«Иди ко мне», — прозвучало как музыка, разливаясь бальзамом на сердце.
«Иди ко мне», — тяжело стекало вниз по позвоночнику, отдаваясь в области паха и оседая в нем сладким предвкушением.
«Иди ко мне», — и я полетел безоглядно и невозвратно, словно мотылек на пламя свечи; но то был инквизиторский костер по имени Тошимаса Хара. И я собирался в нем сгореть.
Что я знал о подчинении? Какой смысл закладывал в эти десять букв, когда произносил про себя это слово? Мои наивные познания не имели ничего общего с его реальным значением, пока Хара не дал мне прочувствовать его суть.
Он взял меня в темном закоулке, среди мусорных баков, буквально сдирая штаны и не особо отвлекаясь на ласки. Подготовка заняла какое-то время, и, подхватив меня под ягодицы, разворачивая лицом к себе, он медленно вошел, заставляя ногами обхватить его бедра. Инстинктивно пытаясь отстраниться, я был сильно вжат в стену, тем самым усугубив свое положение. Одной рукой Хара крепко зажал мне рот, не позволяя орать.
— Тихо! — он вдавил меня сильнее, и я почувствовал, как острые грани бетона врезаются в спину. — Зажмешься — могу порвать. Выбирай, — сдавленно прошептал басист.
Он толкнулся аккуратно, но ощутимо, не прерывая зрительного контакта, а я зубами впился в его ладонь — боль была просто адская, но все же Хара дал возможность привыкнуть к ней: рвать меня не входило в его планы.
— Тихо, — повторил он и улыбнулся, — не все сразу, Руки-кун.
Тошимаса удерживал меня легко и без напряга, насаживая с осторожностью, как фарфоровую куклу, до тех пор, пока не заметил, что я расслабился и потек — потек, как шлюха, когда его член во мне достиг цели; сдал назад и толкнулся, задевая ее снова. Доверчиво я потянулся навстречу, а мои руки уже не отталкивали — обнимали его за шею, и пальцы зарывались в жесткие волосы затылка. О да, что-то переключилось, заставляя пропустить момент, когда боль отступила на второй план, и только тогда басист медленно убрал ладонь от моего рта, продолжая пристально смотреть в глаза.
Растечься он мне не позволил.
Внезапно мы рухнули на серый холод бетона, где я наиболее остро ощутил, как, вдалбливаясь в мое тело, чужая плоть генерирует внутри режущее удовольствие — сочетание грубых и резких движений с плавными и почти неощутимыми из-за боли. Он точно фиксировал это положение, с силой удерживая мне руки над головой, не позволяя шевелиться. То было странное чувство: будто тебя насилуют, и насилие кажется… приятным. Я барахтался в этом океане, мучаясь нехваткой кислорода, когда меня накрывало волнами возбуждения: чаще сильно — до вскрика, реже — мягко отпускало, но я боялся утонуть, не хотел смиряться и безуспешно боролся со стихией. Его жесткое доминирование выводило из равновесия, унижало и заводило одновременно. Хара изводил своей требовательностью, жаждой познания через насилие, но его действия дарили наслаждение, острое и разрывающее, которое ломало меня, распахивая чувствительность до оголенных нервов. Он пытал меня болью, и она несла удовольствие.
Что-то незнакомое, чужеродное липко и сладострастно рвалось изнутри на свободу, и это до жути пугало: а что, если вдруг тот, новый я возьмет и заменит меня настоящего? Что, если я не смогу больше управлять собой? Находясь на грани истерической паники, я вел себя, как ненормальный: пытался вырваться, дрался и даже умудрился укусить басиста за подбородок. И Тошия ударил меня, хлестко и наотмашь, что отозвалось вспышками неконтролируемой дрожи, а мое тело само выгнулось ему навстречу. Инстинкты против разума. Черт возьми, никто и никогда не проделывал такого со мной, и я потерял контроль под его грубым напором.
— Учись подчиняться, — прошипел Хара мне в ухо. Он улыбался.
Он запретил мне прикасаться к самому себе, сосредоточенно наблюдая, как эмоции на моем лице сменяют друг друга: от немого изумления до болезненного разочарования в невозможности получить желаемое. Изощренно и умело с выражением садистского удовлетворения Хара делал это сам. Механическими движениями он несколько раз доводил меня до оргазма, но не давал кончить, в последний момент выпуская член, и снова бил по щекам. Наказывал, мать его! От этого у меня мелко задрожали руки и ноги, а на глазах предательски выступили слезы. Было неимоверно стыдно за то, что он познает меня именно так; хотелось провалиться сквозь землю, потому что мазохист внутри меня, не скрывая, ликовал и тащился от этого унижения, был готов пресмыкаться и умолять — лишь бы Тошия не останавливался... Маньяк, ставший игрушкой; превратившийся в тряпку извращенец; я ревел. От того, что проигрываю самому себе в желании скрыть запретную тягу к унижению и боли. Хара знал — видел эту ломку, считывая меня, как информационный датчик. Я не мог поднять взгляд.
— Глаза открой.
— Тошия, пожалуйста.
— Учись… подчиняться, — продолжая трахать меня, ответил он. Фрикции стали более жесткими и быстрыми — ему надоела эта возня.
Внутри все тянуло и горело напряжением, я чувствовал, что мои яйца вот-вот лопнут, а тело взорвется. Я к себе не прикасался, но странным образом почти взлетел до пика. Член Тошимасы грамотно долбил по простате, и неожиданно эйфория словно подбросила вверх, волнообразно пульсируя и разливаясь внизу живота. Тело существовало само по себе, мышцы начали сокращаться так внезапно, что я совсем потерялся, не понимая, что со мной происходит. Такого никогда не было: совсем другой кайф, необычный — по ощущениям гораздо острее. Сложно объяснить, но это точно был оргазм, только какой-то другой, внутренний; наверное, нечто подобное испытывают женщины. Я заорал и бессознательно сжал в себе Тошимасу, видимо, слишком, потому что теперь застонал уже он, на миг теряя самообладание. Ками, он охрененно красиво стонет! Я бы отдал очень многое, чтобы услышать еще…
Хара задыхался, но больше не останавливался:
— Вот это да… — Отодвигая от лица взмокшие пряди, он провел языком по моей шее и, не дав опомниться, сильнее подмял под себя. — А сейчас давай нормально.
Теперь я мог почти все: руки были свободны, чтобы вцепиться в него и прижаться еще теснее, упираясь плотью ему в живот. В отличие от басиста, я все же романтик, но Тошимаса по какой-то причине не целуется в губы. За какие-то секунды он довел меня до исступления, сосредоточившись на члене; я кончил, судорожно вцепившись в его руку; сперма вылетала пульсирующими толчками, густо оседая на его и моих пальцах, пачкала одежду. Хара резко развернул меня к себе спиной, так, что я уткнулся лицом в грязную серость асфальта; он продолжил хаотичное движение, а я уже сам вгрызался в собственную ладонь, стараясь не шуметь, но выходило плохо. Растворяясь в экстазе, я даже не почувствовал, как он пришел следом, только ощущал его вес и горячее сорванное дыхание.
Его губы теперь тепло и мягко касались моей шеи и щек, Хара целовал так бережно, словно вовсе не он несколько мгновений назад яростно терзал мое тело. Этот спонтанный секс оказался таким изматывающим, полностью опустошая и лишая сил, что я был не в состоянии ни говорить, ни шевелиться — только дышал с трудом, уставившись в ночное небо и уговаривая себя не вырубаться сразу.
— Ты в порядке, Гаечка? — неожиданный вопрос.
Нет, какого черта? Мотаю головой:
«Я не Гаечка». Но в тот момент я был кем-то неспособным вспомнить даже причину, почему меня окрестили именем диснеевского персонажа.
— Гаечка… — утвердительно кивает Тошимаса, садится рядом и таинственно улыбается, глядя на мои терзания.
И я понимаю, что, собственно, неважно, как он меня сейчас назвал: вообще ничего уже не имеет значения. Неважно, что Хара ни разу не поцеловал меня в губы, трахал без резинки, кончил внутрь и теперь его сперма вытекает из моей задницы… я почувствовал себя использованным, несмотря на то, что испытал такой бесподобный оргазм, даже два — их было два. Вот, собственно и все — изумительное окончание. Неважно…
…Зачем он теперь гладит мои волосы? Дергаю плечом, пытаясь стряхнуть его руку, но ему плевать — Хара продолжает свое занятие.
— Если захочешь, я дам тебе привыкнуть ко мне… — ласково шепчет на ухо.
«Как? Серьезно?! Убить меня решил, да?» — вслух я, естественно, ничего не озвучил.
Басист прячет следы преступления, скрупулезно вытирая салфеткой сначала меня, а потом себя — надо же, какой заботливый! Помогает натянуть штаны, поднимает на ноги, а я падаю обратно, как мешок с мукой. Наверное, мой вес реально превысил норму, раз гравитация не позволяет нормально стоять. Но эту мысль мой деактивированный усталостью мозг до конца так и не осилил. Крепкие руки оторвали от холодной земли, и я, откидывая голову на жесткое плечо, припоминая «Гаечку», сердито буркнул:
— Брось меня, я жирный.
На это Тошия лишь тихо рассмеялся. Меня вырубило как раз в тот момент, когда он диктовал свой адрес водителю такси.
Руки буквально выключался от усталости, и не окажись Тошимасы рядом — уснул бы прямо на земле. Хара вызвал такси и вознамеривался отправить вокалиста домой, тот выглядел измученным — день оказался тяжелым, так что тело, да и мозги настоятельно требовали отдыха. Но, вглядываясь в его лицо и по-детски невинный рот, Тотчи вдруг передумал. Басист получил от Матсумото именно то, что хотел: идеальное сочетание разврата и стыдливой покорности; увидел слезы и удовольствие от боли. Главное — не сломать. Усмехнувшись своим мыслям, басист нежно чмокнул вокалиста в висок, а потом еще раз во влажную щеку. Разумеется, он даст Руки время, чтобы прийти в норму: Таканори с его мнительностью наверняка уже накрутил себе невесть чего, и придется реабилитироваться за то, что шокировал парня. Ему очень не хотелось выглядеть насильником в глазах последнего.
Машина притормозила у места, и Хара, расплачиваясь, потихоньку разбудил любовника:
— Просыпайся, Руки-кун, мы приехали.
Лишь после того, как они покинули уютный салон, Руки тихо, но с возмущением заговорил:
— …Ты привез меня к себе!
— Спать на асфальте — не очень эстетично.
— А хотел ли я этого?
— Об этом ты забыл сообщить…
— Почему я Гаечка, мать твою?!
— Я расскажу, если захочешь, — улыбнулся Тошимаса.
— Не смей меня так называть!
— Не буду. Может, мы зайдем в дом?
— А у меня есть выбор?
— Есть.
— Чёрт… Ты используешь меня! Что я должен думать?
— Извини, пожалуйста, — мягко сказал Хара, — Я действительно перегнул палку, мне жаль. Не злись, хорошо? — примирительно улыбнулся он. Матсумото было дернулся, но басист, удерживая его, неожиданно спросил: — Что мне сделать, чтобы ты остался?
— Тошия, я жутко устал.
— Будешь спать один, обещаю не беспокоить.
— Зачем я тебе тогда?
Надо отдать должное басисту: помимо того, что он обладал проницательностью, он еще и редко лукавил, предпочитая выяснять все на месте, дабы избежать недосказанности.
— Нравишься.
— Насколько мне помнится, у тебя гастрольный тур через пару недель…
— Я хочу тебя на это время.
— Ты хочешь воспользоваться моим телом, чтобы скрасить досуг? Звучит как-то не очень. Я ведь не вещь какая-то!
— Не вещь… Но тебе понравилось, чем мы занимались.
— Ты обращался со мной, как садист! Вел себя, как насильник. Моментами это… — Таканори прикусил губу, — было унизительно. И я не знаю, что дальше, если честно.
— Прости. Но, Руки, я и правда садист — адекватный и квалифицированный, и нет ничего унизительного в том, что тебе нравится боль; я бы не гарантировал, что через какое-то время ты не захочешь повторить этого снова.
— Твои действия напугали меня. Прямо безумие!
— Тебя напугал не я, а то, что вышло из-под твоего контроля, хоть ты и пытался бороться. Шокирует, понимаю, но это вовсе не безумие. Это часть тебя. Просто прими ее.
В свете тусклых фонарей Хара снова заметил, как Руки краснеет.
— Знаешь, мне бы хотелось, чтобы садист оставался в спальне, никак не проявляясь за ее пределами, если ты понимаешь о чём я. Эта часть не должна отражаться на моей жизни… или как-то пересекаться.
Тошимаса внимательно посмотрел на Матсумото: тот пытался отгородиться невмешательством. Значит, ранее был какой-то негативный опыт, который Така не хочет повторять, либо все еще боится. Боится самого себя и пока не доверяет Тошии.
— Согласен, — тактично ответил он, — я не собираюсь ни во что вмешиваться.
После этих слов Матсумото с облегчением улыбнулся:
— Холодно, — он слегка поежился, — и, как насчёт чего-нибудь поесть?
— У меня остались онигири.
— Звучит чудесно.
Хара протянул ему руку, и Таканори, сжимая теплую ладонь, почувствовал себя защищенным.
— Так ты доверишься мне?
— Давай обсудим это потом. Мне…
— Снова неловко? Мы только что трахнулись, и ты до сих пор стесняешься? — рассмеялся Хара.
— Не подкалывай! Я еле на ногах стою.
— Конечно. Проходи, будь как дома, — и Тошимаса впустил гостя, распахивая перед ним дверь.
***
Матсумото проснулся в той же самой комнате, что и в первый раз, когда оказался у Тотчи. Вчера Хара как добрый хозяин заботливо накормил гостя, напоил чаем, выделил одеяло и, плотно закрыв за собой дверь, сдержал обещание не беспокоить. На улице было пасмурно, и Така не мог определить, сколько сейчас времени. Для этого надо было встать и выйти в коридор, чтобы отыскать часы, которые он снял где-то в прихожей, но вместо этого ноги понесли его туда, откуда доносился аромат кофе и чего-то съестного.
— Выспался? — обратился к нему Тошимаса, когда тот нарисовался в дверях кухни. Руки выглядел взъерошенным и заспанным, завернувшись в одеяло, он был похож на потерявшегося ребенка, что вызвало у Хары умиление. — Руки-кун?
— Зови меня Такой, — проворчал вокалист.
— Обнимашки?
— Что?
— Ты такой сердитый, что хочется тебя растормошить.
— Я с утра всегда такой, — нахмурился Руки.
Тошия ненавязчиво сунул ему в руки чашку с кофе, и такая забота обрадовала певца — он вдруг заулыбался. Ощущая терпкий вкус напитка и свежесть запахов геля для душа и зубной пасты, исходивших от брюнета, Руки пожалел, что пока собственной свежестью похвастаться не может.
— Молока добавить? — перебил его размышления Тотчи.
— А? Можно.
Усевшись на стул, он пил кофе маленькими глотками, постепенно заряжаясь бодростью, разглядывал басиста, переставляющего тарелки на столе.
— У тебя красивая улыбка, — не оборачиваясь, произнес Тошимаса.
— А у тебя глаза на спине? — вокалист смутился, но улыбаться не перестал.
— …Что именно тебя заводит? Про связывание я понял. — Такой провокационный вопрос.
— Мне надо в душ! — сорвался с места Матсумото, чуть не опрокинув чашку.
— Посиди, — удержал его Хара. — Что ты пробовал?
— Порку, — отвернувшись, промямлил последний. — Ты не мог бы мне дать полотенце?
— Тебе понравилось?
— Твою мать, Хара! Не сейчас.
— Я выпорю тебя перед зеркалом, поставлю на колени и перед ним же отымею, чтобы ты, глядя на себя, отбросил весь этот ненужный стыд.
— Тошимаса!
— Ешь! — как ни в чем не бывало, спокойно изрек Хара и указал вокалисту на еду.
— И как мне это делать после того, что ты сказал? — Лицо Руки в момент стало пунцовым, трясущимися руками он взял палочки и судорожно вздохнул.
— Нормально, как. Не знал, что ты так восприимчив.
— Не надо было тебе... — Таканори больше не кутался в одеяло; внезапно стало как-то жарко, и вокалист не заметил, как оно сползает с плеч, обнажая торс ровно наполовину. Он смотрел на Тошимасу и видел только его потрясающие руки.
— Ксо! Ты ведь и правда этого хочешь, признайся. Сейчас прокручиваешь этот сценарий в голове, и у тебя... — Хара сглотнул, он не представлял, что вокалист так легко возбудим.
— Ты не можешь знать наверняка — одеяло не прозрачное! — пролепетал Матсумото.
— Почему ты просто не можешь ответить мне? — глухо произнес Хара.
— Могу, — перехватывая темный взгляд, ответил Руки. — Ты прав, я хочу, — преодолевая неловкость, выдавил он из себя.— Не заставляй повторять, ты же сам видишь.
— Держи полотенце, Гаеч... Руки-кун.
***
Послушание — это как в детстве, когда за хорошее поведение тебе выдают сладость, а когда становишься взрослым — шеф за отличную работу повышает тебе оклад, продвигая по служебной лестнице. Но для Тошимасы поощрение, как и наказание, — дозируется болью. От ее концентрации и процентного соотношения зависит уровень получаемого удовольствия, а это тоже выбирает Хара. Боль бывает разная: физическая, душевная... Она несет в себе множество нюансов, которые нельзя приравнивать ни к чему, и в этом — ее прелесть, а я — мазохист, и она необходима мне.
Боль — один из аспектов подчинения, особая пытка, которая ломает волю, переворачивая все в твоем сознании с ног на голову. Боль — как наказание, и боль — в качестве награды. Хара умеет унижать: в жажде удовлетворения я прохожу и через это, и испытывать отвращение к самому себе — это лишь начало, которое, как ни странно, тоже заводит. Многие назовут это болезнью — психическим отклонением, возможно; но для меня это уже не имеет значения. Я смирился.
***
— Раздевайся!
— Тош…
— Раздевайся, я сказал! Красная помада и ошейник — это уже то, что заводит конкретно меня, поэтому надень, пожалуйста. В комнату ты входишь и встаешь на колени сразу же. — Поймав протестующий взгляд, он поясняет: — Я еще не потребовал ничего, с чем ты не смог бы справиться, Руки-кун. Ты либо доверяешь мне, либо мы все прекращаем, даже не начав. Вызвать тебе такси? — равнодушно спрашивает басист.
— Не надо крайностей, — смущается Руки.
На Тошимасе была только юбка. Что-то такое, типа шотландки, только черного цвета и в складку; она держалась на бедрах, единственным украшением служил широкий кожаный ремень, декорированный металлическими шипами и тонкими ремешками с маленькими пряжками, а еще два похожих, тоже кожаных напульсника на руках, и это все. Все! Спортивный торс и шикарные руки, которые покорили воображение Матсумото еще в самый первый раз, когда Тошия притащил его к себе, заводили нереально. Как только Така представил его в действии, то почувствовал себя маньяком. Насколько известно, Хара всегда был неравнодушен к юбкам, этакий своеобразный фетиш даже на лайвах…
— Нравится? — удовлетворенно спросил он.
— Да.
— Я не очень приветствую, когда саб пялится на меня во время сессии — лучше всего смотреть в пол. Разговаривать запрещено, только если я обращаюсь к тебе — ты отвечаешь. Начнем с классики жанра: связывание, игрушки, флоггер. Устраивает?
— Да, — соглашается Матсумото. — А сейчас можно смотреть?
— Смотри, — поощрительно улыбается Хара.
То, что видел Руки, его восхищало: стройные ноги и красивой формы щиколотки, узкие бедра, скрытые за складками плотной ткани, и тонкие ключицы… Матсумото очень хотел, чтобы Тошимаса снял эту юбку, позволив полностью рассмотреть свое тело, и разрешил прикоснуться к себе. Позволит ли? Насколько жестким будет он на этот раз?
«Черт тебя дери, Хара! Ты такой красивый…» Но Руки молчал.
— Ну, чего ждешь? Глаза в пол и ко мне, — услышал Така негромкий приказ и опустился на колени.
