Научи меня снова жить

Pov Ross Шла четвертая неделя после случившегося. Планов на будущее у меня все еще не было, как и желания их возникновения. Погода на улице была такая же, как и месяц назад. Постоянность — хорошая черта, благо она наступает в жизни, и от этого никуда не деться. Можно наконец оценить время полное беготни, когда тело было переполнено энергией, а голова свободна от мыслей, каких-либо анализов и глупых желаний о спокойствии. В голову всё лезут старые воспоминания, заставляя завидовать себе прошлому, а может и сожалеть. Помню, как-то раз, еще во время службы в «Фурии», ко мне пристал один из вечных заседателей ближайшего к базе бара, куда я заваливался после каждого заказа и ставил очередную галочку на листке, который мы вели вместе с барменом Увейном. Я не знаю что нужно было этому мужику от меня, на тот момент, похожего больше на покойника, чьи похороны обычно проходят с закрытым гробом, чем на живого такого человека. Он все говорил мне: — Воруй, убивай, наркоту продавай — делай что хочешь, это твоя жизнь и выбирать лишь тебе самому, мальчик мой. — с энтузиазмом лепетал он, закусывая орехами, наверное, уже одиннадцатую рюмку «Хеннесси». — Понимаешь, все может быть не так просто, это все можно пережить, главное понять для чего ты пытаешься это пережить. А так все просто, у моего знакомого Лукаса, имеются неплохие связи с Арионом, который поставляет просто охренительный кокс на «Южном берегу». Это была лишь малая часть откровений, что его рот выкинул на мою больную голову в тот угнетающий день, который был, собственно, как и все предыдущие, да и последующие. Он все рассуждал, мнимая, будто бы я его слушаю; о морской пехоте, своих несбыточных мечтах, потаскухе жене, четырех детях и коксе. Он был очень веселым и пьяным, когда неожиданно заплакал и полез ко мне, чуть ли не грохнувшись со своего барного стула, за что я пнул его ногой и он улетел метра так на три, но после как ни в чем не бывало, сел обратно и начал вспоминать, как же зовут его детей, радостно вскидывая руками, если все-таки вспоминал. Люди вокруг уже начали с осторожностью обходить этот цирк, а мое терпение плясало в голове вместе с желанием разбить об его голову стул. — Дай ему что покрепче, пусть наконец вырубится. Или я ему в этом посопуствую. — Обратился я к Увейну, который пожевывая толстую сигару, протирал бокалы, с ухмылкой косясь в нашу сторону. В нашу. Все уже решили для себя, что этот придурок со мной, а мне так не хотелось пересаживаться, что его присутствие я пытался ассоциировать с трепетом телика на заднем фоне. Но как бывает — всё до поры, до времени. — Слушай, а у тебя все хорошо? — спросил он меня. Такие вопросы мне задавали лишь спустя пару лет, когда на два месяца упекли в психушку, откуда я благополучно сбежал, даже не смотря на то, что там были далеко неплохие и рассудительные ребята, с которыми мы философствовали по вечерам в отличии от безрассудных горожан и бездушной обстановки квартиры, что ждали меня за стенами белого по-грустному веселого здания. — Да, у меня все прекрасно. — Делая смачный глоток из горла бутылки излюбленного виски, который я заказываю каждую субботу в течении трех лет, ответил я и с грохотом поставил ее напротив себя. — Нет, этак дело не пойдет, — его указательным палец почему-то шатался из стороны в сторону. — У тебя на самом деле все плохо, это сразу заметно. — Теперь его палец как бы обрисовал мое мертвецкое лицо, и вдруг он предложил. — Убейся. А вот тогда мне уже правда захотелось засмеяться и разбить об его голову стул. — Он, когда последний раз пытался, двух вместо себя одного уложил, — решил вмешаться в наш разговор Увейн, который собственно наблюдал за моими безрезультатными попытками уйти в мир иной и за нынешним — отвязаться от этого придурка. — И предлагая ему такое ты, парень, можешь смело подсаживаться к Армину, который выпивает за шестым столиком, — кивая куда-то в глубь зала, в сторону одного нашего старого знакомого, хмыкнул бармен, — он у нас местный гробовщик, а по совместительству и руководитель на ближайшем кладбище. Мужик посмотрел на меня тяжелым взглядом; его глаза чуть ли в разные стороны не разъезжались — я так же посмотрел на него, пригубив виски. Потом он замолчал, уставившись в пространство перед собой, а я допил бутылку глотком и удалился дальше превращать жизнь ближних в ад. Этот период времени кардинально изменил во мне две вещи — веру в людей и понимание ценности собственной жизни. Тогда все перевернулась с ног на голову; жизнь казалась какой-то безысходностью, в вера в людей — всего лишь ненужной иллюзией. Зачем мне нужна была вера? Я уже давно вытер ее об спины прохожих. Скажем, у меня был кризис среднего возраста, лет так в двадцать пять, когда вроде пора взрослеть и осознавать реальное окружение, но так хочется закрыться в комнате и читать самые примитивные комиксы, выслушивая нарекания родителей. Мне не хотелось понимать многих вещей, я просто не нуждался в этом, как троечник, который забивает на алгебру, хотя разобравшись, мог бы с легкостью справиться с любой задачей самостоятельно. Я не просил объяснений, не просил, чтобы меня превратили в «своего» и взяли в ряды «своих» у коих одна голова и мысль на десятерых. Не лучше ли быть своим для самого себя, спрашивал я их, а они лишь одинаково кивали выбритыми по бокам головами, аля прическа уголовника и уходили к телеку. Бедные, уже ведь и так пересмотрелись от скуки криминализма девяностых. Да-а, деньки тогда были более насыщенными; каждый раз кто-то выкидывал какую-то фигатень, что после разгребали всем составом во главе со мной и однобровым Хэнком — наставником в фурийском гадючнике. Был там еще один странный малый в конторе, его звали Джек. Джек был черно-белым нигером, парень всегда плакал, когда отнимал жизни на заданиях, но он настолько любил это дело, что изо дня в день ходил с опухшими глазами полными радости. Несмотря на все изжитки прошлого, я был бы не прочь вернуться и хоть еще разок прокрутить операцию по вызволению Джека из городской тюрьмы, которого мы смеха ради все равно после закидывали обратно, с каждым разом по более необоснованным и странным причинам. Хоть реальных и перспективных поводов было достаточно, обвинить его в изнасиловании барашка с частной фермы, было куда забавнее. Ладно, вернемся к моим тараканам. Мне уже было все равно где я, что со мной — куда бы меня не занесло мне было бы плевать с высокой колокольни, я просто продолжал бы плыть по течению. Смотри, и обратно к порогу квартиры примоет. Это, наверное, самая ненавистная вещь, заноза где угодно, но не в заднице, вечно-беспроблемный дебилойт для жизни — смирение. Кому в удовольствие, когда твои слова, нарекания, вопросы — как дуновение ветерка в двадцати метровую стену толщиной метров так пять. И сейчас нарушить это мое смирение пытался один паренек, неотрывно смотрящий в упор на меня, восседая прямо напротив в кресле, подперев кулачком подбородок да сложив по-турецки ноги, на которых красовались мои излюбленные мультяшные тапочки. По правде сказать, понятия не имею откуда он здесь вырос, даже не смотря на то, что дверь в квартиру была открыта уже какой день, мало кто решился бы воспользоваться возможностью. По крайней мере некоторые соседи, которые как-то все-таки выяснили, что собачий труп в клумбе бабуськи — моя работа. Да и все те, кто грозился покарать меня, тоже знали, что многие другие трупы их соратников — моих рук дело. Однако, Сэм всегда отличался непринужденным поведением по отношению к моей скромной персоне, которая каждый раз отвешивала ему тумаков за любой пустяк, лишь потому что при виде его милого лица коленка так и чесалась. Да и сейчас я не отказал бы этой своей излюбленной привычке, не лежи я верхтармашками, закинув ноги на спинку дивана, сложив руки на груди и пялясь в потолок, засекая через сколько же я потеряю сознание от избыточного прилива кровушки к голове. — Что я вообще тут делаю? — Вдруг ни с того, ни с чего, глухо простонал парень, поморщившись, смотря на меня одним приоткрытым глазом. — Спросил он себя спустя часа два, парадируя стоны умирающего лося. — Почему-то парировал я. Интересно, долгое прибывание вне социума временно лишило меня умения прямого взаимодействия с кем-либо? Или я просто так не хотел, что бы со мной разговаривали... Я пару раз попытался спародировать стоны умирающего лося. — Й-а-а, с тобой связываться — только психику себе ломать, — Сэм хмурясь, потер переносицу, покачивая головой. — Огрызнулся он, так, что аж молочко в холодильнике свернулось от его убийственного тембра голоса, как у пастушки от которой убежали все овцы. — Крыша в конец поехала, как пить дать. Эй, — он, раз щелкнул пальцами перед моим носом, второй раз, третий — я все так же продолжал изучать трещины на потолке, обдумывая неожиданную идею, пришедшую мне на ум буквально пару минут назад. — Нашатыря дать тебе дыхнуть, что ль. А хотя какой нашатырь… тебя лошадиной дозой крысиной отравы не убить, не то что бы в чувство спиртом привести… Я наконец перевел на него взгляд и долго так посмотрел. Как будто бы у него вместо головы мясная рулька или енота морда, и я пытаюсь понять с чего это меня так вставило. И тут меня осенило: — Я вот думаю, может книгу мне написать… блокбастер замутить там, не знаю. — Томно вздохнул я, заводя одну руку за голову. — Буду отвергать в ней все, что отвергло меня. Люди разные там будут, проблемы их. Какого-нибудь национально масштаба, вроде чумы или мировой, а может и апокалипсис какой-нить. Щетки зубные жрать будут, ну или в задницы тыкать друг другу — это как масть ляжет. По улицам будут шастать однобровые архангелылы да нечисти адские. И вдруг такая королева эльфов в одном лишь шлеме серебряном, резню устроит. А в конце главный герой эпично умрет. Потом все друг друга к чертям перегрызут, вот, и человечество исчезнет раньше приведенного ему срока… Еще там будут енотики. Сэм склонился ко мне и с такой душераздирающей неприкрытой жалостью посмотрел в упор. Потом вздохнул, почесал ногу и откинулся на спинку кресла, которое к слову, перед этим предусмотрительно поставил в двадцати сантиметрах от моей головы, висящей с края дивана. Мне было удобно, вот чест слово. — Многократная смерть, зубные щетки, голые бабы и енотики — охренительная концепция. Тебе дорога в Голливуд, не поленись, устройся на стажировку, а после подкинь незаметно так сценарий. Вот как пить дать, будет идти такой Джеймс Ванº и бамс — любовь с первого взгляда… Да, и что тебе в больничке своей не сиделось, там же столько единомышленников, наверняка, было? — Не твоего ума дело. — Фыркнул я, пытаясь припомнить хоть одну причину. Неожиданно сам желудок, пустой желудок, подсказал мне одну. — Кормили там обычно каким-то пометом куриным, а по четвергам была рыба. Ненавижу ее, даже больше чем тебя, хотя и спрашивается — куда уж. — …жаль тебя. Искренне. Так и не найдя причины отвечать, помимо как послать его куда подальше, я промолчал, шмыгнул носом и пару раз ударил себя по груди, в области солнечного сплетения, чувствуя как глухими колебаниями удары распространяются по всей верхней части тела. Голова не кружилась, но вот чувство того, что мое лицо вот-вот треснет или расплавится — было вполне ощутимо. Сидевший в привычной манере непоколебимости Сэм, томно вздыхал, косясь на меня. Причины его визита мне все еще не были интересны; он был странным малым и ожидать от этого компьютерного червя можно было чего угодно. То бишь, видать зашел молочка попить, а его не оказалось, зато меня на диване нашел и решил себе, а почему бы и нет, доставая из вешалки мои тапочки и нагло эксплуатируя их. На самом деле у Сэма было только две причины, ради которых он черт знает где откопал этот адрес и приперся, забыв о том, что я вылил на его голову при нашей последней встрече; это проверка моего жизненного статуса, не сдох ли я еще то есть, или же они снова хотят приватизировать бедного уставшего Феникса к весьма пыльной работенке. Не смотря на то, что мне до этого не было никакого дела уже как год. — А мы вот все соскучились по тебе, Феникс. — Парень натянул учтивую улыбочку, а после по-детски насупился. — Хэнку смерть, как не хватает своего зайчонка, а Нуна все чаще об стол головой бьется, так как никакой сплоченности и последовательности в действиях этих идиотов кусков нет. Не то, что когда вы с ней вместе работали. — Я всегда работал один, балбес, — шикнул я. — Это из-за вас я во всякое дерьмо вляпывался так, что потом всем вместе разгибать приходилось, а иначе все к черту на меня вешали. — Да, но ты всегда ведь подсобить мог, там сям совет дать, наставить на путь верный… Еще ведь… — Ох, да вы только посмотрите! У тебя скоро задница от милостей своих же плиторных нахрен слипнется, — перебил его я. — Ближе к делу давай, и выметайся к чертям собачьим, ладно? — Ладно. Нам нужна помощь. — Слишком уж быстро стал серьезным этот парень, аж не по себе от такого его металлического тона. — Ну рад за вас. — Хмыкнул я. — Смотрю, удача все еще обходит ваши задницы за добрых пару тысяч миль… А что там с новичками? Тот до жути крутой немец, который ножи все порывался глотать после того, как его Хэнк малость изнасиловал? — Немец? Я имею ввиду реальную помощь, твою желательно. Бровь Сэмануэля неожиданно поддалась вверх, а губы растянулись в убийственной ухмылке. Той самой, которая только у него получалась настолько очаровательной и жесткой одновременно, что вводила многих в экстаз. Вернемся к его уговорам. Даже не смотря на выше перссказаное о его достоинстве губного растягивания, я только натянул уже свою убийственную ухмылку, которая в сущности была исключительно убийственной да кривой, а после даже не оценивая возможный доход, дал отказ. Почему-то сейчас моя задница для меня все больше и больше дорожала, ежели чужие. Я был непоколебимо в этом решении. — Тогда… А после Сэм привел аргумент, который он, хитрюга, знал, не оставит меня равнодушным. — Что я должен делать, друг мой? Парень вновь натянул свою фирменную ухмылочку, доставая черт знает откуда ноутбук. Что ж, бывает. Вот так я и заключил очередной контракт с «Фурией», на свой страх и риск, покидая на неопределенный срок потертый диван, который я именовал Лилолинозатором, и который служил мне верным членом отсутствующей семьи. По крайней мере, в этот раз мне есть куда возвращаться, значит помирать я не собирался. Когда у тебя ничего нет, тебе нечего терять. У меня был диван и чувство собственного бессилия перед своими же мыслями, к которым мне предстояло еще не раз вернуться. Pov Ross end

___

Рейс «Лос-Анджелес — Ванкувер» задержали на три часа за которые, потертый за последние два дня, Линч успел пройти четыре игры на логику и резню кровавую, приватизировав планшет Сэма, который ему уже и вспоминать не стоит. Сам же паренек удосужился оббегать практически весь терминал, закупить в дюти-фри запас на целую роту, а после поискать и заманить в беседу симпатичных азиаток, а особенно кореянок, к которым у него вот видит Бог, душа лежит, да не просто лежит, а ручки свои зачарованные тянет что есть мочи, да облизывается. Сэму был всего двадцать один год. Сэм был чокнутым фетишистом. Хотя это не особо было заметно. И вот, когда ноги уже гудели, а последние кореянки отчалили в Сеул, Сэм вернулся к обхаживанию Линча, который в свое время, читая проклятья себе под нос, пытался вздремнуть, практически съехав с неудобного кресла в зале ожиданий. Сон все никак не шел, как и последние дни ему хотелось биться головой об стену. Не ради чего-то. Просто так, ведь теперь в мыслях помимо чертовых глаз были еще и еноты. Они не выходили из головы, не известно даже откуда они там взялись, они лишь поставили Линча перед фактом своей же значительности. Замечательные зверушки, считал Феникс . Да и прежде чем Сэм окружил его, блондин забыв об планшете, сидел и долго смотрел в глубь отдела мягких игрушек - магазинчика прямо напротив, а после неожиданно встал и направился в выше упомянутом направлении. Вернулся он уже, держа подмышкой плюшевого енота с большими такими глазами и длинным хвостом. Засунул его в свой единственный рюкзак и попытался отключиться. «Енотов надо любить. Но не людей, в них нет никакой человечности. И тогда чем хуже еноты? Они милые.» — все говорил какой-то обдолбанный голос в голове парня. Он продолжал сходить с ума, хотя вроде и возвращался на круги своя, возвращался на путь к своей привычной жизни, работе. Но вопрос был в том, не изменилась ли что-то спустя пару лет, после появления чертовых карих глаз, не изменился ли он сам. Линч все уверял себя, что забыл, просто пытаясь затолкать подальше все дурные мысли. Но она приходила во снах. И выходило так, что он пытался уснуть лишь ради того, чтобы снова увидеть ее. — Та-акс, через три дня у нас рейс в Осаку. — Сэму уже надоело сидеть и молчать, потому он толкнул блондина в плечо. Но тот поступил крайне неожиданно, съехав окончательно на пол, при этом ударившись затылком об металлическую седушку. Его сопровождающий лишь хмыкнул и продолжил. — Там мы должны управиться за два дня, после чего с перелетами в Сеул, а там посмотрим. — Дурак, бля, — почесывая больное место, Линч пнул темноволосого и сладко потянулся. — На кой-черт мне вообще всё это надо… Одни узкоглазые, а-а. Надеюсь, я потеряюсь где-нибудь в Сеуле и вы меня в кой-то веке не найдете. — Куда ж ты денешься, драгоценный наш… — О, да я хоть в навозной яме готов от вас спрятаться, лишь бы меня в покое оставили. — Продолжил блондин, проверяя молнии на своем рюкзаке, который верно служил ему уже сколько лет, и удивительно, что еще в весьма рабочем состоянии. — Да-а может быть, мы все однажды найдем место, где наши мечты станут реальностью, — философски подметил Сэм, следя за действиями блондина. — Твои, к примеру, на ближайшем пастбище… Линч лишь натянул безнравственную мину. Но сделал это весьма эмоционально, вот правда. — Очень находчивый подъеб. Только не к месту чуток. — рыкнул он, оборачиваясь и замечая, что на экране внешних авиалиний высветилась посадка на их рейс.