком хорошо. Вот только догадываться, что всё происходящее — лишь попытка спрятать этот страх, он начал едва ли ни только в этот вечер. Вечер очередного свидания с девушкой, которая является для него лишь средством.
— Прости, — шепчет парень, отрицательно качая головой, и осторожно выпускает её запястья, которые ранее успел перехватить. — Может быть, в следующий раз? Уже поздно, я отвезу тебя домой.
Губы Джейн болезненно сводит. Она быстро отводит взгляд от полупрозрачных глаз Мейсона и лёгким движением возвращается на своё сиденье, поправляет короткое платье и даже буркает что-то в ответ. Она уже наверняка знает, что следующего раза не будет, и причина совсем не в предположительном крушении метеорита на их город. Джейн неглупая и уже давно нащупала преграду между ними, уже давно поняла, что все попытки её сдвинуть — тщетны. Джейн совсем неглупая, но признать, что эта монолитная помеха — есть сестра МакКарти... Пусть лучше горечь обиды и другая девушка или даже парень, но не ядовитый привкус аморального вируса.
Мейсон нервно сглатывает, всё ещё чувствуя вкус гарцинии во рту. Он чувствует себя, будто на последней стадии лихорадки. Будто его уже не излечить ничем, будто он окончательно потерян. Парень заводит машину и сжимает руль до боли в суставах. Что ж, ему не удалось обмануть ни Джейн, ни себя. Но что теперь делать с известной правдой? Правдой, которая бьётся внутри него о коробку, сделанную из органического материала, что появился впоследствии эволюции вселенной. Коробка нравственных устоев и морали. Он знает, что то, что с ним происходит, не есть закон, не есть правило, которое будет понятно другим. Невозможно говорить о том, что чувствуешь. Когда об этом говоришь, то чувства попадают под тотальную угрозу смерти после каждого слова. С каждым опрометчиво выпущенным на волю глаголом слушатель может распознать акцент переживания и осудить, разорвать в клочья, совершая всё это «законно».
Мейсон хорошо знает свою правду. Он много говорил о ней с Медисон. Вот только никогда не спрашивал открыто, такая же ли она и для неё? В детстве они знали лишь то, что они — одно целое, что это правильно. Но потом на их неокрепшие плечи легла и другая истина, чуждая и пугающая. Истина, ограничивающая и сковывающая. И что тогда? Они должны были бороться с этим вместе, как делали всё и всегда, а получилось... Получилось то, что получилось. И впоследствии острые иглы под бледной и тонкой кожей, шрамы от свежих царапин прямо в червоточине, а по совместительству и в сердце.
Влажный асфальт монотонно шуршит под шинами, и Джейн тянется к панели передач, чтобы включить радио. Она сама не замечает, как через пять минут уже думает о том, что играющая песня идеально подойдёт для её следующего соло в хоровой.
Мейсон застёгивает рубашку одной рукой и решительно щурит глаза навстречу плохо освещаемой Спенсервилл-стрит. Он думает о розовом масле, которым пахнут волосы его Медисон, о россыпи созвездий — едва заметных веснушек на её ключицах и о прочных шёлковых магистралях, связывающих их тела и души с самого рождения. Парень едва заметно кивает своим собственным мыслям, ведь сегодня или более никогда он должен позволить сорваться словам с губ покорно, безмятежно. Он должен бесспорно согласиться с правдой, кивать, прижимать её к себе, лишь бы Медисон знала, что все раны, все увечья и синяки под его глазами — всё её. Всё принадлежит только ей одной.
Сегодня или более никогда. Ведь это, возможно, единственное, о чём он будет сожалеть, если не успеет до того, как чёртов осколок камня расплющит их и весь город.