Дни мчались: в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.
А. С. Пушкин – «Евгений Онегин»
- Ты знаешь, я тут подумал – а у нас «один-один».
- Что?
- Ну, с нашим расставанием.
Игорь закатил глаза и сёрбнул остывший кофе.
* * *
- Ты как-то изменился, - Фен задумчиво прищурился, чуть ли не в позе художника.
Тот покачал головой:
- Не знаю. Скорее, я вернулся к себе обратно. Что, например, во мне изменилось?
Фен медленно наклонил голову:
- Ты… не знаю даже… когда мы встретились, ты был очень потерянным. Только, даже так, как будто ты и не знал, что ты что-то потерял, и решил, что лучше себя и не спрашивать. И ко всем и вся был очень добрым, будто они могли тебе это потерянное вернуть.
- А сейчас? – усмехнулся заинтригованный Игорь.
Фен оскалился с ухмылкой на все тридцать два:
- А сейчас ты себе это что-то вернул, и не собираешься больше делать поблажек окружающим… - тут его осенило: - Аа-а, я понял, это из-за того музыкантика – Дрона?
- И откуда ты такой глазастый?
- От мамы с папой.
(И Игорь никогда не задумывался, больно ли было Фену?)
* * *
- Зачем он тебе? – Лариса.
У неё вьётся светлый локон, ещё чуть влажный, выбившийся из причёски.
- С ним я другой. Настоящий.
И они допьют кофе, и она ничего не скажет, и он проводит её, как джентльмен… как всегда, до её квартиры. И она коротко улыбнётся, а через два дня, когда никого не будет дома, заберёт все свои немногочисленные вещи и оставит ключ в почтовом ящике.
И Игорь так и не узнает, что она на самом деле думала. Скривилось ли в брезгливой гримасе её ухоженное лицо? То ли из-за её гордости, то ли из-за того, что они никогда по-настоящему друг другу не доверяли. А, может, она просто хотела до самого конца остаться милой и вежливой.
Ему везло с женщинами.
Женщинам с ним не везло.
* * *
Они всё-таки поссорились. Не столько из-за чего-то внутреннего, сколько из-за накопившегося напряжения на работе. Поссорились из-за какой-то мелочи. Невзначай брошенной шпильки.
Игорь нервно ходил по комнате, как раздражённая большая кошка в железной клетке.
Говорил.
Что его достали эти предрассудки. Выжигал что-то калёным железом в чужом и без того воспалённом нутре. Андрей парировал всё едкими замечаниями, но в какой-то момент у него внутри точно что-то щёлкнуло - разложилось по полочкам.
Он спросил очень спокойно:
- А теперь мне надо собрать вещи и уйти?
Но на мужчину оно возымело обратное действие. У него дернулась верхняя губа и он с силой вжал Андрея за плечи в один из книжных шкафов:
- Почему ты всегда хочешь, чтобы тебя оттолкнули? Ты что, к чёрту, больной?
- Да, а ты что, только заметил? Я сам во всём виноват. Жертвенность… она никому не нужна.
- Плевать мне, - рыкнул Игорь, но, случайно поймав неуловимое, нечитаемое обычно выражение серых глаз напротив, оборвал себя.
Со злостью подумал – «Бороться за любовь»? Тогда что это за любовь такая, если за неё нужно бороться?!
Сколько бы ни было между ними нежности, сколько бы ни было глубокого чувства!..
Нет.
Неправильно. Не то.
Не отрывая взгляда, он принудил себя сделать вдох и выдох. Посчитать до пяти. Нет, до десяти.
Андрей стоял смирно, не шевелясь, чуть вздрогнул, когда услышал:
- Скажи мне, что хочешь. Только честно.
Мотнул головой и опустил взгляд.
* * *
Андрей посмотрел на число календаря и с силой потёр щеки. Он не принимал ничего уже месяц. Грёбаный месяц вообще без любой химии. Иногда его таки подкручивало, что бы он там ни говорил об отсутствии физиологической зависимости; иногда его подначивали – особенно знакомые по ремеслу, плюс он стал более раздражительным и тут было два способа – либо Игорь в буквальном смысле втрахивал его в матрас, чтобы сил осталось только на «втуалет», либо Андрей начинал вслух декламировать стихи Есенина – все, которые знал наизусть, а знал он их бесчисленное количество. Способ странный – но помогал отвлекаться и чуть потухнуть.
В данный момент Андрей, сидя на полу в зале, с остервенелым недовольством вдавался в подробности, с хрена ли он вообще это затеял? Нет, он, конечно, дал обещание Игорю, но как до этого обещания вообще дошло?
Он не смог отказать, вот как дошло.
Потому, что это была ночь, потому, что это был Игорь, припечатавший его руки своими к кровати намертво. Потому, что при свете фонарей сквозь шторы, он видел эти глаза с затаённо-властным, нежным выражением. Потому, что чужая плоть, так глубоко в нём, лишала его дыхания и здравого смысла. И Андрей захлёбывался – настолько сильно это тогда было – глубокие, размашистые движения, хлюпающий развратный звук кожи о кожу.
Он до сих пор содрогается, когда вспоминает, как его перевернули на живот и чувственно прикусили-поцеловали кожу между лопаток.
Он забылся тогда, совершенно забылся.
И его поймали на слабо. Как мальчишку.
Или, что ещё хуже, – как влюблённого мальчишку.
- Боишься, что сдашься? – шепнули ему.
- Нет, конечно. Что за придурь - бояться… ахах, - Андрей тогда нервно засмеялся, рвано выдохнул, а потом вдруг тихонько заскулил, невозможный, от внутренних противоречий, сжигающих нутро, от боли пополам с кайфом и ещё бог знает чем.
А отменить… нет, Игорь задразнит и заморочит голову так, что потом на всю жизнь стыдно будет. А уговор на два месяца – прошла только половина срока.
Нет, он мог бы, конечно, где-то что-то урвать тайком, но ещё со времён додзё привык играть по правилам.
Он зашел в зал. Он знал, что там, под ковром, лежит спрятанная возле кресла доза.
Подошел и на проверку наступил на неё носком. Тот же бугорок. Белый порошок в маленьком целлофановом пакетике.
Он знал, что там. Знал его вкус.
Игорь, если найдёт, наверняка будет орать. Может, даже, благим матом.
Но Андрей не возьмёт его сегодня, не возьмёт ещё один месяц.
* * *
Когда Варя вошла в комнату, Андрей сидел за пианино её дочери и задумчиво примеривался к клавишам. Пианино они купили Лиде на двенадцатилетие, когда она, занимаясь в музыкалке, а дома - за инструментом соседки или у Леси, у которой был и мольберт, и пианино, и всё что угодно, вплоть до домика на дереве - таки выиграла музыкальный конкурс. Дочка принесла папе грамоту, и тот со вздохом признал, что, да, это серьёзно. И пошли они выбирать чего там ребёнку хочется.
- Ты и на клавишах умеешь играть? – удивилась Варя, прислоняясь к дверному косяку.
- Ага, - ухмыльнулся тот.
Игорь, сидевший на диване перпендикулярно большому аквариуму, поднял голову от книги:
- Мы только два месяца назад купили. Он теперь целыми днями сидит в студии и бесконечно пиликает сонаты. Соседи в ужасе.
Лида захихикала, болтая ногами на высоком стуле. Она знала про них, про то, что они вместе – для неё это не было чем-то странным, потому, что воспитывали её все вчетвером.
Наверняка, от Анжи ей досталась неугасимая любовь к музыке, потому что играл Анжи – как жил, как дышал. Особенно она любила те маленькие концерты, которые Анжи устраивал для дяди Игоря вечером в субботу – его законный выходной. Он звал туда только Наденьку (что с лёгкой руки Игоря пристало к немолодой уже женщине, и по-другому Лида назвать её не была способна) и домашних. Папа сначала не приходил. Он вообще, как рассказывала мама, – когда узнал… ну, брезговал, но потом у них что-то там такое случилось, и папа морщиться перестал. Лиде не говорили, что, но иногда она замечала, что папа… боится, что ли, ироничных, острых Анжиных глаз.
Ну так, собирались они в студии – эту квартиру Анжи купил для себя, но так как живут они с дядей Игорем вместе, студия стала местом для репетиций, посиделок и так далее. Лида очень любила это место – хотя бы потому, что балованная Анжи до невозможности, имела свои ключи и могла заходить в любое время… ну, почти в любое. И они устраивались и пели, пел даже дядя Игорь, хотя медведь ему на ухо наступил давно и прочно. Анжи не пел – но он играл, как пел, поэтому – не надо было.
Она задумалась и посмотрела на собственные пальцы – ей очень хотелось играть.
Потому, что музыка – это жизнь.
* * *
- Что ты читаешь?
- Шекспира. Сонеты. И нечего ухмыляться, - Игорь снял очки, потёр переносицу и снова надел.
К пятидесяти у него резко село зрение – как будто кончилась батарейка, и пришлось покупать очки. Но, ничего, он уже привык за несколько лет.
- Ты стареешь.
- Ты тоже уже не молод, хотя такая же язва.
- Да ладно тебе, я тоже за просвещение, - Андрей уселся на подлокотник кресла рядом. Оценил томник – книга была здоровенная – явно не одни только сонеты. – Но с каких это пор ты поклонник Шекспира? Я думал, ты в основном по фэнтези.
Тот пожал плечами:
- Всегда. Мне нравились его трагедии.
- Хах, а чем долго и счастливо тебе не зашло?
С усмешкой:
- «Все счастливые семьи похожи друг на друга».
Андрей, нахмурившись, задумался. Посмотрел с подозрением:
- Это же не Шекспир?
- Это был риторический вопрос? Ладно, ладно. Мне с детства нравились его трагедии. Да и вообще, людям обычно нравится читать про приключения, трудности, проблемы. Это же скучно, читать про счастливых.
- Ясно, - сказал Андрей.
И, вздохнув, буднично поцеловал в висок.
Конец.
