Песнь Любви

Жизнь и сновидения – страницы одной и той же книги. (Шопенгауэр Артур)

— Ч-чёрт, — раздалось за спиной, и я оторвался от компьютера посмотреть, чем там недовольно мое чудо. Тим сидел, забравшись с ногами в кресло, и самозабвенно вырывал собственные ресницы. Именно так это выглядело со стороны. — Дай посмотреть, — я отнял его руку от лица. — Открой глаз. — Не могу, мне больно. — Потому что натёр, — я рассматривал покрасневший и сильно слезящийся глаз. — Нет в нём ничего, тебе кажется. — Есть, — снова полез. — Сетчатка там есть, — я перехватил его кисть. — Но ненадолго, скоро выскребешь. — Не мешай, раз толку от тебя никакого, — он вывернулся из захвата. — Эх, ты, — я оттянул нижнее веко и, едва касаясь, осторожно провёл языком. Не удержался и поймал губами пушистые реснички, поцеловал несколько раз многострадальное око и отстранился. — Офигеть, — выдал Тим секунду спустя. — Где ты такому научился? — В книжке у Набокова прочёл. — И ведь помогло, — довольно проморгался Тим и улыбнулся. — А второй глаз осмотришь? У меня в нём начинается лёгкое покалывание, — потянул меня на себя, обхватив за шею. Тим не перестаёт постоянно пропадать. Как-то он вернулся с разбитой губой, закрылся в ванной и не выходил, не дал даже обработать рану. Успокаивало только то, что сам прикатился ко мне под бок и уснул, уткнувшись в мой живот. — Блин, прекрати уже хихикать и сиди спокойно, — меня стукнули по рукам. Я честно пытался! Просто это чудо заявило, что хочет сделать мне приятное, а я не дурак от такого отказываться. Поэтому я получил возможность насладиться массажем лица... Тим смазал кожу толстым слоем крема и с несильным нажимом водил пальчиками по какой-то ему известной схеме. Я может и был бы спокоен, не сиди он на моих коленях! Меня заводило абсолютно все: прикосновения, то, как он наклоняется и прижимается к торсу, его недовольное бормотание, цветочный аромат и невозможность видеть из-за ломтиков огурца на глазах. Пожалуй, темнота возбуждала больше всего. Зато я нашёл занятие рукам и, забравшись под футболку, поглаживал его по гибкой спинке, щекотал и пощипывал бока, как бы невзначай задевал чувствительные соски... За что получал шлепки по конечностям и выслушивал порцию нелестных эпитетов в свой адрес. Думаю, он и сам был не против, только закончить массаж стало уже делом чести. Я потянулся туда, где по моим предположениям находились желанные губы. — Потом, — мне надавили на лоб, отталкивая. — И не морщись! — ему шёл приказной тон. — Ну, хоть один поцелуйчик, — канючил я. — Мне надо! — Что? Вопрос жизни и смерти? — в голосе послышалась улыбка. — Здоровья так точно, — я поерзал под ним. — Уговорил, — он весело хохотнул, а я шутливо сложил губы трубочкой и причмокнул. В них уткнулось что-то влажное и холодное странной формы... — Тьфу! Что за хрень? — Не хрень, а клубника. Кусай. Мм, кисло-сладкий сок наполнил рот, а последовавший за ягодой язык планомерно сводил с ума. Я ухватил Тима за талию, а второй рукой держал за затылок, не позволяя отстраниться. За что получил болезненный тычок под ребра. — Жмот, — выдал я безапелляционно. — Потерпи чуть-чуть, — короткий поцелуй, — немного, — ещё один, — осталось, — опалил дыханием губы и продолжил массаж. Мне вот точно чуть-чуть оставалось... Я сконцентрировался на пальцах. Они проходились по щекам, кружили вокруг глаз, разбегались в стороны от переносицы к вискам, надавливали на подбородок. Иногда он стучал по лицу подушечками пальцев и пощипывал кожу. Когда исчезли злосчастные дольки огурца, я словно увидел мир впервые, а в нём это невозможно красивое лицо с хитрой улыбкой, смешинками в глазах и соблазнительно алеющими скулами. — Ну как тебе? — скромно. — Божественно, — я придвинулся вплотную и, не закрывая глаз, провёл языком по его нижней губе. — Ты просто маленький волшебник. Вот так нежно сходить с ума от желания, касаться манящего тела, но медлить в отместку. Видеть, как расширяются зрачки, и чувствовать кожей нарастающее возбуждение, целоваться нежно и тягуче. Такое возможно только с Тимом... Всё хорошее рано или поздно заканчивается. Я не против этой истины, она вполне логична и закономерна. Но как же хотелось, чтобы хорошее закончилось где-нибудь лет через семьдесят, когда мы стали бы дряхлыми стариками... Я задержался на работе допоздна. В окнах квартиры не горел свет, я приобрёл привычку заглядывать в них, когда его отлучки стали чаще и продолжительнее. В доме было темно и пахло едой... Я скинул одежду и пошёл на запах. Моё чудо уставило гостиную свечами и накрыло ужин на журнальном столике. — О, ты как раз вовремя, — Тим порывисто обнял меня и усадил на подушки, разбросанные по полу. — А почему темно? Пробки выбило? Сказал бы, я могу исправить. — Сидеть! Сегодня Час Земли, а ты не знаешь, бездарь, — щелкнул меня по носу. — Правда, он уже закончился, но не суть важно, у нас будет свой, — поднял крышку и продемонстрировал мне ужин. – Вуаля. Самая романтичная еда на всей планете, — он просто-таки светился, как новогодняя гирлянда. — Это же макароны в томатном соусе с фрикадельками. — Угу, я всё сам приготовил, даже соус. Назовите меня кем хотите, но ужин при свечах – романтика. Но еда... — Почему это самое романтичное блюдо? — А ты вспомни мультфильм «Леди и Бродяга», — он поймал губами конец макаронины и, подмигнув, наклонился ко мне. Это было забавно. Смотреть глаза в глаза, сокращая расстояние, а потом наслаждаться поцелуем со вкусом помидор и острого перца. Слизывать соус с мягких губ... Конечно, поцелуем дело не ограничилось, и мы переместились в спальню. Никогда не думал, что запах еды, может действовать так возбуждающе. Казалось, той ночью я навсегда полюбил аромат и вкус помидор... Я выцеловывал шею и грудь Тима, игнорируя просьбы ускориться. Мне нравилось упиваться его телом, проводить языком по бархатистой коже, ласкать ладонями, мять, я не мог никак насытиться им, оторваться хоть на мгновение. Подцепив из тарелки кубик льда, обвёл им сосок и сразу накрыл его ртом, согревая, чуть прикусывая и посасывая, лаская языком, чувствуя, как вздрагивают его мышцы, когда лёд прикасается к животу. В ямке пупка скопилась влага, и я, не медля, выпил её, опускаясь поцелуями ниже. Сильнее раздвинул ноги, заканчивая подготовку, прижался губами к внутренней стороне бедра, погладил его живот. Он вцепился мне в плечо, больно царапнув, когда я без предупреждения втолкнул кубик льда в его тело. Мой мальчик зашипел от такого коварства и, стянув волосы на моём затылке, укусил мою нижнюю губу. А потом облизал её, извиняясь, и нежно поцеловал. Я вошел резко, выпив стон и не дав разорвать поцелуя, не двигался, пока он сам не подался на встречу. Начал с размеренных толчков, наблюдая за его лицом. Мне нравится, как он щурится, чуть постанывает, выгибаясь и запрокидывая голову, шипит, вздрагивая, прижимается сильнее, обхватывает ногами, перекрещивая их на талии, и просит ускориться. Такой нежный, страстный, податливый, нестерпимо яркий и неповторимый, обжигающе горячий и весь мой. Я ласкал его член, иногда поглаживая головку большим пальцем, прикусывал кожу на шее, проводил языком по ключицам. Он кончил с протяжным криком, отдающимся в голове эхом, и выгнулся, плотно обхватив меня сжавшимися мышцами, и я, двинувшись еще несколько раз, присоединился, повалившись на него от усталости. Мне показалось, будто я ненадолго отключился в тот момент от головокружительно острого удовольствия. Улёгшись на спину, я подтянул его ближе, не желая отпускать ни на минуту. Благодарно поцеловал его в макушку и погладил по спине. Говорить не хотелось, в словах не было необходимости. Тим тоже молчал, видимо, наслаждаясь мгновением, тишиной, спокойствием, блаженной усталостью во всем теле. Потёрся о грудь щекой и затих, иногда проводил ладошкой по животу, я гладил его по спине и коротко целовал в висок или еще куда, пока не провалился в сон. Утром он исчез. На этот раз навсегда, прихватив свои вещи и сложив стопкой все те, что я купил ему или одолжил из своих. Было горько, жутко и невыносимо больно осознавать, что эта ночь была прощанием. Его прощанием со мной...