Once In A Lifetime

Завтра ты будешь мертв. Твои волосы - шелк на ощупь, на запах - мед. Я говорил так часто за этот год, Что если не ты - то никто Никогда Не придет. Я увозил тебя ото всей суеты. И пели птицы, леса шумели, что "жди беды"..*       Софи мирно посапывает в своей колыбельной этой необыкновенной для других ночью. Язык ее тела спокоен и, как ни странно, холоден, но Лиам до сих пор не поймет, как такие алые, словно юная кровь, губы могут принадлежать самой настоящей Тьме, ведь по законам жанра всё должно быть по-другому: иссиня-черные уста, спутанные лохмотья волос, сгорбленная спина и звериный оскал со злорадным, черным-пречерным смехом…       Но нет.       Софи не такая. Она другая – совершенно, абсолютно, полярно другая. Не выразить даже слезами, какая она для него – для бедного страдальца, что из века в век мечтает стать хоть на миллиметр ближе к своей половине. Свет и Тьма – ну, разве не идеальная пара? Вон, даже Луи с Гарри окружает их первая ночь любви, а Лиаму только и остается, что украдкой наблюдать за своим черным лебедем да поправлять временами падающую ему на лицо прядь волос.       Элегантный белый костюм уже не приносит должного облегчения, и Лиам, словно мелкий хулиган из подворотни, подглядывает за темным сном своей красавицы, изредка улыбаясь подрагивающим ресницам и… вдруг совершая один из самых смелых поступков в своей светлой жизни.       Парень касается губами ее лба – невесомо и красиво, но сумбурно и опасно, ведь пока Вселенная не предоставила шанса наконец-то стать их сущностям одним целым, Лиам не вправе решать за двоих.       Но Соф для себя уже всё решила. Ей снится Лиам – а кто же еще? Его теплые ладони – широкие, как одеяла, в которых можно укутаться и не бояться озябнуть одиноким зимним вечером; и губы – ох, конечно, она давно приметила их на горизонте: губы, что не дают покоя ни днем, ни ночью, но что держат ее на расстоянии вот уже столько времени. А еще ей снится мягкий поцелуй в лоб, вот только тепло на своем лице она ощущает по-настоящему, и задержанное внезапно дыхание выдает девушку, но Лиам умеет вовремя испариться.       Но только не из ее сердца.

***

      Парней окутывает чувство, будто такими они и должны были быть с самого начала. Костерок за ночь давно выгорел, но сердце Луи всё ещё пылает внутри, терпеливо дожидаясь, когда его ангелочек раскроет глаза и подарит этому миру свою красоту. Он нереален – решает Луи вот уже в который раз, глядя на эти розовые, едва ли прикрытые мягкой, незаметной щетиной щёчки и длинные ресницы, откидывающие причудливую тень, и алые-алые губы, что после вчерашней ночи кажутся Лу еще более пухленькими и потому еще заманчивее и краше, и густые шоколадные кудри – прекрасные и безмерно нужные теперь, когда случилось кое-что безумно важное в их жизни.       Голубой утренний свет льется через окно, когда Гарри сонно хрипит и сквозь дремоту пытается вспомнить, почему он на полу, но не озябший, и почему на его теле нечто липкое и вроде как противное, но ему совсем не дурно от этого. А Луи не ждет, когда Гарри придет в себя и, наконец-то, откроет глаза, а просто обхватывает его своими загребущими руками ещё сильнее и целует его лицо, попадая в самые разные места – носик, правую бровь, левый глаз, щеки и подбородок, и Гарри, узнавая, наконец, личность своего сожителя, начинает приглушенно хихикать и стараться увиливать от настойчивых губ, но ему это удается из рук вон плохо, так что он просто мирится со своей участью, но так же начинает щекотать своего засранца в ответ. -Эй, мы так не договаривались! – визжит Луи, не узнавая собственный голос.       Гарри открывает глаза и глядит на него с такой любовью и трепетом, что все утренние шалости забываются за раз, а остается лишь бесконечная нежность. -Доброе утро, - шепчет Луи и дотрагивается губами до губ Гарри. Ах, это самое прекрасное его утро, определенно. -Привет, - улыбается кудрявый и освобождает медную прядь волос от настырного перышка. – Как спалось? -Еще спрашиваешь, – Луи прячет взгляд, а сам покрывается легким пурпуром. Он осознает кое-какой щекотливый факт и осторожно интересуется: - Ничего не болит? -О, нет, - резво качает головой Гарри, всё же чувствуя легкую ноющую боль чуть ниже ямочек на пояснице. Просто зачем лишний раз беспокоить Луи, правда? Его Луи нужно только радовать – к примеру, прекрасным завтраком, приготовленным спустя полчаса взаимных объятий и шепота на ушко.       Поджарка от яичницы на сковороде, как пережиток прошлого, и две чашки с кофе на донышке, пока вечность дает влюбленным насладиться друг другом в полную силу. Гарри цветет, как куст сирени, пребывая в руках Луи и мечтая, чтобы такая жизнь не заканчивалась. И пускай возраст ее совсем детский, и чувства их – лишь тонкий, несмелый росточек в черствой земле, но покуда солнце освещает пустынную землю и поцелуи блестят на губах жизнетворной водой, их чувство будет жить.       Майская зелень сливается с цветом глаз ангела, и Луи смеется – по-настоящему, по-доброму и искренне – смеется, потому что рядом с Гарри ему хочется долго и звонко смеяться, потому что Гарри создан для того, чтобы вызывать улыбку и смех темника - хотя, наверное, пора бы уже парня называть по-другому, правда?       И эта ночь - эта желанная, пролетевшая вихрем ночь – запомнится не только Гарри, но и, конечно, его мальчику с вроде как темной душой, но отчего-то такими светлыми глазами прямо сейчас – как небо над головой, как колодезная вода – когда он видит Гарри и думает, что счастье именно так и выглядит – кудряво и здорово.       Весна громко взрывается вокруг них пышным цветом и звенит ручьями, но никто из них не знает, что это – лишь затишье перед бурей. Правда, сейчас не хочется об этом ни думать, ни знать, ведь солнце светит так высоко и ярко, да тут еще взявшийся из ниоткуда, подвешенный меж деревьев вместительный гамак, куда Гарольд запрыгивает – сущий ребенок – и зовет к себе Луи, что кое-как умудряется, не раздавив Гарри, как букашку, лечь рядом с ним, покорно свернувшись на нем калачиком. Пускай сейчас Луи побудет принцессой в мужских руках. В конце концов, они вправе меняться ролями.       Гарри дышит в волосы Лу и не понимает, как раньше мог обогащать свои лёгкие чем-то другим. Его мальчик так легок, словно пушинка, будто, и правда, поглощенные им за всю жизнь бутерброды и пиво по пятницам не дали нужного эффекта, и потому острые скулы вместо пышных щёчек и тонкие запястья кажутся Гарри слишком хрупкими – стеклянными. Он с удивлением обнаруживает, что хоть Луи и старше его на целых три зимы, его пальцы тоньше, ладошки меньше, и ростом своим он вроде как уступает кудрявому на полголовы. Ну, и пускай, думает Гарри, зато он с легкостью может целовать своего Томмо в макушку, не утруждая свои носочки, а, обнимая, чувствовать на своей шее жаркое дыхание.       Ведь Гарри мало Луи, и Луи мало Гарри с каждым днем, хотя, казалось бы, коли проведенное вместе время изменяется по квадратной функции, и тысячи и одного поцелуя своего мальчика должно быть достаточно.       Но не тут-то было: подарив Гарри один поцелуй, Луи требует сразу три взамен – ох, уж и ненасытная эта его душа, которая…       Что ж, а душа, казалось бы, смирилась с тем, что Луи – другой. Он становится другим рядом с солнышком, рядом с Гарри; они просто живут друг другом день за днем, отмечая про себя, что сначала отметка «4», а затем и пятерка успешно пройдены, и позади уже почти половина срока, но если крылатые не наведываются к ним с ошалелыми глазами, значит, они всё делают правильно. Особенно там, под одеялом, под покровом ночной темноты, что рядом с Луи не кажется Гарри ужасающей; что рядом с Луи взрывается миллионом звенящих брызг; что рядом с Луи просто превращается в самую прекрасную тьму на планете.       Эта невинность, которая так и плещется в глазах Гарри, словно впервые, разжигает в душе Томмо самый настоящий пожар из чувств. И в минуты единения с кем-либо до своего ангела он никогда не утруждал себя говорить о собственных ощущениях, напоминать партнеру, что он рядом и отчаянно желает только его, заботиться о том, насколько ему хорошо сейчас…       Мой самый прекрасный, как слепящее солнце, мой самый нежный, как воздух после дождя, Гарри.       Ты так нужен мне, что кажется, будто всё это - сон, и я проснусь там, где тебя нет.       Мой самый светлый, самый лучший, самый, самый…       И в одну из таких ночей, где нет места боли и разочарованиям, где несмелые прикосновения губ Гарри к коже Луи, который явно не привык к подобным ощущениям нужности кому-то, парализуют до кончиков пальцев… Томмо притягивает Гарри к себе, не давая тому опуститься чуть ниже, и он недовольно фыркает, но Луи даже не думает отпускать его и позволяет сорваться с губ тому самому, о чем однажды он уже оповестил своего малыша, правда, тот не услышал…       Я люблю тебя.       Наверное, Гарри тоже взлетает в небо на этих словах. Потому что он просто улыбается, и просто думает, что без Луи и жизнь – уже не жизнь, и просто глотает его поцелуи, и просто чувствует на губах вкус того, о чем Луи ему только что поведал, и всё в этой жизни ему кажется предельно простым – я. Люблю. Тебя. Самые простые три слова на земле.       Это вкус любви. Они, наконец, узнали, что это такое.       И всё бы ничего, и приготовленные их последним спокойным утром шоколадные оладьи не горчили на вкус, и утренние прогулки были такими же чудесными, как и всегда, и ветер вокруг них, что с каждым днем становился теплее, и следы на песке от босых ног Луи, и следы губ Луи на щеках Гарри – всё, как в прекрасных сказках о принцах и принцессах, вот только в нашей истории принца два, но они не менее влюблены и достойны счастья, и дюжины детей, и расписного дворца, и кресла-качалки во всём этом итоге с очками на кончике носа и книгой в руках, что так нравится четвертой по счету внучке…       Но темная сущность, что теперь, благодаря кудрявому, спрятана в укромном уголке сердца Луи, так просто не отдаст своего ребенка в загребущие лапы жителя Света. Так скоро она не сдастся.       Но сейчас не об этом: а о том, как красива роза, цветущая на коже кудрявого, и как кинжал на руке Луи уже не кажется чем-то страшным и злым. И пускай юная Элиза когда-то обожглась на своей любви – у парней всё будет по-другому, правда? Без лишних драм, без стеблей крапивы, без…       Этой ночью Луи снится туман. Вот только он – черный, ядовитый, жгучий дурман, парящий вокруг него и скрывающий в своих клубах кудрявую головку. А что-то черное, мерзкое, липкое щекочет кожу Луи, плавно скользя по рукам и ногам, словно струи воды горячего душа. Но щупальца этого нечто ледяны, а следы вызывают боль, и Луи отчаянно хочет проснуться, призывая сквозь сон на помощь своего ангела, который вмиг ослепляет взявшуюся из ниоткуда черную силу и прижимает Луи к груди. -Лу, я с тобой, - и этого почти хватает для возобновления мерного ритма сердца. А ведь Гарри всегда считал, что ночной кошмар для темников обычное дело.       Мальчик включает ночник в форме полумесяца (Лиам такой ребенок) и внимательно изучает сморщенную мордашку Луи, пытаясь понять, стоит ли сейчас же выуживать из парня подробности. Ведь кудрявый не хочет, чтобы Луи еще раз однажды дрожал и скулил во сне. -Что там было, Лу? – шепчет он ему в макушку, заботливо гладя руками, а Томмо переводит дух и, как ни в чем не бывало, спокойно отвечает: -Ничего особенного, Хаз. -Ты же не думаешь, что я отстану от тебя, правда?       Томмо снова хочет почувствовать себя мужчиной и потому ловко выскальзывает из цепкой хватки Гарри. Хватит с него нежностей, наверное. По крайней мере, не сейчас. Он ведь не похож на пятилетнего ребенка, которому привиделся кровожадный монстр! -Лу, ты чего? – жалостливо спрашивает Гарри, накидывая на плечи одеяло. Внезапно в глазах напротив он видит некое подобие отчуждения, а в ответ слышит несколько раздраженное: -Давай спать.       Гарри громко сглатывает и выключает ночник, безмолвно отворачиваясь от Луи на другой бок. Неужели Лу не хочет с ним поделиться? Неужели в его груди сейчас что-то колется? Ничего плохого не произошло ведь, правда?       Он слышит тяжелый вздох Луи, а через некоторое время и тихие шаги в сторону кухни. Через минуту до Гарри доплывает отвратный запах сигарет, и вот тогда на душе определенно становится мерзко. Луи как будто бы подменили в одну несчастную секунду. Гарри не сможет заснуть, если не выяснит, что к чему, ведь всё самое большое (и, к сожалению, ужасное) начинается с мелочей.       Кудрявый прокрадывается ко входу в кухню и видит, что Луи стоит лицом к распахнутому окну, из которого со свистом влетает прохладный ветер. Но вопреки ему помещение пропитано никотиновым дурманом, и Гарри жмурится, непривыкший к таким вещам. Он несколько минут наблюдает за тем, как Луи неподвижно курит, поглощенный своими думами, и уже делает первый шаг навстречу к нему, как на бледных, ставших родными плечах он замечает будто мазки черной краски, а в глазах Луи, что теперь оборачивается к нему, туша сигарету о столешницу, горит черное пламя.       И Гарри думает, что это начало конца.