*
Войдя в свою палатку, Хаширама отправил двоих клонов дежурить снаружи, а одного оставил внутри. Мало ли для чего понадобится. Например, наблюдать за ними, чтобы подстраховал, если Учиха вздумает взбрыкнуть... или потом насладиться воспоминаниями со стороны. Вся спина Изуны была в кровавых рубцах, кое-где кожу орудие казни и вовсе сняло вместе с верхним слоем мяса. Хаширама провёл рукой над отметинами, охлаждая их медицинским дзюцу, и Изуна, молча лежащий на футоне, дёрнулся. Разбросанные вокруг свитки и оружие выглядели нетронутыми, но кто знает этих Учих. Впрочем, прежде чем отдавать приказ о перемещении преступника «Ямады» к себе в палатку, все важное Хаширама отсюда убрал. — Изуна, сними хэнге, сюда никто без спроса не зайдёт. — А твой брат? — Изуна оглянулся через плечо, черные пряди мазнули по ранам на лопатках и плечах, но он даже не поморщился. — Он в курсе. Всего. Почти всего. Тонкие чёрные брови сошлись на переносице. — То есть Тобирама, будучи раненным накануне большой заварушки, согласился продать свою жизнь за свиток с планом атаки? Я был о нём лучшего мнения. — Вообще-то, это я закладываю план атаки своим врагам, чтобы мой глупый младший брат, который обязательно прорвётся на поле боя, не погиб. Как многие другие шиноби. Я надеюсь заключить мир с вашим кланом в этот раз, и в качестве подтверждения своих намерений позволил украсть этот свиток. Мой брат не знает, что я выкупаю его жизнь и… — Он против перемирия. Поэтому ничего не знает о твоих планах? — Да, — не моргнув глазом, соврал Хаширама. Хотя, скорее, соврал наполовину. Про то, что обменивает план атаки на жизнь Тобирамы, он тому, конечно же, не сказал. И, словно в оправдание, Хаширама с улыбкой заявил: — Мой брат в любом случае пойдёт сражаться, вы вечно схлёстываетесь, но он победит тебя даже с отсечённой ногой, — и сел на футон, зажигая дополнительную плошку с маслом. Он не любил сумрак. Это Учиха, как кошки, видят в темноте лучше многих. — Хаширама Сенджу, я убью тебя за оскорбление! — Хорошо, — легко согласился он, — но сначала поешь, — кивнул на огромный поднос с жареным ягненком, исходящим паром, соком и запахом специй. — И дай залечить твои раны, наконец. Мадара не простит мне, если я верну ему брата в таком виде. — Он тебя просто прикончит. — И будет прав, — Хаширама продолжил трудиться над его спиной. — Младших братьев надо беречь. Изуна поджал губы и опустил голову на сложенные руки. — Лечи. Есть не буду. Не с вражеских рук. — Можешь есть сам, так и быть, лишу себя удовольствия покормить тебя. — Хаширама рассмеялся, всё гуще вливая зеленоватую чакру в истерзанные мышцы спины. — Тока ведь могла и позвоночник тебе перебить, — задумчиво пробормотал он. Изуна напрягся и тут же расслабился — обманчиво, как затаившийся хищник. Эти игры давно начали беспокоить, а что задумали Учиха, Хаширама до сих пор не знал. — Баранина в качестве извинения? — А? Ну... да. Да, конечно, Изуна-кун. Какой толк от лечения, если ты останешься голодным, — он состроил расстроенную гримасу. — Что, твои великие техники настолько пустой звук, что без мяса не работают? — усмехнулся Изуна, поедая глазами бедро на блюде, покрытое хрустящей корочкой. — Без мяса любой воин — ничто. Не будет сил держать в руках оружие и генерировать достаточно чакры для техник. Голодный воин — считай, не воин. — Это у вас, у Сенджу, такие слабаки, а Учиха могут терпеть голод неделями! — И поэтому ходят такие злые, — беззлобно поддел Хаширама и погладил Изуну по ягодице. — Может, тебя ещё раз наказать — за длинный язык? — Подождёшь, пока я поем. Раны подсыхали и закрывались, превращаясь в грубые, постепенно бледнеющие рубцы. Изуна подтянулся на руках, всё так же лёжа на животе, отодвинул огромный свиток в изголовье и впился пальцами в сочное мясо. Может, Учиха и умели терпеть голод, но есть любили, и, как все хищники, предпочитали мясо. На аромат баранины мог прийти и Тобирама, так что ждать не стоило, а вот проучить Изуну, совсем немножко, следовало. Оглядевшись, Хаширама подцепил флакон с маслом для волос. Жирное и без запаха, с ним вычесывать чужие кишки, щепки и прочий мусор было проще. Но сейчас оно могло пригодиться совсем для другого. Хаширама, бездумно поглаживая флакон, наблюдал, как с аппетитом ел Изуна, отрывая большие куски. Впивался в мягкую плоть белыми мелкими зубами, торопливо рвал её, облизывал блестящие от сока и окрашенные специями пальцы и губы. И недобро косился, почувствовав взгляд. Хаширама решился. Откупорил флакон и щедро налил масло на оголённые ягодицы Изуны. Теперь даже в неразогретую дырку он должен войти без проблем. Иногда всё решает количество смазки. — Я же сказал, подожди, пока я поем, — недовольно пробубнил с набитым ртом Изуна. Сказанное было резонно, но глаза выдавали Изуну — тот хотел Хашираму. Он ослепительно улыбнулся и двинул рукой глубже. Пальцы входили легко, уже вовсю распирали стенки. Приласкав внутри, Хаширама закружил ими вокруг входа. Нежная кожа там и особо чувствительное место в глубине, их стимуляция доводила Изуну до исступления, громких несдержанных стонов и всхлипов. Мясо, правда, он так и не выпустил из рук, и Хаширама не знал, то ли смеяться и подтрунивать над жадным Учихой, то ли обидеться за пренебрежение. Хашираме повезло с длинным членом; это могло стать недостатком, но не с братом Мадары. Трахать его было сплошное удовольствие. Ласкать, дразнить, натягивать по самые яйца, распластывать по футону. Изуна любил сочетание нежности и грубости, и тут нужно было чувствовать тонкую грань и не пересекать её, иначе — кунай в горло за «телячьи нежности» или «попытку изнасилования». Ох уж эти Учиха, рискни приблизиться к ним без мерных весов. Но зато сколько экспрессии! Изуна отдавался бою и траху одинаково яростно и страстно. От массирования дырки Изуна стал медленнее жевать, обмяк и приподнял задницу, небольшую и округлую. Хаширама ещё раз скользнул внутрь пальцами, подвигал ими, больше раздражая любовника, чем лаская, но ему нравилось трогать его там. Поджившие раны мерцали нежно-розовым на светлой коже ягодиц и болезненно-волнующе гармонировали со смуглой кожей Хаширамы, поэтому он уберёт их позже. Сейчас он раздвинул бёдра коленями и оттянул руками светлые половинки. Изуна оперся на локти и прерывисто вздохнул. Хашираме нравилось смотреть на него обнажённого, заведённого до покорности. На то, как смуглый ровный член погружался внутрь. Или как очерчивались мышцы на спине, покрывались испариной и сжимались ягодицы Изуны. Как чётче проступали шрамы, старые и новые, а на крестце у обоих — ямочки. Всё это потом Хашираме покажет клон. Хаширама упал на Изуну, входя до конца, грубо толкаясь и покачиваясь, чтобы оба лучше просмаковали это слияние. Тот всхлипнул, повернул голову, едва не выворачивая шею, подставляя глаз, скулу, висок под долгие влажные поцелуи. Облизывать веко, ушную раковину, щеку, кусать за шею и плечи, — всё это Изуна позволял, то скалясь, то коротко постанывая сквозь сжатые в ещё один рубец губы. Позволял ритмично вбивать в футон, так, что самого подбрасывало всем телом вперёд, и это заводило ещё сильнее. Позволял мять задницу, слизывать горький пот, а сам хватался за Хашираму, оставляя на нём красные полосы от ногтей. Мадара мог сколько угодно твердить, что Хаширама только его, но сегодня он принадлежал Изуне. Клон покажет, как ходят мускулы на спине и бёдрах Хаширамы, как влажный потемневший член выходит из растянутой дырки. Хаширама будет дрочить на воспоминания, уединившись, когда они расстанутся, и сознание клона сольётся с его собственным. Он будет смотреть, как член Изуны елозит по футону; это, наверное, немного больно и приятно. Изуна любил кончать задницей, и теперь, чтобы отвлечься, начал с ожесточением доедать ягнёнка. Вырывать куски, запихивать себе в рот, в истоме облизываться, каждый раз насаживаясь сам, сдавленно и протяжно стонать — а ведь скажет, что от божественного вкуса ягнёнка, а не члена и рук Хаширамы. От запаха Изуны, еды и собственного пота Хаширама просто дурел, задыхался и был уже на грани… Перед глазами мелькала коротко стриженная макушка Изуны, мокрая шея, блестящий из-под жёстких ресниц белок и чёрная, не красная, радужка. Он вжался в Изуну в последний раз, изливаясь, мешая внутри него смазку, масло и сперму, а потом отстранился и припал губами ко влажному входу, растраханному до — Хаширама знал — саднящего удовольствия, собирая языком мутные, золотисто-белые потёки на бёдрах. Изуна вскрикнул, и по его телу прошли судороги оргазма. Подпихнув руку ему под живот и вытащив ниточку спермы на пальцах, Хаширама усмехнулся и сунул их в рот Изуне. Изуна только скривился и неловко перекатился на спину, вновь отпихивая свиток.***
Мадара поджидал на окраине лагеря — довольно близко, но опасность его только заводила. Поймав брошенный ему свиток, приподнял бровь в немом вопросе. — План фальшивый, я прочел это по губам, когда Хаширама разговаривал со своим братом-ублюдком. — А Хаширама, значит, не ублюдок? — с неподдельным интересом осведомился Мадара, разворачивая свиток. — У Хаширамы есть честь. Тобирама может и в спину ударить без угрызений совести. — Но если понадобится… — Я убью обоих, — безразлично подтвердил Изуна. Мадара пристально на него посмотрел. — Как твоя спина? — Я могу сражаться, брат! — Тобираму ты обещал не трогать за план атаки, на том поле только два варианта ведения боя, и мы теперь знаем, какой точно не будет использован. А Хаширама мой, запомни! — Они могли подстроить всё это, чтобы мы решили, что этот план фальшивый, а сами использовать именно его, — мстительно заметил Изуна. Убить Хашираму было престижно, да и они с братом вечно соревновались. Но… Хаширама… — Именно тебя я для того и оставил там, чтобы ты точно знал, – процедил Мадара, а в его глазах проступил мангекё. — План фальшивый, а дальше думай, что хочешь, — Изуна с трудом удержал нотки обиды в голосе. — Ну, — неожиданно легкомысленно Мадара подбросил свиток в руке, — ты зато пожрал. В лагере еды уж три дня как нет, — и усмехнулся. — Иногда я думаю, что Тобираме со старшим братом повезло больше. — С ним бы ты не обрёл мангекё. — Зато был бы всегда сытым. Спасибо, Мадара, позаботился о глупом младшем брате. — Не за что, Изуна-чан, не за что… Накатило воспоминание: «...Мадара не простит мне, если я верну ему брата в таком виде... Младших братьев надо беречь».*
Тобирама сражался, как обычно: прорывался вперёд, убивал Учих, и никто его не мог остановить, да и не пытался. И, как и предсказывал Хаширама, несмотря на покалеченную ногу, схлестнувшись особенно яростно, смертельно ранил Изуну. То, что младший брат и его желания оказались для Хаширамы важнее Изуны, больно ударило по самолюбию. Он не хотел склонять голову перед Сенджу и умирать не хотел, но подпустить Хашираму к себе ему бы гордость не позволила. Гордость и обида. Перемирие не наступило. План был настоящий. Хаширама променял Изуну на Тобираму. Изуна понимал, почему, но простить — не мог. Он отдал свои глаза Мадаре, чтобы тот стал сильнее и отомстил за него. Но обида ушла — с последним вздохом Изуны.