Если рассказывать эту историю

Игорь стоял на кухне над мусорным ведром и сосредоточенно чистил яблоко. Радио, видимо, решило устроить ему праздник – целое утро то и дело крутили Земфиру. Привет, ромашки. Кидайте деньги. Читайте книжки. Дурной мальчишка. Ушёл. Такая фишка. Нелепый мальчишка. В частности, поэтому он сейчас чистил яблоко. В предыдущей песне, конечно, предлагали «сладкие апельсины», но в доме ничего, кроме яблок, не было, а идти куда-то в такую рань представлялось кощунством. Сзади прошлёпали босые ноги, и его обняли сзади за пояс, прижимаясь щекой к спине. - Что случилось? Кто-то обидел? - Ну почему сразу «обидел»? – сзади фыркнули и потерлись о ворсинки на свитере. – Это ты вчера весь день ходил, как будто тебя обидели. А я утешать пришел. Игорь вытер мокрые руки и повернулся в объятии. Улыбнулся. А я девочка с плеером, С веером вечером не ходи. Да, ты не такой как все, и не любишь дискотеки. - Яблоко будешь? Я почищу. Вместо ответа Анжи потянулся и расслабленно поцеловал сначала в небритую скулу, потом в подбородок. - Можно и яблоко. Сварить тебе кофе? Я арабику купил. Надеюсь, у нас ещё есть сгущенка. - Угум. Равноценный обмен. А ты совсем не спал? - Такое, - Анжи потерся носом о щетину. – Курсовая. Забористо. - Сонный Анжи. - И унылый кошак. Хороша парочка. Тебе во сколько на работу? - На девять. - Так какого черта ты в пять встал? Я думал, ты просто воды пошел попить, но, когда я поднял голову снова, уже было без пятнадцати семь, а ты всё ещё копался на кухне. Ещё и радио включил. - Не спалось. Любишь Земфиру? Анжи не стал отвечать сразу, прислушался. Я не буду тебя спасать, Догонять, вспоминать, целовать. Кивнул: - Люблю. Она поёт, что думает. Очень честная. - И шебутная. Девчонка. - Я мешал тебе спать? - Нет. Ты – наоборот. Когда ты занимаешься, меня тянет в сон. Я думал над проектом – что-то там нечисто. - Дьявол в мелочах? Игорь улыбнулся: - Дьявол и все его родственники. Давай я не буду засорять тебе мозг. Анжи крепче вцепился в свитер, зарываясь в него лицом. Пробубнил: - Ты не засоряешь, - поднял голову: - Ты создаешь в нем полезное разнообразие. - Разнообразие для безобразия. - Ммм, хочу немного безобразия. «Итак, это была Земфира. Следующая песня посвящается…» * * *

Я входил вместо дикого зверя в клетку, выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке, жил у моря, играл в рулетку, обедал черт знает с кем во фраке. С высоты ледника я озирал полмира, трижды тонул, дважды бывал распорот. Бросил страну, что меня вскормила. Из забывших меня можно составить город. Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна, надевал на себя что сызнова входит в моду, сеял рожь, покрывал черной толью гумна и не пил только сухую воду. Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя, жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок. Позволял своим связкам все звуки, помимо воя; перешел на шепот. Теперь мне сорок. Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность. © Йосиф Бродский.

Игорь неожиданно для себя проснулся, будто вынырнул из воды. Сердце колотилось как бешеное, но самого кошмара он не помнил. Ему вообще никогда, кроме редких исключений, не запоминались сны. Он выпутался из рук-ног Анжи и осторожно сел на постели, стараясь не разбудить спящего. Зря, впрочем, так как тот всегда просыпался от любого человеческого шороха – непонятно как, но он очень чутко различал присутствие чего-то живого – рядом могли происходить какие-то строительные работы – и ему было плевать, но когда – вот как сейчас, открывал глаза мгновенно. Сел, поджав под себя ноги, как привык сидеть в додзё. Игорь ощутил, как на плечи ему ложатся руки, успокаивающе разминая. - Что-то случилось? - Фигня. - Ага, только ты теперь не заснёшь. Анжи передвинулся мужчине под бок и сонно поцеловал в шею: - Давай, кофе тебе, что ли, сварю. - Не надо, я сейчас засну, давай ложиться обратно, тебе ещё рано. - Не заснёшь, мне что, в первый раз? Ты каждый раз ложишься и пустым взглядом сверлишь потолок, пока не пробьёт на работу. Давай лучше посидим, пока время есть. Он одним пружинистым движением соскочил с кровати и, даже не подумав на себя что-то накинуть, ушел в кухню. Игорь никогда не замечал, чтобы он вообще долго разлёживался в кровати - разве что на него наваливалась меланхолия. Немного гудела голова, но это скорее вчерашнее похмелье, чем впечатлительность от кошмара. Он ещё немного посидел, а потом поднялся и натянул валяющуюся на стуле футболку. В последнее время у Анжи появилась отвратительная привычка спать голышом, иногда заставляющая Игоря чувствовать себя крайне неловко – а начиналось всё с лени переодеваться в пижаму. Он забывал взять её с собой после душа, а потом было не до этого. Теперь на все ласково-требовательные угрозы насчёт геморроя, простуды и тонких намеков на то, что от холода у кого-то что-то скоро отпадёт, Анжи легкомысленно ухмылялся и заявлял, что тащится, когда воздух касается неприкрытой кожи. Особенно «ТАМ». Игорь только хмыкал и давил возбуждение, когда, просыпаясь на работу, время от времени обнаруживал, что в объятии руки опустились на пах. Анжи уже сидел на кухне, а кофе стоял в двух кружках на столе и немного дымил. На голых коленях мальчишки растянулся Жук. - Сделаешь тостов? Мужчина улыбнулся: - Буду женушкой. - Будешь муженьком. Женушкой буду я, дай только фартук надеть – гарантирую, фартук плюс голый зад обеспечат тебя восторгом на ближайшие полчаса. У Игоря дернулся уголок губ: - Не сомневаюсь. Я, считай, уже. - Так что там с тостами? - Лучше гренки – твой тостер для меня загадка загадок. Он развернулся и включил плиту. Анжи постоянно подрабатывал, чтобы насобирать денег на тостер и ещё много различных вещей – купил кофемолку, подушек и пополнил неисчислимый запас чашек, которые вечно разбивались легким движением руки, лапы или хвоста. Игорь прикалывался, что Анжи собирает приданое, на что Анжи вредно заявлял, что давно прознал о меркантильности Игоря и о том, что как коренной киевлянин он бесприданницу замуж не возьмёт. Игорь тогда часто подходил ближе, понижал тон до бархата и интимно шептал, пытаясь не сбиться на хохот, что ещё как возьмёт, причем во всех позах и положениях. Мальчишка, вздрагивая, отскакивал от вредителя на полметра и, уничтожая того взглядом, потирал чувствительное ухо. Всегда покупался на этот трюк – или, может, специально поддавался. Он много чего делал специально, нарочно, прикидываясь дурачком. Вот как сейчас – сидел за столом, сцепив руки в замок, позволяя рассмотреть себя полностью в желтом свечении лампы и мелькающих просветах утра. Ставя смоченную маслом сковороду на конфорку Игорь обернулся: - О чем задумался? Тот неопределённо махнул рукой: - Так, философия. - Вопросы смысла жизни и правильной постановки чайника в космосе? - Типа того. Ты кофе пей, а то остывает. - Это тот, что ты вчера обжарил и помолол? - Ага. - И как, получилось в этот раз? - Как смог, так и получилось. Пробуй лучше. - Ладно. Возвращаясь к философии. Поделишься? - Та, такое. Думаю, зачем я здесь всё это делаю? – он небрежно махнул рукой в сторону оставленного со вчера учебника. - Зачем стараться, если всё бренно, да? Не получив ответа, Игорь взял стул и подсел рядом. Жук, дернув ухом, потянулся и вытянул лапы, когтями упираясь в штанину мужчины. Тот усмехнулся: - Знаешь, я раньше тоже думал – всё фигня, не хочу учиться, нафиг он нужен, этот диплом, заработать могу и баристой или грузчиком и жить в своё удовольствие, и вообще, для кого я стараюсь. Только из-за матери и не решался бросить окончательно, но… помнишь, я давал тебе стихи? - Эмм… помню. Ты говорил, что не особенно любишь стихи, только этот понравился, как его… что-то связанное с болотом… Игорь закатил глаза: - Бродский, балда. У него есть такие строчки, что-то вроде: «Что скажу я о жизни, что оказалась длинной». То есть, то, что ты сейчас делаешь, ты делаешь потому, что думаешь, какая жизнь маленькая. А что ты будешь делать через десять лет? А через двадцать? Двадцать – это очень много, а ты всё ещё будешь продолжать жить. И что, всю жизнь проработаешь баристой? Всё, что ты делаешь сейчас – чтобы облегчить себе жизнь в будущем. - Пхах, копить себе деньги на могилку. Ты, кстати, знал, что в некоторых странах ты арендуешь себе место на кладбище, как квартиру, прикинь. А когда срок заканчивается – тебя выкапывают. Типа, всё, иди лесом. - Балбес, при чем тут вообще гробы? Ну серьёзно, представь себе, тебе уже тридцать – а ты всё ещё бариста. Или разносчик. Тебе уже всё надоело, но и уйти ты не можешь, потому что без специализации тебя никуда не возьмут. Анжи закатил глаза и посмотрел на него с притворным отвращением: - Ты слишком взрослый. Игорь привстал и так же притворно угрожающе навис над ним, упираясь ладонями в холодильник и деревянную поверхность стола: - Конечно, и как серьёзный взрослый я сейчас отлуплю тебя ремнём. - Что, и на гречку поставишь? - Мы бедная семья, а гречка нынче дорожает. На макаронах постоишь. - На коленях? - На карачках. Анжи пфыркнул и, не в состоянии больше сдерживаться, расхохотался. Раздраженный тряской Жук спрыгнул с его колен и отчалил в зал. Успокоившись, мальчишка вытер выступившую в уголке глаза слезу и посмотрел на уже отвернувшегося к плите Игоря: - За что наказывать хоть будешь? - За вредность. Должен же тебя хоть кто-нибудь наказать. - Ммм, ты заметил, что тебя в последнее время клонит в БДСМ? Может в глубине души в тебе живёт доминант? Или этот… сабмиссив? - Что? – Игорь недоуменно обернулся, прерывая замешивание яйца с молоком. – Кто-кто? - Ну, это типа роли в БДСМ. Я тут почитал… У мужчины вырвался обреченный стон: - Что ты опять прочитал?.. - Пхах, - Анжи, сдерживая хохот, заставил себя скромно опустить глаза на колыхающуюся коричневую поверхность кофе. Так же скромненько пискнул: - Да вот, книжечку нашел… - поковырял пальцем трещинки в столе. – Прикольно, только много извращений. - Анжи. - Да? - Не читай. - Совсем? - Совсем. - Так ты же говорил, что я должен образовываться. Книжки мне совал. Фантастика, говорил, великолепный образец, Орловы эти твои, Стругацкие, задурил мне голову, мерзавец. А теперь отговариваешь? Анжи, наконец, снова подняв взгляд, чтобы лицезреть кислую мину, закусил губу, в который раз пытаясь не рассмеяться. А Игорь с обреченным вздохом подошел и наклонился к негодному мальчишке, не обнимая из-за выпачканных рук. - Кто из нас ещё мерзавец? Вместо ответа Анжи широко улыбнулся и ответил на поцелуй. * * * Игорь сидел за столом рабочего кабинета и рассеянно смотрел в окно. Проект не шел, вообще двигаться не хотел, и Игорь решил сделать небольшой перерыв. Он подложил под щеку кулак и подумал, что Анжи там, наверное, уже спит, или шляется где-то, или занимается какой-то дуристикой со своими придурошными приятелями по универу. А может просто сидит дома и, подложив под грудь подушку – как любит – читает домашку. Неважно, в принципе, что он там делает, главное – что он где-то есть. Чтобы прийти к этой мысли, ему потребовалось много времени. Помнится, он как-то сидел на балконе и пытался сдержать горячее желание мотнуть куда-нибудь в горы, к шаолиньским монахам, побриться, получить просвещение и до конца жизни сидеть под деревом и кормить птичек. Всё, что угодно, лишь бы избавиться от этого удушающего чувства желания. Оно было особенно сильным в те самые первые месяцы, когда Анжи послал его на всё четыре. А Игорь банально не смог уйти. Порой человеку легче стерпеть любые напасти и неприятности, лишь бы не отпускать, не терять окончательно. В голове роились бесконечные, бесчисленные образы – Анжи в одних штанах после душа, скрестив ноги, рубится в плейстейшн у него дома, Анжи, сонный, поднимает голову с дивана, когда Игорь, уходя на работу, шепчет ему, что запасной ключ он оставил на тумбочке. Анжи, поедающий дешевую заварную лапшу, с набитым ртом поднимает взгляд и ржет с того, как Игорь, придя полупьяным с корпоратива, не может впихнуть ногу в домашние серые спортивки. И все эти небрежные невнимательные жесты – как будто он считал Игоря своим в доску – и от этого окончательно сносило крышу. Люди, которые попадались ему по жизни, так или иначе подсознательно закрывались – никому не хочется распахивать душу перед другими, даже если это знакомые или друзья. А с Анжи – Анжи говорил всё, что хотел, делал всё, что хотел. Всё, что лежало у него на сердце, по нему было видно – наверно, это изначально и привлекало. Эта открытость. Отчаянный, живой мальчик. Сейчас, конечно, всё по-другому – Анжи научился молчать – закрывать рот на середине разговора, отворачиваться, увиливать. Только врать не научился – его ложь, неуклюжая, спонтанная – всегда была как на ладони. Всё изменилось – но не чувства Игоря. Спроси его кто, он не смог бы сказать, почему он до сих пор любит Анжи, да и сами вопросы: почему? за что? и прочие, показались бы ему жалкими. Это сильнее, чем вопросы, сильнее шести букв, так как люди слишком полагаются на буквы и часто забывают, что они лишь мутное зеркало – зеркало оттенка чьих-то переполненных невыразимым глаз. Отсюда и эта беспомощность в выражении. Раньше Игорь под влиянием максимализма всегда и все облачал в слова – обретая форму, вещи становились понятными и простыми, их легко можно было разбить на молекулы, препарировать и заключить в рамки рациональности. Став старше и избавившись от перфекционизма, Игорь понял, что рацио – иногда подводит и единственный выход - это принятие и доверие интуиции. Он примирился с собой и с тем, что некоторые вещи препарировать невозможно – и оставил всё, как есть. Возможно, когда ему будет сорок, у него снова наступит этот мятежный возраст, но тогда он просто спросит совета Анжи. Каким будет Анжи в тридцать? В пятьдесят? Всё таким же прытким, с лисьим откровенным взглядом из-под ресниц и пружинистым шагом? Он будет всё так же смолить, как сумасшедший, или бросит? Как изменится его тело – какие на нём появятся шрамы? Игорь хотел это увидеть. Когда в кабинет зашел менеджер, чтобы передать факс от работодателя, Игорь улыбался. Кажется, хандры как не бывало.