Sic itur ad astra

– Ты как? – Отлично. Я отлично, Алексей Николаевич. Не волнуйтесь. Не за меня уж точно. – Ну, хорошо, сынок! Иди тогда. Забирай нашего парня. Двадцать две минуты. Я киваю и иду за Женькой в разминку. Двадцать минут до раскатки. Пора переодеваться. И пока я жду его, с удивлением понимаю, что… чувствую себя действительно отлично. Спокойно. Так, как будто кто-то очень добрый заменил внутри меня севшую батарейку. Так, словно у меня открылось второе дыхание. Так… как будто сейчас мне предстоит выйти к борту не на огромном Олимпийском стадионе. Так, как будто не ради этого момента я полгода впахивал, как самый проклятый раб на самых проклятых галерах. Я чувствую себя так, как будто я… собираюсь выполнить свою работу. Ту работу, которую знаю. Которую делать умею. И я не сомневаюсь. И не боюсь. Я уверен. Уверен в Профессоре, в себе и в Женьке. Мы сделаем максимум. А остальное… остальное пусть решает небесная канцелярия. И это у небесного клерка пусть болит голова от неизвестности… Арена встречает нас шумом и светом. Оглушающим шумом и ослепляющим светом. Я забираю у Женьки чехлы и на секунду задерживаю его руку в своей. Поглаживаю большим пальцем тыльную сторону ладони и чувствую, как он сжимает мои пальцы в ответ. «Всё будет хорошо. В любом случае, всё будет хорошо» «Я знаю. Не волнуйся. Я знаю…» Я не смотрю на других спортсменов. Мне наплевать, что справа от меня стоит Орсер, чуть дальше Кэрролл, а сразу за ним Тарасова с Водорезовой. Я чувствую только плечо Алексея Николаевича слева и вижу Женьку. Только его. Вижу, как он двигает плечами, разогревая мышцы, как покачивает ногами, расслабляя колени, как делает все эти привычные, знакомые движения… и понимаю, что он… спокоен. Собран. И сделает всё, что нужно. Всё, что должен. Всё, чего мы с Профессором ждём от него… Да. Мы с Алексеем Николаевичем, Макс, Давид, мама с папой, Ленка, Сашка, Егор, Коля с Андреем, Янка, Ирка, Джон, Бриан, Вадик… и, вместе с Вадиком, ещё несколько миллионов человек. В служебных помещениях суетно и шумно. Телевизоры под потолком транслируют текущие прокаты. Уже откатавшие короткую спортсмены переживают свои результаты в меру реализации собственных ожиданий. Кто-то искренне счастлив, что отобрался в завтрашнюю произвольную, а кто-то почти рыдает над текущим первым местом… У каждого свои рубежи – сказал мне Траньков… Сейчас и здесь это особенно очевидно… Женька сидит на стуле. Откинулся затылком на стену и закрыл глаза. Вообще, сидеть не хорошо. Надо ходить, надо двигаться. Не давать мышцам застаиваться даже в эти короткие минуты перед прокатом. Особенно в них… Но я молчу. Просто сморю на него. Запоминаю этот момент. Его. Себя. Нас обоих. Такими, какие мы есть. Здесь и сейчас. Алексей Николаевич смотрит на часы, и Макс с Давидом молча встают с дивана, на котором сидели. Вокруг нас всё ещё шум и суета. Но… у меня внутри удивительно тихо. Так тихо, что я слышу, как бьётся сердце. Женькино сердце… где-то у меня в груди… Девочка-волонтёр откидывает борт. Я забираю у Женьки чехлы. Алексей Николаевич куртку. Мы на одно мгновение соединяем наши руки поверх борта. Один удар сердца. И мы с Профессором синхронно киваем головой. Слова не нужны. От них ничего не зависит. Нигде. Где-то в другом измерении звука Ханю получает свои оценки под оглушающий рёв трибун. И информатор объявляет последнюю фамилию сегодняшнего дня соревнований. – На льду Евгений Плющенко! Россия! Всё это не касается моих ушей. Пролетает мимо. Я слышу только, как бьётся сердце. Женькино сердце. У меня в груди… Мерно и ровно. Как камертон. Отсчитывает ритм двух с половиной минут короткой программы. Чётко. Спокойно. Идеально попадая в музыку. Сливаясь с ней. Ни разу не обогнав и не отстав от неё. Выдержав темп до последней секунды. Замолкая точно с финальным аккордом. Совпадая с последним жестом. И оглушая… тишиной. – Спокойно! – говорит Профессор, и я удивляюсь. Разве я беспокоен? Но тут же понимаю, что сказано это не мне. А обоим нашим безумным хореографам. Один из которых, похоже, рыдает. А второй трясёт меня, как грушу, пытаясь вытрясти неизвестно что. – Успокоились все! – уже более тихо и резко повторяет Алексей Николаевич, и только после этого я вспоминаю, что нам надо идти к другому выходу, чтобы забрать своего парня со льда. Забрать, если его когда-нибудь опустят. Я смотрю, как он кланяется, как раздаривает свои воздушные поцелуи, как вскидывает вверх руки, как улыбается… и готов сам выскочить на лёд, чтобы поторопить. Я понимаю, что это его время… его несколько секунд триумфа… но мне… мне надо заглянуть ему в глаза… надо почувствовать… увидеть… прямо сейчас… – Спокойно! – я слышу голос Профессора и отчётливо понимаю, что теперь этот повелительный тон адресован лично мне. Женька перескакивает порожек, коротко обнимает нас всех по очереди. Несколько секунд. Но я успеваю почувствовать, что сердце у него в груди колотится, как сумасшедшее… и беру его за руку… вплетаюсь своими пальцами в его… не на мгновение… а навсегда… насовсем… наплевав на всякие договоры с ISU… и на все обещания Профессору… – Будьте готовы к любым оценкам. К любым. И не забывайте, что это только короткая программа. Алексей Николаевич вполголоса вещает нам очевидные вещи. Во всяком случае, я не собираюсь впадать ни в ужас, ни в эйфорию, какие бы на мониторе не случились цифры, потому что под словом «любые» я подразумеваю только первое или второе место. Я не знаю, как откатался Юдзуру. Я умудрился не услышать его оценок. Я понятия не имею, кто вообще лидирует сейчас. Но я точно знаю, что… Женька сделал всё, что должен был сделать. А значит, и место должен занять своё. В деталях мы разберёмся по протоколам. На мониторе появляются оценки. Наверное, они запредельны. Судя по тому, как взвыл и умер стадион, – наверняка. Но мой личный внутренний калькулятор не слишком согласен с этими 103,6. Я смотрю на цифры. Слышу, как информатор сообщает о нашем первом месте. Позволяю Женьке утянуть вверх, вслед за своей, мою руку. Улыбаюсь. Обнимаю Профессора. И Макса. И рыдающего Давида… Радуюсь вместе со всеми… Но где-то внутри, в голове, уже думаю о том, что меньше балла преимущества, и это ничто перед произвольной. И завтра… завтра надо будет начинать всё сначала. С самого начала. С нуля. *** Мне хочется вслух сказать, что я не знаю. Потому что я действительно не знаю. Я пересмотрел, перечитал, пересчитал все протоколы и заявки несколько десятков раз. И я не понимаю, что делать. Я готов свалиться в отчаяние от этой необходимости принятия решения. Решения, которого у меня нет. Но я не могу, не имею права сказать об этом вслух. Я должен выбрать, должен на чём-то остановиться. Должен озвучить. Я смотрю на Женьку, лежащего поверх покрывала на моей кровати. На сидящего рядом Профессора. И думаю о том, что ненавижу… всеми фибрами души ненавижу эту блядскую работу. Думаю… и возвращаюсь к протоколам. – Мы выиграли сегодня контентом. И выиграли незначительно. Юз почти всё отыграл компонентами, – я повторяю очевидное, и подсовываю бате под нос протоколы финала Гран-При. – Если всё останется вот так, если у мальчика нет в кармане джокера, то у нас есть все шансы. Но… если завтра он заявит и скрутит вместо любого из этих прыжков тот, который стоит чуть дороже… наши шансы станут… призрачными. Нулевыми. Тем более, что сегодня компоненты Женьке прижали. Вероятней всего, зажмут и завтра. – То есть ты предлагаешь усилить нашу заявку по контенту? Где, конкретно, ты видишь это усиление? Я не говорю про его физические возможности. Но мы просто технически не можем добавить лишний квад. У нас уже полный набор. И тулуп задваивается в каскаде. Если добавить ещё один отдельным прыжком, его могут обнулить. И точно обнулят, если прицепить к акселю вторым, вместо тройного. Алексей Николаевич тоже говорит очевидное. То, что мы повторили с ним на разные лады пятьдесят раз за вечер. В надежде увидеть, услышать, придумать что-то новое. То, что мы пропустили или не заметили. Но… по всему выходит, что ничего другого не будет. Глупо сидеть над этими бумажками всю ночь. Женьке надо спать. – Значит, оставим всё как есть. И твоя задача, Жень, завтра выкатать на максимальный плюс. Не потерять нигде. И выйти на максимум возможного. А остальное пусть решают судьи. – Хорошо. Решили… – Профессор решительно собирает со стола бумажки. – Слышал, сынок? Иди спать, мальчик. Отдыхай. – Покажи-ка мне, бать, ваши бумажки… – Женька садится на кровати, едва заметно морщится и протягивает к Профессору руку. Несколько минут изучает составленную нами заявку. – Бать, Лёх… а если вторым прыжком в каскаде прицепить риттбергер? И тогда освободившийся тулуп – к акселю… Да? Мы с Профессором молчим. Мой калькулятор услужливо подсчитал, что такая рокировка даст сразу 8 баллов плюса к имеющемуся контенту, но… – У тебя нет этого каскада, Жень! Он у тебя на тренировках два раза из восьми получился. Мы его не отрабатывали. И никто не знает, выпрыгнешь ли ты. – Два раза получился! Значит, есть. Бать, ты сам говорил, что стабильность – это не десять из десяти, а один, но тогда, когда надо! А надо – завтра! Он вскакивает на ноги и уже более очевидно, чем в предыдущий раз, морщится от этого движения. Моё бессознательное, уже примеряющее перед внутренним зеркалом теоретическую золотую медаль, тут же получает пинка. И замещается разумом. – Жень, ты с ума сошёл?! Это невозможно! – Вот то же самое, Лёш, ты орал полгода назад, когда я только заикнулся о том, что собираюсь на Олимпиаду! И что? Мы здесь! Мы на Олимпиаде! И я первый после короткой! Ты уверен, что то, что я предлагаю, НЕВОЗМОЖНО?! – Посмотри на себя! Ты с кровати встал, и у тебя лицо передёрнуло! Думаешь, я не вижу?! Может, это и возможно! То, что ты предлагаешь! Но ты сам-то выдержишь?! Физически, Жень?!! – Да! Если перед прокатом сделать блокаду… выдержу! И каскады завтра утром на тренировке можно… попробовать лишний раз. – Зачем? Ты уже трёхкратный чемпион Олимпийский! Может… хрен бы с ней, с этой медалью? Неужели ты не переживёшь, если у тебя не будет четвёртой? – Трёхкратный… Два раза в команде. А ты сам говорил, Лёх, что командная медаль… – Блядь! Да забудь ты эту хуйню! – Да я забыл. Давно уже. Просто… Лёх, я могу проиграть. Но я ХОЧУ выиграть. Понимаешь? Я хочу! – он замолкает, но я не успеваю ничего сказать. – Но решать тебе, Лёх. Вам с батей. Тренеры вы. Не я. Я ненавижу! До внутренних судорог, до темноты перед глазами ненавижу эту работу! Мне кажется, что всё внутри меня, вот прямо сейчас, выжигают напалмом. И я надеюсь только, что у меня достаточно сил, чтобы не показать этого. Ничем. – Хорошо. Я согласен. Мы сделаем, как ты сказал. – Да, сынок. Я тоже согласен. И если мы всё решили, то… отправляйся спать. Завтра трудный день. У нас у всех. *** – Послушай меня. Если ты хорошо выпрыгнешь первый каскад. И если почувствуешь, что… что-нибудь хоть чуть-чуть не так, цепляй к акселю тройной. Слышишь? Понял меня? – Да. Понял, Лёх. – Даже если первый сорвёшь. Если тебе что-то не понравится, то не рискуй, сынок. Обещай мне. – Обещаю. Я понял, бать. Мы соединяем руки над бортом. – С Богом, мальчик! – На льду Евгений Плющенко! Россия! Стадион в едином порыве выдыхает «ЖЕ-НЯ!» Таймер на мониторе начинает обратный отсчёт. Женька занимает своё место на точке, и, прежде чем замереть в ожидании музыки, смотрит на нас с Алексеем Николаевичем. На то, как мы стоим у борта, до сих пор не расцепляя рук. И мне кажется, что… я чувствую и его руку тоже. Так, как будто он всё ещё здесь. Рядом. И это вовсе не наша музыка сейчас зазвучала над стадионом. Никто никогда не говорил мне, и я сам никогда не думал, что все Зимние Олимпийские игры умещаются в четыре с половиной минуты, плюс-минус десять секунд. Что в мире нет и не было никаких церемоний открытия, никаких официальных мероприятий, собраний, командных турниров и короткой программы… нет, конечно, всё это было… и было с нами… но это не было Олимпиадой… по-настоящему Игры начались и закончатся вот сейчас… И всё, через что мы прошли, чем пожертвовали и чего добились… прекрасно умещается в двести семьдесят четыре секунды… Я, батя, Женька, его родители, сестра, просто близкие люди… отдали часть своей жизни, своего здоровья, себя… ради того, чтобы… а ради чего, собственно? Ради чего? Я всё ещё ищу ответ на этот вопрос, когда Женька перескакивает порожек и возвращается ко мне. Теперь уже навсегда. Насовсем. Я на секунду утыкаюсь лбом в его влажную от пота шею, обнимаю… и готов зарыдать от счастья. Мне наплевать на оценки. Я слышу, что Профессор говорит про минусовые GOE на первом сальхове, и про то, что в самом финале Женька не додержал вращение, и оно, скорее всего, упадёт в уровне… Слышу, но мне почти всё равно… Информатор объявляет наши цифры. И кажется, даже официальный голос Олимпиады не до конца верит в то, что говорит, когда сообщает, что «…спортсмен занимает первое место…» Женька порывается вскочить с места, но сзади на него обрушиваются Макс и Давид. Я вижу как Алексей Николаевич закрывает руками лицо, и только тогда понимаю, что по моим щекам тоже текут слёзы… Нас окружают камеры… Все и всё вокруг сходит с ума… Реальность стремительно закручивается в воронку… отрывает от нас Женьку… утаскивает куда-то в сторону… я встаю с лавки… и на меня тут же напрыгивает непонятно откуда взявшийся Джон… он что-то вопит мне в ухо… обнимает… целует… и, похоже, тоже рыдает… но я не успеваю понять, потому что он тут же уступает место Бриану… и ещё каким-то людям… меня передают из рук в руки… поздравляют, жмут руку, трясут за плечи… и в конце концов, когда я уже совсем перестаю понимать, где я и кто, волна людского моря выбрасывает меня прямо в Женькины объятия… и я вспоминаю… что мы победили… что всё закончилось… что… – Так я не понял, Лёх, ты только Чемпионов России поздравляешь? – Олимпийских тоже могу, ну… если они очень попросят. И, вопреки своим словам, не дожидаюсь никаких просьб. Наклоняю его к себе и целую. Целую так, чтобы каждому ежу во всей нашей стране, во всём огромном мире стало понятно: этот мужчина теперь в первую очередь мой муж, а уже потом, после… четырёхкратный Олимпийский Чемпион…