В начале пути

Штабс-капитан София Василинова крутилась перед зеркалом. Для этого у неё имелась вполне уважительная причина – до Владивостока наконец добралась новая форма... По правде говоря, от старой она не слишком отличалась – тот же хаки, только крой попроще, да галифе отменили. А ещё – сменили фуражку на берет. Не у всех, только у морской пехоты, которой теперь полагался чёрный берет, и пластунов, которым достался зелёный. Берет Софии нравился – лёгкий, удобный, можно прямо на него надеть каску, а можно сложить и сунуть в карман или под погон, если он не нужен... Да и вообще, форма стала удобнее. Не нравилось другое... Нет, не эмблема – старый якорь со скрещенными ружьями никуда не делся – а герб. Чужой герб чужой страны... Орёл, держащий в лапах молот и меч, окружённый дубовым венком, перевитым пшеницей – герб ничуть не русский. Незнакомый и непривычный, подошедший бы римлянам, а не наследникам Византии, совершенно не славянский даже... Но теперь это её герб. Хорошо ещё, что Андреевский флаг оставили... Вздохнув, София сняла берет, подошла к окну и закурила. Новый герб, новый флаг, новая форма... Но и новый корабль для Сергея, когда он вернётся. Правда, вряд ли он успеет выйти в боевой поход на новом корабле – слишком уж явно война идёт к концу. Не сегодня и не завтра, но в ближайшие месяц-полтора всё закончится. Япония на грани краха, Турцию разрывают мятежи, чешские и польские полки австрийской армии с музыкой и развёрнутыми знамёнами сдаются, только Германия ещё держится. Да и ей недолго осталось, если уж на то пошло... Поправив берет, София отошла от зеркала и отправилась в офицерское собрание – узнать новости да и просто пообщаться с другими офицерами полка. Всё-таки, не так уж и часто полк собирался в полном составе... – Здравия желаю, полковник! – София отдала честь, на секунду замерев на пороге. – Вольно, София Николаевна, – кивнул Корсаков. – Давно не виделись... – Да уж, почти год прошёл... – протянула София, устраиваясь на своём любимом месте возле бильярдного стола. – Алексей Михайлович, я слышала, Шульц в госпиталь попал? – На днях выписался, – подтвердил Корсаков. – Сломал ногу при обстоятельствах совершенно смехотворных. – Определённо смехотворных, – подтвердил появившийся на пороге Шульц. – Здравия желаю. – А что случилось-то, Карл Фридрихович? – Поскользнулся! – сердито ответил Шульц, стукнув тростью. – На какой-то, прости Господи, паскудной гнилой корке... Шли мы с друзьями по улице, тут она мне и подвернулась. Посмеялись, встаю – а нога-то сломана! Всё теперь, до конца войны в штабе сидеть!.. – Да уж, неловко вышло, – хмыкнул Бутаков. – А что же Анна Антоновна? – Через месяц будет Шульц, – улыбнулся капитан. – Прибежала в больницу раньше, чем мне гипс наложили, и сразу же: прости, мол, что голову морочила, согласна и с радостью... Ну да ладно, господа офицеры, я из штаба письмо привёз, с печатью министерства, между прочим. Адресовано всему полку, что занимательно, и весьма... Распечатав конверт, Корсаков извлёк крайне официального вида бумагу, прочитал и хмыкнул. – Объявляю построение, – сказал он. – Новости весьма радуют... На плацу Корсаков появился не один – с ним был майор с аксельбантом офицера Генерального Штаба и два лейтенанта, один из которых нёс какой-то свёрток. – Воины! – зычным, хорошо поставленным голосом объявил майор. – Всем вам известно, что вместе с самодержавием канули в небытие и его символы... Но сегодня мы видим возрождение гвардии! Новой, истинно народной гвардии, кровью и доблестью заслужившей эту честь! Объявляю, что указом Революционного военного совета Республики Амурский полк морской пехоты за доблесть, проявленную при защите Отечества и Революции, награждается званием гвардейского! – Ура! – рявкнули солдаты, оркестр заиграл гимн, майор развернул свёрток, оказавшийся георгиевской лентой, и прикрепил её к знамени... София украдкой смахнула слёзы – снова родная страна оказалась чужой, но всё же... Всё же эта страна оставалась её страной. Первый гвардейский полк морской пехоты... Пусть будет так – они действительно заслужили это. – Служу Отечеству! – рявкнул полк, когда майор отошёл от знамени и отдал честь. Корсаков, отдав честь гостю, развернулся к подчинённым и объявил: – Все желающие приглашаются на молебен в ознаменование награждения полка гвардейским званием, за которым последует торжественный марш полка. Вечером состоится торжественный ужин для всего личного состава. Желающим посетить молебен следует явиться к храму святого Иоанна Кронштадтского к пятнадцати часам. Вольно! Разойтись! София не отличалась особой религиозностью, но в церковь пришла – было необходимо привести в порядок мысли и чувства... Да и просто лишний раз встретиться со старым отцовским другом, отцом Григорием, тоже было приятно. – Здравствуйте, батюшка, – поприветствовала старого священника София. – Здравствуй, Софьюшка, – обнял её Григорий, – неужто соскучилась по старику? – Соскучилась, – признала София, – да и молебен у нас... А я о Серёже беспокоюсь – даже и не знаю, с чего. Смутное, давящее чувство обрело, наконец, имя. Беспокойство. Почему-то она беспокоится сильнее, чем обычно, когда Сергей в море, и не знает, почему. Может, потому, что у тех мест дурная слава?.. – Дурная слава редко бывает заслуженной, – ответил отец Григорий, когда она высказала всё это. – Но и совсем пренебрегать ей не стоит. Господу одному ведомо, что он сотворил, не открыв сего нам, а потому нам остаётся только верить и надеяться... А вот и твой полк собирается. – И правда, – согласилась София, – пойду я. Благословите, батюшка... Знамя с глухим хлопком развернулось, когда полк тронулся, печатая шаг. Шагая с саблей наголо во главе своей роты, София чувствовала, что беспокойство, не оставлявшее её последние дни, наконец-то ушло. Был ли тому причиной разговор с отцом Григорием, молебен или что-то ещё – она не знала. Да и неважно это... Ей стало легче – а прочее значения не имеет. Полк маршировал по Владивостоку, наслаждаясь прекрасной погодой, музыкой полкового оркестра и восторгом горожан – Первый Амурский во Владивостоке любили. Морская пехота вообще пользовалась всеобщей любовью горожан – они почему-то считали, что японское наступление на Владивосток не состоялось из-за страха перед морской пехотой, из которой на две трети состоял гарнизон. Само собой, это было не так – но такой пустяк никого не волновал. «Япошки напугались морпехов» – и всё тут. Сама София эту идею однажды назвала «милой чепухой», но особенно не возражала – как и все остальные. Всё-таки, любовь горожан была приятна и заслужена... – Смирно! Вольно! Разойтись! – вот и закончился их импровизированный парад. Распустив свою роту, София вернулась домой. Посмотрела на календарь, перечеркнула ещё один день и улыбнулась – до возвращения «Разящего» и «Бойкого» оставалось три дня. Три дня – и она снова увидит Сергея... Не переставая улыбаться, София зажгла примус, тщательно отмерила кофе и поставила джезву на огонь. Маленькая слабость, унаследованная от матери... чьё пристрастие к кофе было слабостью отнюдь не маленькой. Её мать всегда варила кофе только сама, только на песке, пила его только что снятым с огня, и семью приучила к тому же. Вздохнув, София сняла готовый кофе, наполнила чашку и щедро сдобрила его ромом. Всего три дня – и Сергей будет дома... – Штабс-капитан Василинова? – уточнил курьер. – Так точно. – Вам пакет, извольте расписаться, – курьер протянул конверт и ведомость. София расписалась, вручила курьеру полтинник и вскрыла конверт. Это был приказ явиться в штаб полка для получения указаний и обсуждения деталей планирующейся операции. Прочитав, София усмехнулась, выбила из пачки папиросу и закурила. Отдых закончился, и это было хорошо... – Итак, – Корсаков постучал револьвером по столу, – для начала довожу до вашего сведения, что отныне устав предписывает обращение «товарищ» для всех чинов и званий. Затем, товарищи офицеры, нам отдан приказ захватить четыре южных острова Курильской гряды и закрепиться на них, после чего по мере возможности производить рейды на Хоккайдо. Как именно сей приказ исполнять – целиком оставлено на наше усмотрение. Подойдя к стене, полковник развернул большую карту островов и постучал по ней указкой. – Для начала, товарищи офицеры, скажу, что ничего существенного об их обороне мы не знаем, – продолжил он. – Известно только, что она не слишком сильна, но наличествует, но насколько именно она слаба – сказать сложно. В любом случае, высаживаться без подготовки мы не будем… и кое-что нам уже известно. Достав карандаш, Корсаков сделал на карте несколько пометок. – Острова Хабомаи мы вообще не рассматриваем, поскольку они необитаемы, – указка передвинулась на самый крупный остров, – и гарнизонов там нет. Соответственно, нас интересуют три острова: Итуруп, Шикотан и Кунашир, совокупное население коих составляет около пяти тысяч человек. Последний наиболее населен и обладает наилучшей обороной – батареей стадвадцатимиллиметровых пушек Канэ, прикрывающей порт городка Фурукамаппу. По последним данным, там же находился батальон морской пехоты, но данные эти устарели еще месяц назад. Относительно состояния обороны других островов нам и этого неизвестно, и станет известно не ранее завтрашнего дня, почему предлагаю пока что рассмотреть высадку на Кунашире, каковой является нашей приоритетной целью… Совещание продлилось неожиданно долго – несмотря на то, что информации не хватало, Корсаков разобрал наиболее вероятные варианты, уделив особое внимание Кунаширу и предоставив всем офицерам возможность высказаться. Ей воспользовались все – полк всё-таки был больше административной единицей, и каждая рота привыкла действовать по-своему. Из всего предложенного и возник черновой план, который, разумеется, успеет поменяться ещё десяток раз, на чём совещание и окончилось. Вернувшись к себе, София открыла окно, устроилась в кресле – единственном, что можно было выдать за предмет роскоши в её квартире – и закурила. Мелькнула мысль, что родители бы этого не одобрили – и София тяжело вздохнула. Родители… Отец умер еще до войны, а с её началом дед забрал всю семью, кроме неё, и уехал в Москву. И, в общем-то, он был прав – Владивосток всё же был прифронтовым городом, чем меньше в нём гражданских, тем лучше… Да, родители не одобрили бы ни курение, ни казённую квартиру, ни отсутствие прислуги – но ничего не сказали бы. Всё, что стоило сказать, сказал дед в тот день, когда она заявила о желании стать настоящим офицером: «Казаться – проще, быть – правильнее. Я это понял гораздо позже, чем ты, внучка…» Так что всё, что сейчас творилось вокруг неё, встретили бы без восторга, но с пониманием. В конце концов, уже после той истории с примусом было ясно, кем хочет стать София Василинова, и что для неё важнее всего. Не казаться. Быть. Докурив, София снова взглянула на календарь, достала карандаш и перечеркнула ещё один день. Осталось два дня – и Сергей вернётся. Утро началось со стука в дверь и голоса вестового, передавшего приказ немедленно явиться к Корсакову. Это было плохо. Очень плохо. Это значило, что случилось нечто из ряда вон выходящее, и значит, счет идет на минуты… И всё же, что могло случиться? На горизонте показалась вражеская эскадра? Вряд ли, тогда просто объявили бы общую тревогу. Пробрались шиноби? Вполне возможно – японские пластуны ничуть не уступали своим русским коллегам, да еще и отличались невероятной наглостью, и что пехоте, что полиции были одинаково не по зубам. Беспорядки? Тогда бы не подняли морскую пехоту… Все эти рассуждения не помешали Софии моментально собраться, прихватив кортик и маузер вместо револьвера – кто знает, как обернутся дела, а лишняя огневая мощь никогда не помешает. Минут через пятнадцать она вошла в кабинет Корсакова и застыла на пороге – помимо полковника, в кабинете присутствовал Колчак, и вид у адмирала был… странный. И вот это было хуже всего. – «Разящий»?.. – Исчез, – ответил Колчак. – «Бойкий» вернулся чуть больше часа назад на последних крупицах угля, и сообщил об исчезновении «Разящего». – Исчезновении? – София зацепилась за слово. – Да, – кивнул Корсаков. – То, что доставил «Бойкий», включая кинопленку, позволяет надеяться на их возвращение. – Корабли столкнулись с неизвестным природным феноменом, – сообщил Колчак. – Полоса тумана, в которой находился некий светящийся объект. Не буду сейчас вдаваться в подробности, но «Разящий» после нескольких экспериментов вошёл в туман и сблизился со свечением, предварительно перебросив на «Бойкий» телефонный провод. Из тумана он не вышел, но провод позволил поддерживать связь… Там было море, но на горизонте виднелся берег, правда, никаких признаков человеческого присутствия они не заметили. Там был вечер, хотя всё происходило около полудня. Если ориентироваться по этому, то они должны были бы находиться посреди материка… А затем свечение без всякой видимой причины исчезло. Кабель оборвался, вернее, словно бы был обрезан идеально острым ножом… Из чего следует, что вторая часть кабеля осталась вместе с «Разящим» с другой стороны этого явления, что бы там ни было. Судя по переговорам кораблей, в тот момент не происходило ничего необычного, и «Разящий», скорее всего, не пострадал. – Просто остался… где? – мёртвым голосом спросила София. – Не знаю, – признался Колчак. – Всё это настолько похоже на сказки о волшебной стране фей, что я готов поверить в то, что он именно там. И зная капитан-лейтенанта Трубецкого, я уверен, что он вернётся. – Я могу быть свободна? – Разумеется. И простите за дурные вести… Исчез. София шла по городу, слепо глядя перед собой, почти не воспринимая окружающий мир, мёртвой хваткой вцепившись в одну-единственную мысль. Исчез. Не погиб. Исчез где-то в неведомых далях. Возможно, «Разящий» и его командир ещё вернутся. Возможно… Только вот София в детстве любила сказки – и помнила, что за ночь в стране фей в мире людей проходят годы. Возможно, Сергей вернётся… Но его нет – и теперь её ничего не держит в этой новой России. Война, разве что – но после войны она уйдёт. Прочь из страны, ставшей чужой, прочь от холодной пустоты в душе – и она позовёт за собой свою роту. Они пойдут за ней куда угодно, в этом нет сомнений, а значит – они прорвутся, куда бы ни забросила их жизнь. София остановилась, глубоко вдохнула и тряхнула головой. Решение принято – но пока идёт война. И надо сосредоточится на ней… но сначала зайти к отцу Григорию. Может, когда он выслушает, ей станет легче…