Если рассказывать эту историю

1. До и после

Теперь, как в доме опустелом, Всё в нем и тихо и темно; Замолкло навсегда оно. Закрыты ставни, окна мелом Забелены. Хозяйки нет. А где, Бог весть. Пропал и след. А. С. Пушкин - «Евгений Онегин»

Игорь уже долго сидел в ущелье низко над океаном. Вода успокаивала его, как родная стихия. В голове вертелась строчка откуда-то, мол, перед таким величественным видом стихают страсти человеческие. И они стихали. Океан был холодным. Когда Игорь окунул туда неосторожно ступню, его пробрало до мурашек. Высунул и обул обратно в ботинок. Вообще, его серый деловой костюм не очень-то подходил для таких прогулок. Он просидел так до вечера — но вечер наступил в мгновение ока. Игорь подождал ещё немного, пока совсем не стемнело, а тогда поднялся выше по берегу на крупные камни. На душе было спокойно, как не было уже давно. Будто её изнутри напихали ватой. Он лёг в сером пиджаке прямо на камни, положив руки в замке под голову, и уставился на тёмное небо. Оно напомнило ему гладкое, нежное покрывало. Смятение — подумал он рассеянно. Этим словом можно было определить его последние годы. Что-то было в этом слове… как предощущение бури. Метания Ван Гога над автопортретом и «Звёздной ночью». Следующее движение застывшего на полотне Врубельского «Сидящего Демона». А потом с неба посыпались метеориты. Они приближались — сначала маленькие, неотличимые от звезд, а потом всё больше и больше, с шипящим хлюпаньем падали в воду. Игорь завороженно вглядывался в это бесчинство, в этот межпланетный голод, заставляющий космос выбрасывать камни, как многочисленных детишек из устрашающих немецких сказок голодающие родители отводят в лес, чтобы те заблудились и сгинули во тьме. Его самого картинка не касалась, словно он сидел под толстенным стеклянным кубом… где постепенно, незаметно заканчивался воздух. Реальность пошла трещинами. Игорь закрыл глаза и снова открыл. Повернул голову. Часы на тумбочке показывали пять утра. * * * Его типичный день начинался с маленькой работы над собой. Это было чем-то вроде хорошо отработанного сценария — таким же обычным, как почистить зубы или побриться. Со временем у него появлялось всё больше дурных привычек и причуд, и если раньше, прочитав ироничный комментарий, мол, с возрастом свидания всё больше напоминают собеседования — он только смеялся, то теперь, скорее, качал головой. Сегодня он совсем недолго смотрел в зеркало, а затем достал пену для бритья. Нет, пять утра — это не приговор. Бессонница — это приговор. Выбривая до гладкости лицо, он рассеянно подумал, что, прожив больше половины жизни — «половины», если, конечно, судить по Данте, он может сказать, что он достиг многого — значительного повышения по карьерной лестнице, рождения дочери, машины, материального благополучия, в конце концов. Ах да, тавтология. Ну да ладно. И вот ещё — жены он добился. Бывшей, правда. И любовницы. Как странно иногда подкидывает монетку судьба. Первая женщина полюбила его за тайну, которая принадлежала ему только наполовину, вторая — за загадку, которой он был обязан другому. Мужчина смыл пену, нанёс лосьон и критически посмотрел на начинающую седеть шевелюру. Это от стресса, ему не настолько много лет. Сегодня он взял отгул — в этот день который год подряд. Сегодня нужно поставить цветы матери и перебрать, наконец, их старые вещи. Сколько лет прошло, а он никак не может привыкнуть. Да и к такому — не привыкают. Ещё какое-то время он потратил на выглаживание воротника серого пиджака на завтра на работу, а потом позвонил Варе. Её муж тоже, видимо, был в комнате, поэтому вместе со звуком её голоса на фоне прогудело: «Кто это?»  — Игорь, — и в трубку: — Алло.  — Привет. Ты готова? Недолгая пауза. Вздох:  — Да. Но эти шествия наши — похожи на дурную привычку. Ты уже собрался?  — Да.  — Тогда заедешь за мной? Мягкий смех:  — На метро? Заеду.  — Ну блин, на кривой козе. Тебе тяжело взять машину?  — Я собираюсь пить.  — Рассобираешься, — и вредно добавила: — А на метро козлы и коровы оттопчут тебе лакированные туфли и выглаженные брючки.  — Туда, куда мы едем, я не собираюсь надевать новые брюки и туфли.  — Блин, тебе что, сестру лень подвезти. Будь джентльменом. Или хотя бы прикинься им, как ты обычно делаешь. Язва. Короткое раздумье.  — Хорошо, уговорила. Но обратно нас будет везти Валик.  — Без проблем.  — А его спросить? Отдалённо:  — Валик, ты обратно не повезёшь?.. Нет, не нашу — брата… Нет, туда — он сам. Сказал — хочет выпить. Блин… Ну Ваалик… Я тебе потом за это… Йес! Люблю тебя. — И слова в трубку: — Он согласен. Во время диалога Игорь тактично молчал, а потом, вставив своё «Будь по-твоему», отключился. Игорь стоял перед зеркалом и медленно застегнул рубашку на все пуговицы. Он думал о том, как романтичные девочки превращаются в разочарованных женщин. Ему казалось, что Варя устала ждать чуда или принца и нашла себе мужчину. Не то, чтобы не по любви, и вряд ли по расчёту, но по принципу «А что это я без мужа». Выскочила кто позвал. Позвал Валик и Варя здраво рассудила, что лучше быть любимой, чем любить. Как мерзко звучит сейчас в голове Игоря это «здраво». Он дотронулся костяшкой пальца до зеркальной глади — постучал легонько — он как-то в приступе гнева разбил у Анжи стекло на балконе. Из-за адреналина он почти не чувствовал боли. А сейчас подумалось: так же легко, но ещё больнее разбились их с Варей иллюзии. Она много раз ревела у него на коленях — иногда будто вместо него, и он, особенно еще озлобленным подростком, часто гневно спрашивал — у себя, у матери, у каких-то высших неизведанных сил — зачем это все, эти пафосные, возвышенные мечты о счастье, если счастья нет. Любовь, гнев, радость — нет их, есть только привычка и игра гормонов — немного шипучей химии и что-то неопределённое в мозгах. Он не знал, что говорить теперь — когда ему почти сорок. В голове только эта настырная строчка из Бродского — о том, что жизнь оказалась длинной, да какие-то расчёты, расчёты, измерительные приборы и чувства в бутылке из-под заблудившегося джина. Было не плохо, но и не хорошо. Жизнь цвета его делового костюма. Он ещё раз стукнул костяшкой по стеклу. Его хотелось разбить, будто это обещало немного нового пути. Но он сдержался. Подхватил с пола обувную ложку и обул ботинки. Где-то час он торчал в пробке, щёлкая открывашкой на жестяной банке Кока-Колы. Когда надоело, открыл окно и облокотился на дверцу, меланхоличным взглядом лаская арку Дружбы народов. Он всё-таки любил этот город — несмотря на постоянные недоделки высоток — ещё угловатые, неуклюжие, наполовину застеклённые, несмотря на пробки и старые, будто созданные только для практики академического рисунка дома, несмотря на усталую, грозящуюся вот-вот обрушиться Родину-Мать. Он прирос к этому городу с детства и, даже уезжая в командировки, не мог представить себя в другом городе. У дверей чуть помедлил. В глазок ему просочился свет, включенный в коридоре, и он тут же постучался. Ему отворили немедленно — муж Вари коротко оглядел шурина, пригласил внутрь.  — Не разувайся, — послышался голос Вари в соседней комнате.  — Она дособиравывается, — с чуть слышным смешком пояснил Валентин. Варя вышла уже через минуту. Чуть располневшая, хотя скорее — утратившая подростковые угловатые черты. Подняла голову на брата:  — Я рада, что ты, наконец, согласился. Игорь поморщился:  — Я уже понял.  — Да-да. Это ж с ума сойти можно, сколько она стояла без дела, а теперь найдём арендаторов, лишняя копейка будет. Не тебе, так мне. Всё, уходим. Валик ты уже собрался?  — Конечно. — Пошлите, тогда. В машине Варя занимала Игоря рассказами о работе и предстоящем корпоративе, а через пятнадцать минут они уже были на квартире. Всего в городе у них было две квартиры. В одной жил Игорь, а во второй Варя с матерью — вторая была трёхкомнатная, поэтому одну или две комнаты они обычно сдавали. Но после смерти матери они отказались сдавать комнаты и до самой свадьбы Варя жила одна, обеспечиваемая братом. А после уже Игорь был против сдавать трёшку, на каждые просьбы сестры отмахиваясь чем-то вроде «Я что, мало зарабатываю», и только недавно, наконец, согласился. Труднее всего было ухаживать за нежилыми помещениями — они быстро обрастали паутиной и пылью и одними полугодовыми уборками было не отделаться, воздух всё равно отдавал чем-то… характерным. Даже сейчас в квартире всё оставалось так же, как и после маминой смерти. Игорь разулся, поставил обувь на серую подстилку возле холодильника и пошел в кухню. Там включил печь, набрал с крана воды в чайник и поставил его на плиту. Валентин пошел зачем-то в ванную и оттуда прогудел его голос:  — Игорь, открой-ка воду ещё раз. Кажись, трубы надо менять. Он сделал как просили и, ожидая, пока закипит вода, сел сбоку за деревянный, чуть потрескавшийся столик, расслабленно подпёр ладонью щёку. Здешняя тишина не давила, а плеск воды не действовал на нервы. Чайник закипел, и мужчина, сполоснув три чашки, кинул туда пакетик черт-знает-когда принесённого липтона. С чашкой в руке он прошёл в гостиную, где уже оперативно отряхивала и складывала в коробки какие-то вещи Варя. Поставил чашку на тумбочку — остывать и сам присел на корточки, присоединяясь. Множество из этих вещей следовало выкинуть много лет назад. Мама была сентиментальна и собирала много мелочей — билеты в кино или театр, открытки, газеты с особенно понравившимися статьями, фотокарточки. Варя предложила рассортировать вещи по трём коробками, условно — «выкинуть», «отложить» и «оставить». «Отложенное» следовало аккуратно поместить в кладовку и на балкон. В комоде в нижнем ящике Игорь нашел их детские вещи, сломанные и не очень игрушки: сокровища, вроде коллекции наклеек, шариков, добывавшихся в пустых бутылках из-под алкоголя, сигаретные «фишечки», подарочная упаковка дешевого мыла в виде роз… Его отвлекла Варя:  — Эй, смотри, что я нашла. От кучи хлама в виде кассет, дискет и пластинок в огромных бумажных конвертах, она отделила старенький черный патефон, на котором протёрла пыль ладонью. Игорь улыбнулся:  — Да уж, достопримечательность, хоть в музей сдавай.  — Так он же не работает?  — Угум, жалко. В своё время это было своего рода сокровищем — оно досталось им от бабушки и тщательно оберегалось, хотя Варя, наверно, была ещё слишком маленькой, чтобы вспомнить, как по субботам они включали какую-нибудь зажигательную музыку, приглашали друзей и устраивали вечер классики. Или как мать, устав с работы, находила любимую пластинку Вивальди и долго слушала, порой засыпая в кресле. Он отработав свое, сменившись фонографом, а потом и музыкальным центром с огромными колонками, тихо сломался, и ни у кого не находилось времени его починить. Игорь бережно стёр пыль с коробок с пластинками, чего у них там не было от любимой пластинки мамы «Billie Holiday», слов которой она совершенно не понимала, но тембр и музыка для неё были совершенно чарующи. Она как-то попросила соседку-переводчика рассказать о чём песня «My man», а потом заслушивала ее по вечерам дней пять подряд; до сборника песен Джеймса Брауна, попавшего к ним черт знает каким образом и «Аббы», которую слушали вообще все, кто угодно… Нет, патефон надо бы починить… Игорь поднялся, отряхивая штаны:  — Оставь его, я починю и заберу себе.  — Серьёзно?  — Ну да, почему бы и нет. Будет мой домашний антиквариат, — и мягко улыбнулся.  — Хорошо, тогда позвони уборщице на завтра, думаю, мы сегодня всё остальное разберём. * * * Два дня спустя, возвращаясь с работы, Игорь застрял в пробке часа на полтора. День был безнадёжно испорчен. Чтобы не стоять и дальше, он решил свернуть в закоулочек и завернул туда, припарковавшись рядом с непонятного цвета шевроле. Вышел поискать кафешку, дожидаясь, пока стихнет час пик. Погода стояла неясная, но приемлемая — словно сентябрь ещё храбрился, но уже клонился ко дну ноября, пригибаясь в бесконечно долгом предчувствии холода. Он уже был здесь раньше, когда-то, но местность помнил смутно, поэтому оглядывался, заворачивая за угол. Раньше он бы и не заметил, но теперь, читая объявления, приклеенные с внутренней стороны стекла «покупаем/чиним инструменты», не колеблясь зашел в угловой магазинчик. Вход был тесноватый, с деревянными панелями, и уходил ступеньками на нулевой этаж. Внутри за дверью оказалась темноватая, но широкая комната, стены которой были увешаны различными музыкальными инструментами разной степени редкости — от гитары до бандуры и какого-то причудливо изогнутого из странного материала горна. За прилавком сидел патлатый товарищ лет тридцати пяти и что-то тыкал на планшете. Когда дверь открылась — зазвенел колокольчик — товарищ повернулся на стуле, но ничего не сказал. Впрочем, и Игорь долго осматриваться не стал, подошел к прилавку и спросил:  — Добрый вечер, я увидел объявление — вы, случайно, патефоны не чините? Товарищ озадачился, подумал:  — Не знаю даж, это ведь не инструмент — это проигрыватель. Вам к какому-нибудь механику надо. Я знаю одного, он по такому спец — модели там всякие, эти стереографы, фонографы — он шарит, но не уверен, что починит, старьё такое, вдруг запчасть полетела, где ж возьмёшь, — в процессе этой длинной речи он залез в стол, достал оттуда тетрадь, что-то начеркал, потом провёл длинные линии, насколько Игорь понял, карикатура карты, оторвал листок и вручил озадаченному мужчине: — Вот, это недалеко от метро, магазинчик называется «Электра», он там не работает, но там часто собирается тусовка музыкантов-любителей, так что просто спросите Фена. Игорь, скрывая усмешку, скромно поблагодарил и отправился на выход. А идя к машине, уже откровенно ухмылялся и праздно представлял себе картинки, как, влипнув в историю с починкой патефона, он познакомится с этой оравой, сменит религию на хиппи, начнёт курить травку и в завершение отправится в паломничество куда-нибудь в Огайо кормить баобабами оленей. Кафе он не нашел, взял в лавчонке двойной эспрессо, плитку черного шоколада и, запершись в машине до поздней ночи, слушал джазовую радиостанцию. На следующий день, аккуратно сгрузив патефон на заднее сидение, когда ехал с работы, завернул на нужную улицу и обнаружил магазин — закрытый, с висящей на дверной ручке табличкой «Вернусь через 5 мин.» Спустя полтора часа другой под ноль стриженный товарищ, наконец, вернулся. Наткнувшись на философско-угрожающий прищур, замахал руками:  — Прости, прости, друг, обычно в это время никто не приходит. Игорь подал ему бумажку, объяснил, откуда он, зачем и что ищет некоего Фена.  — Ааа, так это ты рано, он обычно так не приходит, работа, друг.  — Во сколько и когда он придёт? — сдержанно спросил мужчина. Товарищ озадачился, потеребил кольцо в носу, что выглядело пренеприятнейшим образом:  — Обычно у нас вечера в субботу. Приходи — послушаешь, заодно и встретитесь.  — Хорошо, но могу я патефон здесь оставить, не хотелось бы возить его туда-сюда.  — Да-да, конечно, давай зайдём, — он засуетился, открыл дверь и, упорно продолжая обзывать Игоря «другом», проводил его в каморку, где было свободное место как раз подходящего размера. Мужчина засомневался, глядя на гору какого-то хлама, понапиханного по углам каморки, но лысый с энтузиазмом заверил:  — Мы ж ничё, друг, мы ж музыканты, мы ж бережно! Он посомневался, но в итоге согласился. * * * В субботу встал скверный вопрос — что же надеть? Открыв свой гардероб, Игорь впервые признал, что одежда его откровенно скучна: пиджак черный, три серых, синий — с каким-то жлобским галстуком в комплекте. Туева куча рубашек: часть белых, часть непонятного цвета, пару соколок, тоже слегка жмотского фасона, миллион непонятных галстуков, из которых надевал он всего три… Разочаровавшись в гардеробе, он полез в комод, где нашел единственные, рваные по моде джинсы и футболку нелепого гавайского рисунка. Примерял, подошел к зеркалу — снова не то. По его мнению, он выглядел так будто бы стесняется своего возраста и молодится под двадцать, а если добавить к образу соломенную шляпу и очки с опущенной к низу оправой — так можно сразу в массовку 12-го сезона «Спасателей Малибу». Он снова залез в комод. Снова нашел джинсы — на этот раз строгие, он не носил их года четыре — надел. Джинсы спадали, и сразу стало заметно, как он исхудал за последние года — на одном кофе, горьком шоколаде и обедах в офисной столовой. Переживёт. Игорь вытянул из штанов ремень, заправив его в джинсы, надел белую рубашку, закатал рукава до локтя — посмотрел в зеркало — сойдёт. В коридоре он ещё порылся в залежах обуви, вспомнив, как когда-то Лариса, его последняя пассия, подарила ему на день рождения ботинки — она какое-то время работала в обувном и хорошо разбиралась. Она тогда сказала, что ему пойдёт такой полу-рокерский стиль с тракторной платформой и грубой шнуровкой, а он не послушался и поносил только пару раз — при ней, из вежливости — чего-чего, а духа рокерского бунтарства в нём тогда было кот наплакал. Но теперь, глядя в зеркало, он не мог не признать её правоту — почему-то ему всегда везло на женщин со вкусом в одежде. Ну, как-то так. Он сел за руль и затемно отправился в магазинчик. Даже подходя, слышал, как внутри играла музыка, кажется, живая и, открывая двери, наткнулся на того самого, патлатого.  — А, эт вы, ну добрый вечер. Вам туда надо, там студия с баром, спросите — я его сегоднь видел. Игорь кивнул и прошел в едва обозначенную в приглушенном свете дверь. Оттуда его с ног до головы облило мягким, ритмичным кантри. Голос вокалиста — поразительная импровизация с тоном, высотой, громкостью и дыханием — ещё не измотанный, наверное, они недавно начали. Он осмотрелся — везде в синеватом свете стояли столики и диванчики, слева — барная стойка с высокими стульями, заставленная спиртным, и совсем немного места для ютящихся музыкантов — барабанщика, двух гитаристов, одного человека с губной гармошкой и висящим бубном на локте и самого вокалиста. Сзади стояли другие громоздкие инструменты — саксофон, виолончель, ещё что-то сзади нельзя было разглядеть из-за темноты. Народу набилось много, слишком много для такого помещения, здесь, скорее, подошел бы холл, но, как подозревал Игорь, никто не жаловался. Тот самый, с кольцом в носу, стоял на баре и оперативно колотил два — один в другом — стакана для коктейля. На Игоря никто не обратил внимания, так что он решил быстро подцепить этого загадочного Фена и расслабиться, чего давно с ним не случалось. Он подошел к бармену, и тот без слов попросил его подождать, типа, ун момэнто. Закончив с коктейлем, снова поднял указательный палец и умыкнул в толпу. Вернулся через минуту, под руку с высоким мускулистым типом со скандинавской татуировкой на предплечье. Тип освободился и взглянул на Игоря:  — Это ты меня искал? Лем сказал, ты хочешь отремонтировать патефон, — здоровяк оказался очень вежливым.  — Да, неплохо бы.  — Хорошо, пошли, выйдем, тут громко. Они вышли на улицу и присоединились к другим курящим. Игорь полюбопытствовал:  — Не боитесь, что кто-то украдёт инструменты, пока все там? Фен усмехнулся:  — Не боимся. Здесь те, кто не платят, выходят дежурить по часу в холл. Вон, сейчас - они, верно, ребята? Те обернулись и покивали.  — Так есть входная плата?  — Да, сто двадцать гривен за ночь. И это не считая коктейлей.  — А-а… я просто не платил.  — Так ты по делу. Расскажи, что там с патефоном. Он коротко изложил историю проигрывателя, пока Фен коротко, понимающе кивал. Заключил:  — Здесь нужно сделать проверку полностью — посмотреть. Скорее всего, какая-то запчасть сгорела. Но делать такое — довольно дорого. Тебя устраивает?  — Да, я так и думал.  — Ну хорошо, я посмотрю уже завтра. Он здесь?  — Да, твой друг — Лем, кажется, положил его в кладовку.  — А, хорошо, очень кстати. Не хочешь зайти, у нас неплохая музыка. Игорь усмехнулся:  — Да, так и сделаю. Игорь сел на диванчик и пробыл там всю ночь, заказывая любое спиртное, какое ему предлагали. Домой он попал в 6.30. На столе лежала записка от Ларисы — что она его так и не дождалась — ушла домой. Он разделся и, наплевав на душ, лёг голым в кровать. Прав был Анжи — прохлада освежает — подумалось некстати. И это было открытием — Игорь вдруг понял, что уже много месяцев подсознательно запрещал себе думать об Анжи. Хотя бы потому, что у него, как и у всех нормальных людей, мозг вытеснял весь негатив. Но Анжи… это сложно описать. Непросто, хотя уже почти не больно. Нет, было много весёлого, радостного, замечательного. Хохотать до слёз, держась друг за друга, чтобы не скорчится в приступе, замереть, смотря на что-то в восхищении, и понимать, что человек рядом разделаят это восхищение. Нежные воспоминания. Так сильно и трепетно. Горечь, а в ней — мёд. И ночь, всегда — ночь, кофе с корицей, кофе на губах, привкус ментола, дешевой жвачки, боль от засосов. Это такое ощущение… Да, с женщинами ему тоже было хорошо — но он не сходил с ума. Не выл, не молился, не клялся. Он находил женщин красивыми. Чувственными. В конце концов, они вызывали рациональную потребность защищать, лелеять, баловать. И в этом не было ничего неправильного. Это было логично, объяснимо. С женщинами он должен был чувствовать себя гармонично. Инь и Янь. Венера и Марс. Земля и Луна, Кронос и Гея, Идзанаги и Идзанами… Какие там ещё есть человеческие представления? Так правильно, — он повторял про себя много раз, каждое утро. Просил себя, уговаривал. Когда Анжи ушел… Нет, не так, когда Игорь понял, что Анжи ушел… Нет, снова не то… Когда прошло леденящее оцепенение от понимания, что Анжи ушел и Игорь перестал жить на автопилоте, когда он взвыл и сидел, раскачиваясь, утешенный Варей — когда всё это произошло, он попытался понять причину. Чего хотел Анжи? Первым порывом Игоря — бежать, найти, душу вытрясти. Но… куда бежать? Он не знал адреса Андрея, не знал даже, действительно ли он дома. Нет, можно было попытаться узнать в универе, на работе… достучаться до старой хозяйки, в конце концов. Но тут, вновь цепенея, Игорь представил ещё одну сцену — как Анжи взглядом, полным отвращения — настоящего отвращения, а не как тогда, в первый раз, вышвыривает его вон. Игорь бы не вынес… Он не знал, что бы стал делать, лишившись даже такого иллюзорного, призрачного островка надежды. И вместо поисков — поступил как трус. Не стал искать.  — Ты трус. Ублюдок. Омерзительное создание, — среди прочего, говорил себе с утра в зеркало. Холодно констатировал: — Трус. Долбаный сукин сын. И презирал себя за это отсутствие мужества, на людях закрываясь мягкой улыбкой. И метался между идеалом мужчины и невозможностью этого идеала. И хотел, чтобы ему навсегда осталось двадцать семь. Когда он не сомневался, когда знал где, когда и как правильно. Когда уже был с Анжи, мама ещё не умерла, Варька была юным романтиком, воробышком, маминой бусинкой и любимицей брата. Когда же Андрей начал думать, что Игорю для счастья нужна женщина? После его ухода Игорь сам пытался себя в этом убедить некоторое время. Он начал нещадно эксплуатировать слово любовь. Легко выговаривать это слово, так, что оно принимало оттенок обесцененности, постепенно выцветая до совсем пустого смысла. Он делал это так же, как делают многие другие. Этим словом его самого пытались удержать много раз. И Алёна, и Лариса. Говорили: «Люблю тебя», а имели ввиду «Останься. Ты мне нужен». И оставался, потому, что если любви нет — нет вообще, в принципе — то неплохо хотя бы быть кому-то нужным. В конце концов, живут же люди. Многие живут. Это он тоже говорил себе в зеркало. А потом ночами, когда рядом никого — пустая глухая квартира — начинал задумываться — что же тогда Любовь? И ему начинало казаться, что это иллюзия, словозаменитель… как там его — эвфемизм. Чтобы не говорить грубой правды. Чтобы «заниматься любовью», — а не «трахаться»; чтобы «возлюбленная», а не «надоела, идиотка», чтобы «любовь», а не «привычка», «расчёт», «похоть». А как же тогда… Анжи? Может, Анжи — просто искал поддержки, дружбы, кого-то, за кого можно было бы уцепиться, чтобы вырваться из человеческого моря… На этом Игорь обрывал мысль и заставлял себя думать о чём-то более насущном — об ужине, о недавних проектах, о подарке дочери на именины. Его всегда окружали женщины. И он действительно находил их красивыми, но… И сейчас, вспоминая Анжи, лёжа голым, как когда-то делал он, на постели, он понял, что снова хочет пойти в тот бар, где он целую вечность не чувствовал себя так легко, думал, что музыка освобождает, что он столько времени страдал ерундой. С этим он заснул. А в следующую субботу под предлогом осведомиться насчёт патефона, хотя прекрасно мог сделать это по телефону, поехал в «Электру». На этот раз честно заплатил за вход и растворился в атмосфере качественного блюза, облокачиваясь на спинку диванчика и потребляя какую-то очередную врученную подошедшим Феном смесь.  — Починить твою детку можно, — Фен сидел рядом и наклонился прямо к уху, чтобы не перекрикивать музыку. От него сегодня пахло каким-то совершенно одуренным мужским парфюмом, а свет падал на левую сторону лица, заставляя блестеть золотую серьгу в брови.  — Это хорошая новость, — Игорь усмехнулся уголком рта.  — Но придётся повозиться, — губы коснулись уха. Мужчина отстранился и медленно обернулся. Посмотрел в серо-синие блестящие от света глаза:  — Ну, ты уж постарайся. Фен раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но смолчал. Заговорил, наконец:  — Пошли перекурим. Игорь поставил напиток на столик, поднял взгляд:  — Пошли. Они вышли на свежий воздух. Несмотря на тёплый в целом сентябрь, ночью было холодно и люди снаружи быстро перекурили и зашли обратно. Фен хмыкнул и пообещал им пятнадцать минут подежурить. Пацаны обрадовались и быстренько спустились вниз, видимо, за согревающим алкоголем. Фен чиркнул себе зажигалкой, потом поджёг подставленную сигарету мужчины. Затянулся. Сказал:  — Я начал смолить с тринадцати. Все смолили постоянно, и я за компанию. Так повелось. Раз шесть пытался бросить, ай, всё к чертям — дольше месяца не выдерживаю. Дьявол, а не привычка. А ты? Мужчина подумал, прежде чем ответить:  — Я раньше не особо курил. Мне не нравился ни вкус, ни запах. Но потом… один человек курил. Как ты сказал — смолил постоянно. Он так успокаивался. И невольно приучил меня… Даже не так… Когда он ушел, чтобы его помнить, я среди всего остального использовал эту привычку. А дальше… прошло время… много чего прошло… привычка осталась. Откровение давалось тяжело, причем ещё и потому, что, лишь произнеся это вслух, Игорь понял — это действительно так. Он много чего использовал, чтобы не забыть. Кофе, сигареты, смешные тапочки в ванной. Кружки — почти все битые, которые ни одна из его женщин так и не смогла заставить его выбросить. Какое-то время напоминала Редиска — пока не спрыгнула с балкона и пропала. Он не делал это специально… или делал? Ах да, видимо, перенял ещё и дурацкую Андрееву привычку к деструктивному самокопанию…  — Травки хочешь? — пока он думал, Фен достал откуда-то пакетик, разложил прямоугольный квадратик бумаги на деревянном столе, всыпал туда травы и начал методично скручивать в трубочку. Вместо ответа Игорь усмехнулся:  — Тебя ведь не просто так зовут Фен*? Тот глянул коротко, и так же кратко ответил:  — Не просто, — однако, скрутив, пояснил всё-таки. — Я не дилер. Я всего лишь многое перепробовал и знаю, где достать. И без перехода: — Игорь, ты гей? Пауза.  — Не сказать, чтобы. Но, как свободный человек, выбираю, кто понравится. Фен вдохнул косяк и через время блаженно выдохнул. Протянул, и Игорь был достаточно пьян, чтобы согласиться. Тоже затянулся. Фен поглядел внимательно, взял за запястье:  — Пошли тогда, свободный чел. Расслабимся у меня. Игорь фыркнул. Вот и обещанное приключение. Давно такого с ним не случалось. Оценивающий взгляд:  — Думаешь, буду снизу?  — Да похер. Игорь выдохнул. Потом снова затянулся. Такими темпами, он вскоре определённо поедет кормить оленей в Огайо.  — Пошли. *Фен — жаргонное название фенамина (амфетамина).