La Paisible

У Джереми влюбленность разбита по пунктам, потертым ежедневником в кожаной обложке, простирающаяся корнями в его практически немецкую расчетливость и зализанные страницы тонкой биографии. С одной записью там — абсурдно звучащей цикличной бесконечностью, своеобразно выписанной каллиграфическим подчерком, что даже педантичная и придирчивая Юми способна, заламывая руки, к легкой похвале. Лора Готье, — с припиской «никогда не», всегда останется для него восьмеркой, что в падении. — Эй, Эйнштейн! — Халатно и без доли уважения; между ними нет никаких обязательств. — Отнеси это Уильяму. Про выявленную аллергию на успешных юристов с вручную сшитым костюм хочется забыть недорогим алкоголем внутрь, залпом, и роскошь этого не произвольно сходит до минимума. Но отказывать Лоре невозможно для Джереми; бесхребетностью он называет преданность, а привязанностью кличет любовь. Любовь, что за слово-то дурацкое, — говорит он себе исключительно честно. — Почему ты сама к нему не сходишь? Вы же, вроде как, были женаты. — Юми подобно морской волне встревает в зашедший в тупик разговор; по водной глади воображаемой жизни идет тонкая рябь. Джереми видит закатное небо в светло-багровых тонах на ее лице, где родинки россыпью ложатся созвездиями, в угрюмом взгляде спрятана тайна океанских вод, а пшеничные волосы отдают мягким светом луны. — Почему «были»? — насмешливо хрипит Данбар, громом появляясь позади тонкой фигуры; рассудок затмевает ревность, и бутылка текилы здесь не поможет. Джереми хочется вопить от саморазрушения и бессилия, до кончиков пальцев сжимая свою униформу в хаотичный комок — что-то неупорядоченное и вьющееся ломает его состояние изнутри, подсказывая, что она вернется. К нему. В его воображении. Лора всегда возвращается.