Если рассказывать эту историю

Мы так любим дешёвые драмы С непродуманными диалогами, Где актёры немножечко переиграли Со вздохами, криками, стонами... Сцены ревности, сцены разлуки - Мы готовы, мы с текстом сверились! Мы как будто не знали друг друга, Мы как будто случайно встретились... Валентин Стрыкало – «Дешевые драмы»

Этой весной Андрей не ходил – летал. Он почти не сидел на сходках – хотя если бывал - оставался до последнего. Всё больше – с кошаком. Одним и вторым. Объяснить не получалось, но Игорь тоже почему-то воспринимался как один из породы кошачьих. Не таких, как их питомец – другим, хищным и опасным, но всё же – котярой. С его плавной походкой, оскалами на все тридцать два и ленивыми валяниями в часы досуга, поочерёдно – то на разных предметах мебели, то на полу – определённо. Иногда Андрей даже ловил себя, что, так же расслабившись рядом, не против бы зарыться рукой во временами отраставшие волосы и потрепать Игоря по холке. А животина у Игоря обжилась и на удивление вела себя хоть и немного зашуганно, но вполне прилично – по углам не гадила, о стены и мебель когти не точила – скорее норовила забраться Андрею под тёплый бок, свить там гнездо и поселиться навечно. Андрей теперь, время от времени, закупаясь жратвой, после универа топал прямо к Игорю. А если возвращаться – поздно или влом – оставался ночевать в зале на диванчике, куда около полуночи к нему подкрадывалось и засыпало его животное. Спальню студент почему-то на дух не переносил и предпочитал в неё и в дневное время не совать нос, не то что ночью. Игорь, кстати, категорично отказался оставить животину безыменной и, опытным путём выяснив пол вышеупомянутого, стал звать его Жуком. Правда, непонятно в честь кого – Жукова или Жуковского. Андрей пожал плечами, мол, делай что хочешь, но постепенно сам свыкся с кличкой. Судя по погоде, Весна торжествовала. Мать прислала студенту старые резиновые сапоги, чудом остававшиеся впору, и он щеголял в них в погоду и в непогоду. Игорь ржал: «Ты в них скоро дырки протрёшь», Андрей в ответ фыркал: «Не дождёшься. Они у меня суперпрочные и вообще не поддаются воздействию воды. Советское производство». Тот не унимался: «А, так это ты по воде ходить учишься? Скоро будешь бабушек и девственниц спасать? Тогда тебе не хватает лосин и плаща». Такие беззлобные обмены колкостями могли продолжаться часами, с перерывами на жратву, кино или пиво. Иногда Андрей не мог удержаться от самокопания – почему Игорь с ним возится? Самое опасное время для таких размышлений – полуночь-полуутро, часов пять, когда не гнушаешься сигаретки-другой, а дыра в нутре разрастается до размеров Вселенной и грозит поглотить тебя прежде, чем раздастся первое слово оправдания. Андрей не раз прочувствовал подобное на собственной шкуре и боялся этого состояния, но всё равно засиживался до времени, когда сон и явь сходятся на равных, переплетаясь как нельзя сильнее. Засиживался, погружаясь глубоко внутрь себя, силясь понять вещи, которые нельзя понять в светлое время суток. Почему Игорь возится с ним? Игорь – кошак – рубаха-парень, с которым можно поговорить обо всём на свете, который поддержит разумную шалость и подстрахует рисковую. Который не засмеётся, не скажет «да это ерунда, забей» - и это много. Так много, что… Андрею не нашлось бы друга лучше – даже беря в расчёт собственных братьев. И вот он – студент, без особых примет и отличий, простой и незамысловатый – пень-колода – ну и как? Что в нём такого можно было найти? Тем более, о главных его достоинствах – карате и гитаре – Игорь не знал. Андрей как-то избегал касаться этого – живого, ценного, боясь показаться хвастуном или пустословом. Да и повода показать – не находилось… Бывало, Андрей загонялся настолько, что выкуривал пачку за пару часов, строчил СМСки кому ни попадя, чтобы отвлечься, и, грохнувшись на следующий день на кровать, засыпал сном праведника. Утро всё лечило – все раны и ссадины – но не до конца, пока не придёт вечер. Пока снова не заиграет плеер, где накрепко засели Наутилус, Сплин и Кристи с их больными пронзительными аккордами. Правда, в момент встречи любые сомнения исчезали. Привыкший с детства чувствовать тончайшие переливы звуков, студент улавливал в голосе Игоря, в самом воздухе вокруг – симпатию, заинтересованность, а его глаза подтверждали услышанное. И тогда зверь в Андрее расслаблялся, втягивал сжимающие нутро когти. Правда… одним днём всё кончилось. Тогда Весна, казалось, разозлилась на кого-то, то ли просто поменялась с Осенью – на спор. С раннего утра деревья и трава стояли в кристальной росе, а местный дворник, ёжась, сметал с асфальта мусор и пустые пивные банки. У входа в метро раздатчик бесплатной газеты «Вести» провожал редких прохожих завистливым взглядом и втягивал шею поглубже в воротник куртки. Днём, того хуже, пошёл дождь, и Андрей искренне благодарил Бога, что сегодня выходной. Однако позже пришла СМС от Игоря «У меня пицца и вторая часть «Звёздных Войн», и, пораздумывав, парень таки пошаркал. Долго стоял, дожидаясь троллейбуса, чтобы потом пересесть на другой, прямо к точке назначения, и умудрился подхватить насморк в процессе. На Игоря он натолкнулся в подъезде. - Ты долго, - заметил тот. – Я уже хотел идти тебя встречать. Пошли, купим чего-нибудь к пиву. Рыбки… Там Жучара нас ждёт... - Ты видишь, у человека насморк, - вредно запротестовал Андрей и показательно захлюпал носом: – Человеку нужно в баньку и под одеялко. - Да ладно, - Игорь рассмеялся. – Он у тебя такой трогательный. А если ты ещё фыркать начнёшь, так вообще вылитый ёж. - Не издевайся, - хмыкнул студентик, легко ударяя его кулаком в плечо. – Тут тебе не «В мире животных». - Я знаю… знаю… - неожиданно от солнечной улыбки не остаётся и тени, сменившись убийственной серьёзностью. – Только ты всё равно… - Э-э-э… То, что произошло в следующий миг, Андрей не смог разобрать до конца. Нет, по движениям – он бы среагировал инстинктивно, если бы к побеленной стене подъезда с новыми железными дверями его прижал не Игорь. С любым другим – запросто, а ударить или оттолкнуть Игоря – стра-а-ашно. Ведь если после удара он отвернётся, закроется, перестанет писать и разговаривать… а что тогда? И именно поэтому Андрей в ступоре замер, глядел в его бездонные глаза под поволокой тоски и силился понять – что не так и не он ли причина? А тот поглядел исступлённо, прямо. И словно пожаловался: - Не могу. Хоть убей, не могу больше рядом с тобой спокойно находиться. И безжалостно вовлёк друга в односторонний поцелуй. Андрей даже не сообразил – зачем? У него в голове то лихорадочной вереницей пробегал косяк золотых рыб, то на следующую милисекунду наступал полный штиль. Но, наконец, опомнившись и не видя другой возможности выбраться, он несильно, но ощутимо ударил Игоря в пах, освободил прижатые к побелке запястья и выкрутился. Обернулся, отдавшись внутренней дрожи, а когда Игорь, разогнувшись, попытался удержать его, попятился, пробормотал: «Н-нет… нет», и вовсе бросился, куда глаза глядят. Лишь бы прочь, лишь бы выпихнуть из головы чувство, будто здесь произошло что-то отвратительное и ужасное. Лишь бы не знать, лишь бы стереть и про себя: нет-нет-нет… Нет. Он бежал, не разбирая дороги, падая и поднимаясь, будто в каком-то кошмаре, где за ним гонятся – хуже, чем черти – его собственные я. Я перепуганные, злонамеренные, скалящиеся или безразличные, точно случайные. Окончательно выдохнувшись, студентик пришел в себя в невзрачном переулке, знаменательно – рядом с мусорными контейнерами, в одном из которых сознательно рылось нечто живое. Где-то рядом гремела стройка. Андрей поглядел вверх, рассеянно пронаблюдав, как копошились на железных балках рабочие, а один, с громкоговорителем в руке, что-то кому-то вещал на русском матерном. Немного оглушенный, парень поглядел на себя – грязного, промокшего, несчастного и нервно расхохотался. - И что это б-было? – выдавил, обращаясь неизвестно к кому. С трудом поднявшись, он доковылял до ближайшего метро. Хозяйка на появление квартиранта отреагировала испуганным: «Ох, кто ж тебя так избил?» Тот прикусил язык и вместо «жизнь», выдал путаное объяснение, из которого членораздельным оказалось что-то вроде «шел, ограбить хотели, споткнулся по лестнице», после чего разувшись и скинув куртку, пошел в душ. Удивительно, но Андрей почти не покалечился – синяки на коленях и локтях, да пара ушибов – недорогая цена. Не в порядке – нутро. Копошащийся беспокойный клубок, не спешащий развязать хотя бы один свой узел. В голове билась единственная главная мысль: «Что за?..» и с ней наряду полмиллиона слепых, посторонних, несвязных – почему он так? Шутканул? И его… выражение? Больно? О чём он думал? Хотел? Знал? Неполноценные, они болтались рядом, мешая сосредоточиться. Душ всё же помог. Совсем чуть-чуть, но по крайней мере, вытирая влажные волосы, Андрей не так – слишком, ощущал нависший над головой груз чего-то весомого, нелёгкого и непоправимого. Он уже не сгибался под этим весом, как под могильной плитой, а всего лишь пошатывался, не в силах поднять голову. На автомате достал из куртки телефон, открыв все три СМС. 15.25. «Где ты?» 15.37 «Как ты?» 16.12 «Как бы ни было, надеюсь, ты благополучно добрался. Прости за – ты понял, что. Но я серьёзно». Значит, не шутил? Значит, он реально? А что потом? Затащил бы в комнату – трахаться. И изнасиловал бы? Значит, он пидорас и насильник? Грязная тварь, годная на убой и только? Не человек? Эти оскорбления и Игорь настолько не укладывались в голове одновременно, что Андрей остановил себя, на ватных ногах шмыгнул в комнату и закрылся там, пытаясь переосмыслить последнее СМС. Он заглушил внутренний голос и попытался мыслить рационально. Не получалось. Не получалось смешать Игоря с грязью. От таких попыток в голове назревала пульсирующая тупая боль. Вдохнув и выдохнув, студентик достал из тумбочки – наугад – учебник и заставил себя читать. Он всё принуждал и принуждал себя сосредотачиваться на строчках, что, когда последняя страница закончилась, одиноким светильником за окном висел месяц. Даже звезды едва мелькали за буйством туч, не желая показываться на глаза. Он не помнил, когда включил настольную лампу и укутался с ногами в плед. Голова взрывалась от избытка информации, которую он насильно удерживал в голове, но, парадоксально – стало легче. И теперь думая о происходящем, Андрей твёрдо решил завтра же встретиться и поговорить. Он оглянулся на полуразобранную постель, упал на неё лицом вниз и вдруг, как по щелчку, – отрубился. Поговорить на следующий день не получилось. Он честно отсидел все пары, но прямо у дверей на выходе его ждала вдохновлённая Наденька, непререкаемо утянув на песенный вечер, где их встретила известная компания. Вечер прошел душевно, закончившись ночью, на хате какого-то знакомого знакомого, где они и заснули – шальные, накурившиеся, пьяные с музыкой и чувством причастности к вечности в головах. Утро наступило внезапно – Андрей аккуратно пробираясь мимо тел, тихо собрался, так и не отыскав в общем хламе неизвестно когда потерявшийся второй носок. Хотя нет, известно, они сидели на кровати и девчонки жаловались, мол, от чьих-то жутко тхнёт. Было холодно – балкон не закрывался от числа курящих, и Родион предложил компромисс – снять по одному. Ну, они сняли. Но куда он делся потом?.. Забив, студентик вышел на балкон покурить. Там уже смолил хозяин хаты – более мрачный и усталый под утренним светом, с морщинками и залёгшими под глазами тенями и мутноватыми, расширенными зрачками, выдававшими в нём наркомана и алкоголика. Слегка трясущейся рукой он чиркнул зажигалкой, помогая подкурить, и они разговорились. - Ты, говорят, играешь? – подытожил тот, облокачиваясь худыми руками с немного обвисшей кожей на деревянный подоконник. - Играю, - не стал отпираться тот. - А помнишь ту песню, заключительную? Там такой ритм затяжной, аж душу щемит. Сначала будто щекочет так, легко, мягко, трогательно, а потом как взвоет, как схватит – и в клочья! Сможешь так? Парень зачарованно кивнул. Он бы не смог выразить лучше, что было с ним, когда он услышал ту музыку. Прикинул: - Да, наверное. Там лёгкая мелодия. Простая. Только в конце трудновато. Но я с собой гитару не взял. - Не парься, это достану. У меня, помню, где-то валяется. Кто-то давным-давно принёс и забыл. Без дела лежит. Чудик утопал в недра спальни, привычно переступая через других жертв песенных вечеров, и вскоре вернулся с гитарой наперевес. По ходу за что-то зацепился, и несчастный музыкальный инструмент издал жалобный стон. Дззынь. Как несправедливо обиженный ребёнок. Чудик выматерился, буркнул что-то сонно поднявшейся голове, потом ещё одной и те облегчённо грохнулись обратно. - Держи, - сунул инструмент в руки Андрею. Тот взял её осторожно, точно чужую жену, и сел прямо на холодный, покрытый потрёпанной дорожкой в разноцветную полоску пол. Подкорректировав звучание – кажется, на ней недавно играл кто-то ещё – коротко прошелся по струнам пальцами. Гитара запела. Немного неохотно, но вполне послушно – просыпаясь. Андрей покивал самому себе – неплохо, неплохо, и для пробы наиграл известный мотив: «Воины света, воины добра, Охраняют лето с ночи до утра. Воины добра, воины света, Джа…» - Хорошая гитара, - согласился вслух. - Наверно, - пожал плечами чудик. – Ты играй, играй. Мне это – лучший опохмел с утра. - Угу. Только минутку дай, вспомнить. - А ты что хочешь играй. У тебя ловко получается. - Ну уж нет, раз ты меня раззадорил, так дай вспомнить. Студентик закрыл глаза и потихоньку, нота за нотой, подбирал звуки, создавая нужную мелодию. Она чётко отпечаталась в памяти, но в конце всё равно вышла немного импровизацией. Ночные бродяги просыпались и думали, что реальность им снится. Что это за роскошь, просыпаться под звук песни, в которой хочется родиться заново? И они рождались. Открывали глаза, долго таращились в потолок, неспособные понять – то ли это ещё один сон, то ли выход в реал. Потом собирались у балкона, окончательно будили друг друга, обнимались, целовались, приводили себя в кое-какой порядок, шли в кухоньку делать растворимый кофе и подмурлыкивать, пока в чайнике кипит вода. Переглядывались – понимающе, одобрительно, с ностальгией, подкреплялись оставшимся алкоголем, энергетиками на дне жестяных банок, щурились от солнечных лучей… В таких компаниях много пели и мало спали. Когда Андрею после множественных выходов на бис удалось взглянуть на часы, он понял, что на первую пару точно не успеет. Да и на вторую – тоже, и вообще уже слишком поздно и проще будет совсем забить. Они с Наденькой, чудиком, Тошиком и полудюжиной знакомых вывалились бродить по городу, зашли в боулинг, потом в кинотеатр, супермаркет и… эта ночь мало чем отличалась от предыдущей. На следующий день по дороге домой студентик поймал себя на мысли, что решимость его увяла, и он не слишком хочет заводить разговор… даже не так – ему страшно его заводить. Отчаянье ушло, сменившись сомнениями. Он терпеть не мог терять. Больше – боялся и ненавидел. А Игорь… то тёплое, трепетное… красная нить, перетянутая между двумя кораблями по разные стороны мирового океана. Запутанная лабиринтом Минотавра и, тем не менее, – протянутая. Такая тонкая и изящная, словно тоже – работы Дедала… Почему чувствам необходимы маркировки, шаблоны, упрощения? Любовь, ненависть, дружба, вражда, благодарность, зависть, алчность. Намотанные на бобины клубки ниток. А чувство – оно как цвет, только шире – тёмно-красный, светло-красный, алый, багровый, коралловый. Гранатовый, терракотовый, амарантовый, киноварь. И даже так – мало. Как назвать тёмно-тёмно-тёмно-красный, если это всё-таки красный, но на такой грани, где цвета тускнеют, выцветают и обретают совершенно новый, невиданно-красный цвет? Слишком просто. А если у этого чувства нет цвета? Так же – как нет будущего. Нет оправдания? Андрей раздраженно тряхнул головой. То, что чувствует он… Светящийся жесткий ком в мягком кресле, среди подушек и пуфиков, в маленькой комнатке, в самом сердце бури, в дыре, которая могла бы называться черной, если бы кто-нибудь таки потребовал дать ей название. И когда Игорь – рядом, комок пульсировал, дергая за струны – то ли гитары, то ли нервов. Струны издавали звуки – хаотичные… на первый взгляд. Но если прислушаться – звуки складывались в мелодию. Ту самую, которую Андрей вспоминал недавним холодным утром. И день за днём Андрей откладывал разговор «на завтра», хотя и не в его натуре было – юлить, но – только бы не делать себе больно. «Поберечься», - как постоянно твердила мать. А Игорь писал СМС. Постоянно. Сначала. А потом стоял у дверей универа – прекрасно зная, когда у студентика заканчиваются пары, и, завидев его впервые, Андрей застыл, как вкопанный. Буря вскипела, перевернула комнатку вместе с креслом и потревоженный ком света со скрипением когтей по оконному стеклу, попытался удержаться за свисающие струны. Однокурсница Лиза нетерпеливо дёрнула его за рукав, выводя из ступора, и он, запинаясь, объяснил, что ему… он вспомнил, ему нужно в библиотеку, отнести одно… или взять… в общем, ждать его не нужно и не обязательно, и можно идти без него… Лиза, подивившись лёгкой невменяемости товарища, списала это на контузию после бомбардировки сурового препода, кивнула, посоветовала лечиться плюшками, чаем, чем покрепче и юркнула в лифт. А Андрей просидел у окна в холле до самого вечера, пока Игорь не глянул на часы и ушел. И так повторилось не единожды. Непонятно только, где мужчина находил время? Взял отпуск, больничный, уволился? «Мама! Ваш сын прекрасно болен! Мама! У него пожар сердца». Если бы только – прекрасно. А так – одна голая ирония. Письма приходили мегабайтами. Заблокировать их он не решался, впрочем, прочитать – тоже. На исходе третьей недели они пересеклись. Это и без того было неизбежно, но произошло неожиданно и совершенно по воле случая. Андрей с компанией зашел в университетскую столовку, а Игорь выходил оттуда, судя по всему, подкрепившись и намереваясь опять целый день провести у дверей универа. Встретившись взглядами, оба застыли как завороженные. Первым очнулся Игорь. Мило улыбнувшись сомнительным дружкам студентика, он подошел к ним широким шагом, крепко схватил того за локоть и бросив что-то вроде: «Я займу вашего товарища ненадолго», непреклонно потащил свою жертву за ближайший угол. Тот, вяло сопротивляясь, меланхолично подумал, что, действительно, неминуемого не минуешь, а затем, вырвав руку, резко спросил: - Что тебе нужно? Тот не ответил: - Ты избегаешь меня, - нечто среднее между вопросом и утверждением. Андрей раздраженно – больше наигранно, чем действительно – передёрнул плечами: - Ну, допустим. Тебя это колышет? – и, наконец, перестал отворачиваться от взгляда. Побледнел, отступая на шаг. Что там? Во взгляде? Что такого, чтобы снова зажечь бурю? Да так… всего лишь, в глазах Игоря Андрей увидел самого себя. Только не такого – раздраженного, несовершенного, а другого – лучшего, такого, каким его никто никогда не видел, и каким он искренне, втайне, с самого детства хотел стать. Он – всё ещё пытался, а этот – уже был там. Подобранный и согретый. Неожиданно… нужный. Не просто кусок серой массы. Его двойник, его копия. Альтер-эго, доппельгангер. Поднятый, понятый и принятый, несмотря на любые недостатки. И Андрей… испугался. Хотя бы того, что сам не против оказаться тем, другим. Пусть даже отражением в чужих глазах. - Уйди, - голос внезапно охрип. – Ты же в курсе, я не хочу тебя видеть… Вообще. Никогда. Зеркало дрогнуло. Игорь крепче сжал ручку черного кожаного портфеля и ответил: - Прости. Про себя Андрей шептал: «Не хочу. Не хочу прощать. И отпускать не хочу». И в голове у него путаный клубок красной нити вдруг сложился в длинное сложное уравнение. Если уж он – мужчина, и другого мужчину полюбить не может – он ни на секунду не допускал иного варианта… что ж… если чувству нужен шаблон… пусть это будет... Догадкой на раз-два-три. Щёлк... Ненависть. Да, ненависть. Обоюдная и настолько же жаркая. Вражда. Ненависть. Слова, растекающиеся нефтью по телу и на языке. Так, по крайней мере, проще. Так – легче дышится. И нет ничего такого… Андрей вздрогнул – тёплая рука коснулась его плеча и сжала – Игорь с обеспокоенным лицом хотел что-то сказать… нет, нельзя давать ему говорить. Совершенно нельзя. Потому, что – всё равно. Должно быть всё равно. Пофиг. Андрей уже всё для себя решил, и теперь – всё равно. Пусть поначалу даже будет немного… больно. Но это – ерунда. Это – не расставаться. Просто красная нить почернеет и к ней станет больно прикасаться оголённой кожей. Но ненавидеть – проще. Ненавидеть – проще. Ненавидеть… Не на... Андрей с силой оттолкнул чужую руку. Посмотрел холодно – на чужого. И заставил себя, полностью закрывшись, отчуждённо, холодно произнести: - Отвали от меня, престарелый гомик. Неясно я выражаюсь? Некому больше свой грязный хер вставить? Так нашёл бы себе более развратную давалку или сам на панель, а? Говорят, много дохода приносит. Хотя да, старые шлюшки сейчас не в моде. Бог знает, чего ему это стоило. Каких-то парочку бесконечных усилий воли. Теперь на полшага отступил Игорь. И зеркало его глаз вздрогнуло вместе с ним, и разочаровано погасло. Андрей приказал себе игнорировать. Игнорировать. И напоследок показательно обошел мужчину, чтобы никоим образом его не коснуться. Обошел не обернувшись. Потому, что если бы… если бы… Но он не посмел. Игорь не показывался на глаза дня три-четыре точно. Зализывал раны. А затем всё равно начал следовать за студентиком по пятам и тот проклинал день, когда рассказал о своём месте жительства. Смутным беспокойством пролетала мысль о покинутом коте, но мужчина этим его почему-то не шантажировал. И даже неизменно на приветствие получая оскорбления, одержимый, не сходил с дороги. Андрей думал, если поколотит придурка, тот немного остынет, и всякий раз исполненный решимости – собирался, накручивал себя, подбадривал. Но стоило им встретиться – заранее, с первого воинственного шага признавал поражение. Признавал – ни за что не посмел бы его ударить. Да что там ударить – коснуться с преступным намереньем повредить, покалечить. И чтобы не удрать – выстраивал в мозгах каменные стены – клетку, в которой запирал себя – наглухо, накрепко. До первого тёплого слова. Волна одним мановением сбивала песочный замок, и из ракушки слышался шум ветра и океана, хотя ни того, ни другого и близко не было. Потому что… Потому, что его чувства - слишком сложные. Не любить, не раня – невозможно. Ненавидеть – тоже. Да и любить – всё одно… А любовь – не лечится. Март, апрель, май. Изнурённый, измученный. Но не прирученный. Мрачный – не отпускает. И гитара – последняя любовница, скрипит, жалуется звуками преданной брошенной суки. Хотя она-то ничуть не брошена. И в точности по Белому: «Самосознание разорвало мне мозг». Надя, Надежда, Наденька. И действительно – последняя Н. Не помогает. Не помогает даже если кожа к коже, вздох к вздоху. Она сама – вдохом-выдохом. Песней. Только… не той. Наденька смеялась, проницательно замечая, что дружба их сильнее любого сумасбродного порыва, а в песне их больше – чем в стонах. По ночам она завертывалась в одеяло на голое тело и курила прямо в комнате, стряхивая пепел на пол, и спала, свернувшись в клубок, с буйной головой у него на плече. А потом, вдруг, ни с того ни с сего выбросился из окна Гриша. Шатался с ними всегда, незаметным, но неотъемлемым членом их разношерстной компании. Он – уютная гавань, к которой подходишь тихим кораблём, уставшим судёнышком, восстановить силы. Никто не мог бы точно сказать, что там у него внутри. Хотя… никто и не пытался разобраться. Правда, он тесно общался с Наденькой, но она ему – подружка, младшая сестра. И в день, когда Андрей узнал – от Наденьки – он пошатнулся, онемевшими руками хватаясь за желтые стены в холе универа. В его жизни за смертью следовало воскрешение – как за ночью день, за закатом рассвет. Обреченный умереть – умирал безлико, в старости или глупости. Безыменным, без страдания, без сострадания. Смерть – строчка в словаре, стих в стихотворении, газетная заметка, бунт. Смерть была в Маяковском, в Есенине, в Бродском, в «упал первый час, как с плахи голова подчинённого», в «Черном человеке», в «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека», в «с любимыми не расставайтесь»… У его смерти было старое или неизвестное лицо. А здесь – Наденька – белая и отстранённая – в чёрном, подала ему дрожащую руку. Адрей принял, оттолкнулся от стены, и они пошли вниз. Курить. Тонкая длинная сигарета в одной руке, «Мальборо» в другой. Чирк. Огонёк зажигалки. Сначала к тонкой, потом – к собственной. Минута молчания среди общего гула. - Так странно, - она заметила в паузе, - мне всё кажется, что жизнь должна остановиться, ан нет… нет-нет-нет… Зачем ей? Она, вспомнив, порылась в цветном вязаном рюкзаке – по контрасту – и вытащила сложенную вчетверо мятую бумажку: - Он просил передать. Андрей рассеянно взял, сунул в карман. Вскинулся: - Когда ты? - Сегодня утром, - спокойно. – Он предлагал вдвоём, но я отказалась. Подумала – не хочу, зачем?.. Господи, - она содрогнулась и уронила сигарету. Всхлипнула с сухими глазами: - Господи-господи-господи, как он красиво говорил. Я никогда от него такого не слышала. Он наверно писал что-то – стихи, а мы и не знали. И не хотели знать. Зачем? - она снова сухо всхлипнула. Слова полились ручьём: - Он такой, на подоконнике – качается, руками машет, как птица, говорит ласково, руки тянет, и одёргивает, а потом – шух, как на качелях, и с десятого – вниз, на асфальт. Меня за ним так и потянуло, хотя я думала сначала – шутит, играется… - Замолчи! - вдруг рявкнул Андрей. Дернул её за руку и повел незнамо куда, лишь бы она перестала. Лишь бы что-то тёмное в нём перестало корчиться, мучиться и просить отмотать время, чтобы хоть что-то исправить. Глупости. Смерть – уродство. Даже когда бунт, даже когда сеппуку. Потому, что в конце наружу выходит только человеческое дерьмо – во всех смыслах. И это конец. И ничего всё равно не меняется. Он отвёл Наденьку в ближайшую кафешку, где отпоил глинтвейном и ирландским кофе. Наденька жалко, благодарно улыбнулась. Отшутилась, пошла домой. А на следующий день попыталась перерезать себе вены. Андрея затрясло, как в лихорадке. Он не мог понять, что творилось в её голове, какую чушь она принимала за истину. Он примчался – на первой же тарантайке, зашел в палату, где уже сидели родители, и хотел накричать, нахамить заставить… заставить хоть что-то переосмыслить. Но, увидев её в палате, бледную, изнеможённую, заплаканную, с бинтами на руках, с капельницей, смотрел долго – то ли на неё, то ли в пустоту, бросил: «Дура», и ушел, захлопнув дверь. Кажется, Надя крикнула что-то, но он не хотел слушать. Хлоп! Множественное эхо разнеслось по коридору, и ещё больше – у него в голове. С этим хлопком исчезли все его внутренние ориентиры, всё, за что можно было зацепиться, оставив только одну огромную дыру, внутри которой – ни месяца, ни звёзд – ни даже пустоты. Вакуум. В вакууме нет воздуха. Поэтому и дышать ему – нечем. И он так и пошел – бездыханный. Между людей, манекенов, чучел. К выходу. Уже – без истины. В квартире он как робот-автомат, заварил себе кофе, сел и в пустоте просидел столько, что когда дотронулся до кружки, она обдала холодом. Постепенно вакуум из абсолютного стал обманчивым, мысли мшистым роем закружились вокруг чёрной дыры, иногда касаясь границы, но не проникая внутрь. Тогда он решил выйти на улицу. Полез в другую куртку за портмоне, но вместо него нашел смятый листок. Вяло его развернул и невольно вчитался в строки: «...этой ночью меня можно было брать на руки и укачивать. Под крики. Намертво. Полусонно навеять, чтоб когда-то, присмерти мне молиться - в склепе - неистово. ...этой ночью плевать было кто вдвоём так и не отоспавши своё, убежал веровать - за истину, даже если в спину им - выстрелы, даже пусть впереди - бессмысленно, даже если этой ночью гробы вперемешку с канистрами - в которых безыменный прах пронесут без помпы но с искрами. Из нас хоть кто-то живёт... искренне?» «Да какое нахрен!..» - с раздражением подумал, смял бумажку и выкинул в окно кухни. Ветер подержал её «на плаву» несколько секунд, а потом она медленно спикировала вниз. Андрей не жалел этого «завещания». Он предпочёл вообще бы его не видеть. Закрыл дверь на ключ и пошел-поехал в никуда. Поездка длилась бесконечно долго и будто в секунду – стоило моргнуть – он оказался в другом месте. Сидел в смутно знакомом дворе, на вкопанном в землю разукрашенном колесе, скрючившись, обняв колено и подпирая им подбородок. Погребённый чувством туманной ностальгии он оглянулся. Понял. Вскочил. Кляня себя, широким шагом направился прочь, но поздно. Игорь буквально вылетел из подъезда, окликая: - Андрей! Андрей! Можно было подумать, за студентиком гонится сам фатум. Задавленный холодным, близким к ужасу чувством, он не решался бежать. Только шел семимильными шагами, не соображая куда, лишь бы прочь. От этого места, от этого человека. Игорь, не ограниченный ничем, кроме силы гравитации, сорвавшись с места, в короткий срок поравнялся с беглецом. - Андрей, - выдохнул. Он даже не запыхался. Андрей, как глухой, упрямо брёл прочь, пока они не дошли до какого-то парка. Весна, здесь наполовину схожая с летом, на половину – с осенью – разукрасила деревья и оплакала асфальт и брусчатку. Студентик понял – от него не отвяжутся, в который раз проклял себя и резко развернулся. - Ан… - Ты что, тупой? Я в курсе, как меня зовут, повторять не надо. А вот тебе, по-моему, надо кое-что напомнить, - Андрей сузил глаза от бешенства. В тот момент он действительно всем нутром ненавидел Игоря, и переполненный бессильной, но взрывоопасной ненавистью, не способный ни избить, ни даже ударить, только говорить, говорить, говорить, он заговорил. Говорил то, что никогда бы не сказал раньше; словно под вдохновением – злым, ржавым одноногим гением, презирающим человечество, Игоря и самое себя. Неизвестно кого в большей степени. Он говорил долго - до охрипшего горла, дрожи в руках и жадного желания скурить пару пачек «Мальборо». Игорь молчал. Не перебивал, лишь бледнел изредка, слыша о себе унизительные незаслуженные… комментарии. Выдохнувшись, Андрей поджал губы и посмотрел с таким чувством, что мужчину передёрнуло. Единственный вопрос в нём: «Нахрена? Ну нахрена это всё?» И не в силах внятно ответить, на такое простое, но одновременно невыразимое, Игорь, переборов себя, снял накинутую в спешке куртку, прижимая ею мальчишку к себе. Шепнул: - Просто люблю тебя, поэтому не отпущу. И банальность, Господи, какая банальность. Он сначала напрягся – изо всех сил – не вырываясь, лишь застыв оловянным солдатиком в нежном, обманчиво ненавязчивом объятии, а через мгновение издал что-то вроде сдавленного животного всхлипа, и Игорь почувствовал, как плечи мальчишки расслабились. Мужчина, мысленно поблагодарив бога, едва уловимо выдохнул. Ведь действительно – что нужно человеку: один вдох и один выдох. И одну историю. Одну – на двоих.