Осколки памяти.

Снежинки, которые падали из глубины немного хмурого, но все еще светлого дневного неба, выглядели так, будто знали историю моей жизни. Они падали на холодный грязно-серый мрамор памятника, и их уникальные неповторимые узоры, таяли. Лишь некоторым из них удавалось сохранить свою короткую вечно холодную жизнь, когда они плавно опускались на ослепляющую, белоснежную кучку своих снежинок-напарниц. Мои руки дрожали под теплыми вязаными варежками то ли от холода, то ли от того, что уже несколько часов я стою, будто вкопанная и смотрю на выгравированные золотистые буквы. Джанет и Патрик Холлэнд. Пальцы отчаянно сжимают ядовито-красные розы, которые казались неотразимыми под огромными хлопьями снега. Цвет страсти, любви, теплоты и привязанности. Именно красные розы папа дарил маме при любом значительном и даже незначительном событии. Это всегда было нечто личным между ними, что заставляло меня верить в их, несомненно, вечную любовь. Говорят, если двое влюбленных, действительно, соединены судьбами свыше, то они умирают в один день, чтобы не испытывать муки потери. Но, как насчет того, чтобы умереть вместе, оставив двух дочерей? Нет, я их не виню. Я просто скучаю по маминому смеху, по запаху оладий, которые папа готовил на завтрак. Это случилось в день моего выпускного бала, когда я прощалась с университетской жизнью и статусом лучшего студента. Я ждала этот день, будто должна была переступить грань, чтобы оказаться во взрослой жизни, которая заключалась в осуществлении мечты. Я так отчаянно мечтала написать грандиозную книгу, что все свое свободное время, я сидела с кипой листков, которые являлись черновиками моих творений и ноутбуком, в котором хранился единственный, самый дорогой экземпляр, написанной мной первой книги. Я не считала себя первоклассным начинающим писателем, а наоборот всегда видела какие-то недостатки в каждой строчке, которых, собственно, и не было, по словам моей мамы. Лишь благодаря родителям, которым удавалось вселять в меня дух уверенности, я зашла так далеко в этом деле, постепенно превращая писательство в свою мечту. Но одна роковая ночь, которая должна была стать самой счастливой в жизни обычной студентки, превратилась в ад. Выпускной бал не был тем знаменательным событием, которое с трепетом в сердце ожидает любая девушка. Для меня этот бал превратился в огромную кучу боли, которая ломала кости, съедала внутренности. Нарядившись в выпускное платье, я вышагивала туда-сюда в ожидании приезда родителей. Они немного опаздывали из-за поездки по работе в Китай, и должны были по пути захватить мою младшую сестру, Лив. Мои родители были врачами. Лучшими врачами Нью-Йорка. И даже за операционным столом мама с папой всегда были рядом. Папа главный врач, а мама его ассистент. Мы были самой счастливой семьей во всем городе, и даже думали о том, чтобы пополнить семейство Холлэнд. Что вскоре и случилось. Об этом мама сообщила нам перед поездкой, которая стала роковой. Когда в руках завибрировал мобильный телефон, я улыбнулась, и в спешке сняла трубку, но вместо слов о том, что моя семья подъезжает к университету, где должен был проходить мой праздник, я услышала о том, что моя семья разбилась в автокатастрофе, и лишь Лив Холлэнд находится в данный момент в критическом состоянии, но она дышит. Тогда, в ту минуту, я раскололась на сотни ледяных кусков. Я кричала. Кричала так сильно, что после долго не могла восстановить голос. И не только голос, но и саму себя. Несколько месяцев жизнь бежала сквозь меня. Я умирала. Я не хотела жить. Я была эгоисткой, совсем не заботясь о том, что пятилетний ребенок, который находится в тяжелом состоянии, нуждается во мне, как никогда. Я была зациклена на пожирающей сердце, боли, на пустой дыре, которая была воплощением адской бездны. Я была раздавлена. Тогда я умерла вместе с ними. Вместе с моими родителями и зарождающимся крошечным комочком внутри моей мамы. И сейчас все, что я могла сделать в память о них это кинуть девятнадцать роз на их совместный памятник, укрытый белоснежной защитой. Цветы рассыпались на снегу, завораживающей картиной, и я вздыхая, засунула руки в карманы пальто. От моего дыхания на шарфе образовался белоснежный иней, и от него, я, кажется, мерзла еще сильнее. Буквы на памятнике начали расплываться от стоявших в глазах слез, и я шмыгнула носом, пытаясь не заплакать перед родителями. Я с легкостью могла бы сломать свою жизнь окончательно, после их ухода. Например, стать жалкой наркоманкой или алкоголичкой. Но я не сделала ничего подобного, потому что у меня все еще был смысл в жизни, который заключался в невинных больших голубых глазах, кудрявых волосах, улыбки ангела и крошечных пальчиках. Но это еще не все. Я не хотела терять себя. Не хотела терять ту Кристал Холлэнд, в которую столько всего вложили родители. Я – доказательство их любви. Я- первое, созданное ими счастье. И я просто не имела права становиться кем-то, кем не должна быть. А, наоборот, я должна быть лучше. В сотни раз лучше. Ради них. Ради Лив. Я хотела жить, не испытывая боли, я хотела чувствовать то, счастье и ту любовь, которыми были переполнены сердца моих родителей. Я знала, что от вечной пустоты внутри себя, я никогда не избавлюсь, но сделать нашу с Лив жизнь достойной, я смогу. -Вы же видите все, правда?- я слабо шептала. Голос был тихим, и клубы пара вырывались в холодный воздух и тут же исчезали, сменяя друг друга,- я буду донором Лив, когда придет время делать операцию. Я не могу больше ждать и позволять инфекциям сокрушать ее организм. Пусть это происходит лучше со мной, но не с пятилетней девочкой, у которой все еще впереди. Она часто спрашивает о вас. Мама, ты же знаешь, что наша малышка умна не по годам,- я снова шмыгнула, чувствуя, как перед глазами все сливается в одну не разборчивую пелену,- я не готова еще рассказать ей о вашей гибели, поэтому увиливаю от этих вопросов, как могу. Пап, мне тяжело. Но ты всегда говорил, что это часть жизни. Поначалу будет так, но потом эта тяжесть смениться чем-то приятным и теплым, что называется счастьем. Ведь, так? Я помню. Все помню. И нам не хватает вас. Так сильно не хватает, что иногда легче сойти с ума, чем встретить новое зимнее утро. Пап,- я немного помолчала. Говорить было тяжело, в прочем, как и всегда,- ты же там заботишься о маме и о нашем малыше? Пожалуйста, приглядывай за ними и поцелуй мамин животик от нас с Лив, как мы с тобой это делали в ожидании нашего маленького ангела. Слезы тихонько катились по щекам, ощущая все прелести суровой зимы. Я смахнула их варежками, и подняла голову к небу, из которого сыпались белые пушистые хлопья. Снежинки таяли на моем лице, скрывая горячие слезинки. Небо было светлым, нежно-голубым, словно прозрачное манящее море. Я знала, что эти разговоры были пустыми, словно олицетворение моего внутреннего мира, но так было легче. Мне нравилось проводить эту невидимую линию с потусторонним несуществующим миром, будто эта вымышленная черта была единственным способом связаться с родителями. -Мне пора,- я улыбнулась, напоследок оглядывая красные розы, символ вечной любви. Они будто расцветали под холодом зимы, и завораживали своей красотой на нежном пушистом снегу,- пожалуйста, позаботьтесь о нас. Я сделала несколько шагов спиной вперед, не желая прощаться с домом, в котором обитала моя семья уже около года. Кладбище было полностью окутано белым покрывалом, и лишь красные розы, символ вечной памяти, выделялись среди множества убежищ для мертвых. Не знаю почему, но мне всегда было спокойно в этом месте, которое должно многим казаться слишком жутким, чтобы так часто посещать его. Может быть, потому что здесь была похоронена часть меня, которая увеличивалась с каждым днем, становясь все сильнее. Я села в холодную машину, вставляя ключи в зажигание. Лобовые дворники скудно заскрежетали по стеклу, избавляясь от сурового снега. Казалось, что иномарка родителей до сих пор хранит в себе их запах и присутствие. Словно папа сидит рядом, и впервые дает указания, как правильно вести себя на дороге. Я улыбнулась, прокручивая воспоминания, будто они были встроенной кинопленкой во мне. Обхватив руль руками, я опустила голову, чувствуя, как холодные ворсинки варежек согреваются от моего дыхания. Я бы могла продать эту машину, чтобы оплатить лечения Лив, но я не могла проститься с такой памятью о моих родителях. Столько поездок было совершенно за все мои двадцать лет, будто вся жизнь держалась лишь на воспоминаниях об этих светлых днях. Я долго боялась садиться за руль. Я долго боялась этой машины, которая хранила в себе столько жизненных крупиц. Но все же настал тот день, когда я сломалась, чтобы стать сильнее. Воздух в машине нагревался, и я чувствовала, как оттаиваю, но лишь мое сердце обнимала ледяная душа. Несколько минут я неотрывно смотрела в окно. Я была ограждена от снежного города, который был таким на редкость потрясающим. За моей спиной сотни могил, а я все еще не могу надавить на газ и уехать, будто что-то тянет меня назад. -Ненавижу прощаться. И это было единственное разумное объяснение этому странному ощущению. Через какое-то время я двинулась с места, чувствуя, как колеса машины продавливают снег, и тот скрепит будто просит о спасении. Белые хлопья все еще падали с неба, окутывая землю холодным покрывалом, и весь Нью-Йорк был погружен в снежный сон. На дорогах начали образовываться пробки от обильного снегопада, но зато город был невероятно сказочным. Что-то внутри тянулось к тому, чтобы сесть за свои незаконченные рукописи и начать писать, но я знала, как только возьму карандаш в руки, то столкнусь с невидимой стеной, врежусь в нее и снова разобьюсь до боли. Это все Нью-Йорк. Во всем виноват Нью-Йорк. Остановившись на светофоре, я взяла в руки мобильный телефон. Три пропущенных. Доктор Карлайл. Я почувствовала, как внутри меня все рушится, как слабенький бумажный городок. Руки тряслись, и я содрогнулась от сигналов нетерпеливых машин. Красный свет заснеженного светофора сменился на зеленый. Я с бешеным стуком в сердце, надавила на газ, и припарковалась около ближайшей улочки. Мои пальцы нервно тыкали по экрану телефона, а губы шевелились в неразборчивых молитвах. С каждым гудком в телефоне, сердце заполнялось холодным снегопадом, который властвовал над городом за окном машины. -Доктор Карлайл,- я крикнула так сильно, как только на другом конце телефона послышался усталый мужской голос. Даже мне стало страшно от самой себя,- что-то случилось? Что с Лив? Свободная рука сжимала руль автомобиля так сильно, что костяшки пальцев побелели. Снежинки за окном на мгновенье остановились, и таяли где-то в глубине моей растерзанной души. -С твоей сестрой все хорошо, Кристал. Я облегченно выдохнула, и зимние осадки опускались на землю, возобновляя свой скромный полет с неба. Отпустив ни в чем неповинный руль, я откинулась на сиденье, чувствуя всю жадность того, что все еще дышу. Доктор продолжил: -Лив спит, поэтому не стоит тебе сегодня приезжать. Отдохни,- его голос был монотонным, теплым и спокойным,- позже я проведу осмотр и свяжусь с тобой. Лив хочет, чтобы ты не забывала о том, что жива. Пожалуйста, отдохни хотя бы сегодня. -Вы слишком заботитесь о нас доктор Карлайл,- сказала я, почти сдаваясь. Снег казалось все больше и больше окутывает город и выглядит таким заманчивым и желанным, и даже немного вдохновляющим. Люди с блаженством на лице оставляют свои следы в истории такого редкого погодного явления для Нью-Йорка. -Ты была у родителей? -Мм,- поджав губы, я промычала в знак согласия. Я всегда так мычала, наверное, от безысходности,- пожалуй, если вы сегодня позаботитесь о моей сестре, то я останусь дома, но обязательно свяжитесь со мной, как будут готовы результаты обследования. Я попрощалась с доктором, и уставилась вперед, слушая свое умиротворенное сердцебиение, которое несколько минут назад билось так сильно, что, казалось, сердце выпрыгнет из груди, и я, наконец, смогу увидеть этот пропитанный болью жизненно важный орган. Какое-то время я бездумно каталась по городу, остановилась около кафе, купила кофе в бумажном стаканчике, и направилась домой, выбирая самую долгую дорогу до нью-йоркской улочки. Останавливаясь, на светофоре, я разглядывала прохожих и мир, который находился за переделами машины. Мне казалось, что я не вписываюсь ни в поток этих счастливых улыбок, хмурых лиц, сверкающих глаз, ни в этот город, который всегда бурлит, словно перед извержением вулкана. Я казалась себе оторванной частью какой-то картинки, лишним пазлом в коробке с мозаикой, бесцветной натурой среди ярких красок. Я была никем, лишь жалким обломком судьбы, разбитой мечтой, но с ангелом на руках. Я подъехала к дому, который выглядел таким одиноким и заброшенным, словно у него не было хозяев. Внутри проснулось чувство стыда за свое гнездышко, в котором раньше кипела счастливая жизнь. Я припарковалась около забора, замечая в километре от себя, черную матовую покрытую снегом иномарку. Дом по соседству пустовал около полугода, но и то выглядел более живым, чем дом, у которого имеется защитник. Проглатывая зарождающийся интерес к новому соседу, я толкнула забор, впитывая, как губка кучу воспоминаний, которые сбивали с толку каждый раз, когда я возвращалась домой. От этого чувства нельзя было спрятаться. Его оставалось только принять. Это вечное ощущение, что сейчас в мою комнату ворвется мама и начнет рассказывать о своих пациентах, о планах на выходные, представлять, как изменится наша жизнь с появлением крохотного малышка. Мы все ждали мальчика, чтобы род Холлэндов продолжался, но никто не отказывался от мечты о третьей девочки. Это ощущение постоянной памяти, постоянного тупого ожидания, которое впивалось острыми осколками в самые больные израненные места сознания. Казалось, что каждая вещь в доме пропитана духом мамы и папы. Я осторожно переступила порог дома, погружаясь в глубокую темноту, щелкнула на включатель света, словно щелкнула по той самой встроенной кинопленке воспоминаний. Тусклый свет озарил теплое уютное пространство, которое было заставлено мебелью, фотографиями, цветами. На всех предметах, что находились в доме, лежала вечная пелена тоски. Мама продумывала каждую мелочь. Она свила это гнездышко для своей семьи, которая в одночасье развалилась на сотни хрупких веточек из того же прочно свитого гнезда. Она хотела, чтобы наш дом был сделан в стиле загородных особняков, картинки которых были так распространены в интернете. Стоило лишь маме взглянуть на эти теплые сказочные снимки, как она воплотила всю свою фантазию в реальность. Всегда, когда я находилась в доме, то дрожала. Дрожала внутреннее и внешне. Руки всегда были холодными, словно я была, не умерший в ту ночь, мертвец. Я поднялась к себе в комнату, стены которой были хаотично украшены различными картинками, фотографиями самых красивых мест страны, цитатами из полюбившихся книг, эпизодами любимых фильмов. Переодевшись в домашние лосины, и теплый мешковатый свитер, я забрала волосы в пучок, не обращая внимания на образовавшиеся петушки. Оттянув рукава свитера, я снова спустилась вниз, чтобы сделать чай и согреть свою дрожь. На столик перед диваном я поставила булочки с корицей, растопила огонь в камине, отдернула шторы, чтобы наблюдать за падающими снежинками. Каждая упавшая белоснежная хлопушка приземлялась в глубине моего сердца, таяла, и делала сердце еще больше ледяным. Сложив руки на груди, я смотрела на заснеженные улочки, на одинокий высокий фонарь, который в скором времени будет освещать своим тусклым светом зимние узорчатые крупинки. Те будут блестеть, словно бриллианты, радуясь такому обыденному явлению. Никогда не любила оставаться в доме одна. Лучше переночевать на диванчике в палате Лив, чем бороться с невидимыми духами воспоминаний. Я вздрогнула от звука кипящего чайника, и оставила впечатляющую картину за окном, которая плавно переходила в вечерний нежный зимний пейзаж. Я вертела тонкое серебряное кольцо на большом пальце, и отпила зеленый молочный чай, чувствуя, как внутри все тает от удовольствия. Через оттянувшие рукава свитера, я ощущала, как тепло от чашки притягивается к моим ладошкам. Такое чувство, что в этот холодный зимний вечер я пью ни чай, а свое одиночество. Одиночество этого дома. Я слышала тиканье часов и свое спокойное сердцебиение, которое было в ожидании результатов обследования сестры. Булочки с корицей аппетитно лежали передо мной, но я не хотела есть. Не помню, когда в последний раз кушала с наслаждением, а не только, чтобы утолить голод и придать себе сил. Жизнь теперь не приносила мне никакого удовольствия. Она была безликой и бесчувственной. Она была воплощением бесцветных пазлов мозаики, у которой отсутствовал один самый важный пазл, на котором держался весь смысл картины. Я не могла смотреть на свою кипу черновиков с различными сочинениями. Несколько раз я пыталась их сжечь. Просто взять и выбросить их в камин, треск которого сейчас разрывал тишину. Тени искр огня играли друг с другом, отражаясь на стенах. Казалось, что им было намного веселее, чем мне. Чай почти закончился, булочки были по-прежнему не тронуты. Я встала за добавкой, но остановилась от чуть слышного стука в дверь. Поставив чашку на барную стойку, которая была встроена в одну из стен кухни, я оттянула рукава свитера так, что они стали длиннее моих рук. Заправила выбившиеся пряди темных волос за уши, и открыла дверь. Одиночный свет домашнего фонаря освещал порог и падал на бледное лицо парня. На его кудрявых волосах рассыпались снежинки. Черное пальто было расстегнутым и тоже покрыто хлопьями с уникальными узорами. Под ним была всего лишь белая рубашка, застегнутая на все пуговички. Он немного дрожал, но смог улыбнуться, развеивая вокруг себя холод. Несколько минут я просто смотрела на него, сопоставляя все варианты его прихода, пока не перевела взгляд на заснеженную черную машину по соседству. Сугробы вокруг нее стали намного больше. Пустая улица была покрыта белым мраком, и я подумала о том, что завтра утром оставлю свои первые следы в истории такого глобального снега в Нью-Йорке. Но потом эти следы снова заметет и первопроходцем будет кто-то другой. Парень снова улыбнулся, и, кажется, что не сводил с меня своих кристально зеленых глаз, пока я витала у себя в голове, подобно тому снегу, что падал за его спиной в тусклом свете уличных фонарей. -Привет,- он протянул мне бумажный пакет, и я узнала марку пекарни неподалеку от дома, из которой были мои нетронутые булочки с корицей. Парень дрожал сильнее, но я все еще не впускала его в дом, падая в глубину цвета его глаз. Так давно никто не переходил этот деревянный порог, что сейчас, мне казалось, это немного диким и странным одновременно,- я переехал сегодня в дом по соседству,- он снова улыбнулся, немного подрагивая плечами от холода. Он был почти полностью заснеженным. Рука, которая протягивала мне пакет из пекарни, покраснела и начала дрожать,- меня зовут Гарри,- он немного помолчал, ожидая, что я пущу его в дом хотя бы на этот раз, но я все еще смотрела. Смотрела на ту картину, которая была передо мной. Заснеженная улица Нью-Йорка, которая была отделена от шумной и вечно живой части города. Снег медленно опускался на землю, словно был готов для съемки какого-нибудь знаменитого фильма, действия которого происходят в такое прекрасное время года. И передо мной стоял парень, протягивал пакетик с ароматным запахом булочек, улыбался и пытался развеять мое скудное молчание. Казалось, что я не видела людей, целую вечность, кроме мимолетных пациентов в больнице и доктора. -Ну же впусти меня,- он нетерпеливо запрыгал на месте, быстро-быстро пожимая плечами, но все еще улыбался, словно в нем была кнопочка, которая была включена большую часть его жизни,- я тебе булочки принес,- он потряс пакетик перед моими глазами, и кажется, что благодаря этим булочкам, я очнулась. -Прости, проходи,- я не заметила, как извинилась, и отошла немного в сторону. Парень переступил порог моего дома с блаженством на лице. Он, наконец, почувствовал долгожданное тепло, но от него все еще веяло холодом. Я забрала булочки из его рук, и отнесла на кухню. Их аромат был манящим, как и от тех, что лежали на столе в гостиной. -Меня зовут Гарри,- представился он с некой легкостью, будто говорил эти слова слишком часто. Гарри протянул мне свою ледяную руку, и я спрятала в его ладони свои пальчики. Наше рукопожатие немного затянулось, потому что он почувствовал тепло моего вязаного свитера, и не хотел отпускать это слабое зарождающиеся чувство. -Меня зовут Кристал,- смущенно прошептала я, и потянулась к нему, чтобы стряхнуть снежинки с его пальто. Не знаю почему, но я хотела сделать это. Хотела прикоснуться к ним, чтобы они растаяли от моего касания,- вы слишком легко одеты для такой суровой зимы. Я обратилась к нему с уважением, и все это было следствием того, что я жила, как пещерный человек, загнанный своей болью. -Думаю, что ваш горячий чай поможет согреться мне, Кристал,- он аккуратно произнес мое имя, словно пытался прочувствовать каждую букву. Его зеленые глаза были волшебными, как тот снег, что плавно ложился за окном. Несколько минут он неотрывно смотреть на меня, сжимая в руках пакетик с булочками. Почувствовав неловкость, я прошла на кухню для порции новое чая. Чая для двоих. -Почему вы переехали именно сюда?- спросила я, заполняя огромные чашки горячей водой. Я поглядывала на него украдкой так, чтобы это было не очень заметно. Тень его высокой стройной фигуры вышагивала за ним по стенам дома. Он повернулся на мой голос, отрываясь от фотографий и цветов, что украшали гостиную. -Место, где расположены эти дома довольно тихое, не смотря на то, что это Нью-Йорк,- Гарри говорил тихо. Его голос был монотонным и хриплым. Голос, напоминающий папу, который шептал мне множество сказок и колыбельных перед сном. Он продолжал, все так же аккуратно вступать по дому, словно его шаги могли разрушить воплощение маминой фантазии,- меня привлекли эти два дома. Они стоят немного в стороне от целой шумной нью-йоркской улицы. А тишина для меня так много значит, Кристал. Он снова произнес мое имя, делая это так, что внутри меня что-то начинало пульсировать в течение секунды, но потом все затихало. Гарри присел на диван, взяв в руки одну из подушек. Он не переставал осматриваться вокруг себя, и я будто чувствовала его немые вопросы, которые читались в его теплых зеленых глазах. -Почему для тебя тишина много значит?- я поставила дымящийся чай на стол, и выложила его булочки, присоединяя их к тем, что уже лежали, в ожидании того, что их попробуют. Я протянула ему чашку, на мгновение, заглядывая в его глаза. -Ты, действительно, не знаешь?- спросил он, и его бровь взлетела вверх, а на губах заиграла улыбка, которая была воплощением улыбки маленького мальчика. Я покачала головой, обхватывая ладонями свой чай. Тепло чашки все так же пыталось пробиться сквозь рукава свитера,- я пою. Пою довольно много, чтобы люди узнавали меня и нашу группу. -Значит, ко мне в дом пожаловала известная личность? -Не такая уж и известная, раз ты ничего не слышала о нас,- он потянулся к булочке, протягивая одну из них мне. Я лишь сглотнула, чувствуя, что мой желудок кривится от одного взгляда на еду, и отказалась. -Не боишься, что я могу оказаться одной из твоих поклонниц, и всего лишь делаю вид, что не знаю тебя? Вдруг это все ловушка? Жуя, он перевел взгляд от булочки на меня. Думаю, что он улыбнулся бы и на этот раз, если бы его рот не был забит. Сейчас этот парень казался единственной живой душой в этом доме. Живая душа, которая с таким аппетитом жует булочку, улыбается и разговаривает со мной. -Тогда я рад оказаться в этой ловушке. Твоя ловушка очень красивая и уютная,- он снова обвел глазами дом, и воспоминания о маме прожгли все тело. Я поставила чашку чая, замечая, что не сделала ни одного глотка. Откинулась на мягкую спинку дивана, и тоже взяла в руки подушку, поджимая ноги под себя. Я наблюдала за тем, как он кушает. Наблюдала за тем, как дом оживает от его присутствия. Мне казалось, что даже цветы дышат иначе,- почему ты не кушаешь? Я немного сморщилась и наклонилась к нему, чтобы разобрать его слова, и я бы ответила на них, если бы не телефон, который завибрировал рядом со мной. Я поспешно сняла трубку, встала и отошла на такое расстояние от Гарри, чтобы он не мог слышать меня. -Да, доктор Карлайл,- нервничая, я сжимала подол свитера свободной рукой. -Анализы в порядке. Не волнуйся и приезжай завтра. Не надо ночевать эту ночь в больнице. Останься дома, как и обещала. С твоей сестрой все хорошо. Просто отдохни. Всего одну ночь. Я закрыла глаза, вдохнула, и решила последовать наставлению врача. Попрощавшись с доктором, я снова опустилась рядом с Гарри на диван, чувствуя, как дрожь возрастает. Это было всегда, когда я думала о чем-то слишком сильно. Я уходила в себя, отделялась от этого мира, и сворачивалась в комочек внутри своего внутреннего мира. -Что-то случилось? Его голос эхом отдавался во мне, но я билась внутри себя, словно в темном бункере. Гарри коснулся моего плеча, и я повернулась в его сторону. Он перестал жевать булочку и несколько крошек остались у него на губах. Не знаю, как это случилось, но я засмеялась. Просто засмеялась от этой серьезности в глазах и такой детской неаккуратности. Я смеялась, будто делала это впервые в жизни. И кажется, что даже цветы вздрогнули от моего смеха. -Кристал? Он заметно смутился, немного отодвигаясь от меня. Его кудрявые волосы следовали за его движениями, а руки все так же обнимали подушку. -Твои губы,- сказала я, и еще немного похихикала, наслаждаясь секундной легкостью. Он коснулся уголка рта своими длинными пальцами, и засмеялся вместе со мной. Казалось, что дом оживился, как в наше с ним счастливое время. -Что-то мне подсказывает, что твой смех, это довольно редкое явление. -Почему? -Потому что твой дом полон грусти. Я откашлялась, и нервно заерзала на месте. Мои глаза всматривались в гостиную, ища то, что ему поведало об этом. Для меня все окружающее было обыденным. Деревянная стенка, на которой стоял телевизор, внутри полочек несколько папиных книг по анатомии, игрушки Лив, мамины цветы, которые желали прикосновения ее нежных рук больше, чем потребность в воде, в некоторых местах были наклеены стикеры с различными фразами из моей головы. Гарри поднялся и подошел к одному из бумажных нежно-розовых квадратиков. -Когда я плачу, это значит, что я зову тебя,- прочитал он, проводя пальчиком по темно-синим линиям, которые соединялись в высказывание,- откуда это? Он посмотрел на меня, немного прищурено, но так же очаровательно. Блеклое освещение радовалось, что может наблюдать за такой живой душой в доме. Пламя огня потрескивало, смешиваясь с нашим дыханием. Я поднялась, сложив руки на груди, и подошла к записке. Это была записка из прошлого. Бумажный квадратик, казалось, был из другого измерения. Я долго всматривалась в него, вспоминая, как радовалась тому, что вдохновение постучало в мое сердце. -Из моей головы. Эта фраза зародилась во мне случайно. Бывает такое, что когда я сплю, то пишу что-то, о чем не помню на утро. Причем пишу это сознательно, говоря себе, что утром все буду помнить. Но в итоге не помню ничего. Бывает и такое, что во мне вспыхивают какие-то высказывания, словно огонек в кромешной тьме, и тогда я искреннее радуюсь, что у меня есть возможность записать это. Так же и родилась эта фраза. Я успела записать ее,- как и Гарри несколько минут назад, я провела по чернильным буквам, встречая перед глазами картинки прошлого. Я словно сумасшедшая ворвалась в комнату, чтобы записать тот сюжет, что пришел мне в голову, после того, как я покинула занятие по литературе девятнадцатого века. Джейн Остин подобно ангелу, накрыла меня облаком вдохновения, и всю дорогу домой, я мечтала взяться за ручку и листки бумаги, чтобы набросать свои представления и фантазию. У меня много разных рассказов, какие-то обрывки одного целого, которые я не могу собрать во что-то одно. Чтобы соединить все свои задумки, нужна сила разума, сила сердца, но я потеряла эту силу в ту злосчастную ночь. Я перевела взгляд на Гарри. Он задумчиво смотрел на разовый стикер, словно соединял в голове какие-то собственные пазлы. -О чем думаешь?- спросила я, не сумев сдержать свое любопытство. Действительно ли этому человеку недостает тишины, потому что он поет и имеет свою группу? Так почему я ничего не слышала о нем? Может быть, потому что ты живешь подобно серой мышки, загнанной в ловушку своей жизнью, ответил мне внутренний голос. По телу пробежались мурашки от правдивого подсознания, и я спрятала его в дальнюю шкатулку своего внутреннего ‘Я’. -Думаю о том, что ты гений, Кристал. Дрожь снова охватывает тело от его голоса и от того, как он произносит мое имя. Я усмехнулась, прикусив нижнюю губу. Гении так надолго не оставляют свое любимое дело, как сделала это я. Мои работы никто не читал, кроме меня самой, моих родителей и несколько преподавателей в университете, которые говорили, что у меня огромное будущее в этой сфере деятельности. Я не была гением, лишь жалким подобием человека, который пытается найти свое место в этой жизни. -Ты ошибаешься, Гарри,- я в ответ произношу его имя, чувствуя, как сладко оно звучит, и опускаю глаза, ведь он снова улыбается,- в чем заключается твоя работа? Наверняка, ты не просто поешь и имеешь группу? -Ммм,- он протяжно помычал, как делала это я иногда в знак согласия, и потянулся к новой булочке,- я имею огромную популярность. Ты просто не представляешь, как я популярен,- он расправил руки, словно птица, готовая к долгому путешествию в теплую страну. Снег за окном не прекращался, а становился сказочным в освещении одинокого фонаря. -Ну а если серьезно?- я сложила руки на груди, сдерживая улыбку. Этот человек передо мной был совсем иным. В нем было полно жизни, мечтаний, все новых открытий. В отличие от меня. Я была полна боли, страданий. Я была пропитана потерей близких людей. Я была бесцветным существом, когда он был ярким человеком. -Я пишу песни. Мы пишем песни вместе с группой. Поем эти песни. Дарим счастье и любовь людям. Как тебе такой ответ?- Гарри плюхнулся на диван, и я с интересом в глазах опустилась рядом с ним, словно пушинка на свежую летнюю землю. -Ты пишешь песни? Что может быть удивительнее, чем написание песен?- я не могла скрыть восхищенного удивления, и сама того не замечая, потянулась к булочке. Было не выносимо смотреть на то, с каким аппетитом он откусывает эту сладость с корицей. -Твои стикеры. Они удивительны. Я приложила руку ко рту, чтобы содержимое булочки не вывалилось из меня. Он прищурено смотрел в мою сторону, словно сканировал меня, откуда-то изнутри. На какое-то мгновенье мне показалось, что он знает все, что разрывает мое сердце. Именно такими были его зеленые яркие глаза. Он смотрел на меня, словно пытался разгадать. Я смотрела на него, пытаясь не утонуть в глубине его живой души. Телефон снова завибрировал и разорвал это зарождающееся притяжение. Номер был не известен, и я замерла, нажимая на кнопку вызова. -Алло?! Кристал? Кристал, ты слышишь меня? Пожалуйста, забери меня. Забери меня из этого места, пока я не наделала глупостей,- голос подруги пытался перекричать громкую музыку, и я вскочила, словно огонек из камина дотянулся до меня, обжигая кожу. -Где ты? С кем ты, Катина? -Я в клубе. В клубе. С Зейном Маликом. Приезжай. Я умоляю тебя, Холлэнд. Приезжай скорее.