Эжен Онегин. Поединок на Петровской площади

Он возвратился и попал, Как Чацкий, с корабля на бал. «Е.О.» Вечер второго ноября 1825 года весь петербургский высший свет проводил во дворце княгини З. на Невском проспекте. Давался прекрасный бал – из тех, на которых не бывает скучно никому: ни юным барышням, танцующим до полного изнеможения, ни почтенным сановникам, находящим здесь круг для солидного разговора. Исключение из общего правила составляли две-три престарелые графини и одна баронесса, осуждавшие решительно все вокруг (впрочем, они все же были довольны своей беседой), да скучающий молодой человек, одетый по последней моде. Франт нехотя отвечал на приветствия и радостные вопросы, но всем своим видом показывал, что вести разговор дальше не намерен. Онегина раздражало решительно все. Пресытившись путешествиями, он вернулся в Северную Пальмиру в тайной надежде, что за три года высший свет – или же он сам – мог измениться; но мечтам этим не суждено было стать явью. Общество, как и прежде, состояло из надутых самодовольных господ, мнящих себя Сократами, и недалеких капризных дам, каждая из которых представлялась себе Венерой, Юноной или иной богиней из сонма древних римлян. Ни те, ни другие не видели, как разнится их мнение о себе с собственным отражением в зеркале. А Онегин замечал сие, и от того ему было еще несноснее. Начался вальс, и по зале понеслись танцующие пары. Скучающий взор Евгения привлекло мелькнувшее в общей толпе бордовое платье... некая доселе не замеченная им дама подходила к хозяйке. Но тут же обе скрылись за чередой вальсирующих, и Онегину лишь изредка мерещился малиновый берет... – Эжен! Вот уж не думал встретить тебя здесь! Здравствуй, mon cher [мой дорогой (фр.)]. Никак, из путешествия? Любому другому человеку Онегин ответил бы парой холодных слов, в душе оскорбившись на фамильярность. Но этот голос, выкрикнувший приветствие, нельзя было спутать ни с каким другим. К Евгению, сияя от счастья, приближался его старый знакомый – граф Петр Кириллович Безухов (или Пьер, как все его называли по-французски). Графу было никак не меньше сорока лет – возраст далеко не юный, а для двадцатишестилетнего молодого человека кажущийся и вовсе старческим – но Пьер будто того не замечал и мнил себя ребенком. Его солидная фигура могла бы производить трепет на тех, кто его не знал, но близкие знакомые (а таких у графа было множество) часто видели, как круглое лицо Пьера светилось прямо-таки детской улыбкой, преображавшей весь его значительный вид. Вот и сейчас он, своей неуклюжей походкой подходя к Евгению и громогласно осведомляясь, из каких стран тот вернулся, вызвал у Онегина не раздражение, а лишь снисходительную усмешку. – Здравствуй, Пьер. Что о путешествии – повторить не хочу, да и тебе не советую. Добрался до Тавриды и понял, что моя хандра не боится ни кавказских источников, ни черноморских волн. «Хотел объехать целый свет и не объехал сотой доли» [1], не так ли в модной пьесе говорится? – спросил Онегин, пожимая протянутую пухлую руку. – Именно, ты прав... Но что я слышу? В Онегине проснулась страсть к поэзии! – без тени сарказма усмехнулся Пьер. – Странно, мой друг, ранее я за тобой такого не замечал... – Наверное, всему виной целебные воды, – отшутился Евгений, внутренне вздрогнув (перед его внутренним взором вновь встал призрак убитого юноши), и поспешно добавил, переводя разговор на другое: – О запрещенной комедии господина Чацкого [1] говорит весь свет. Говорят, автора за нее отправили в ссылку?.. Пьер расширил глаза – мол, разве ты ничего не знаешь? – и принялся обстоятельно рассказывать о своем знакомстве с прославленным сочинителем. Онегин внимательно слушал, за любопытным повествованием и думать забыв о таинственной даме в бордовом. С опального поэта, в самом деле отправленного под арест в свое псковское имение, разговор плавно перетек на более волнующую графа тему. – Послушай, Евгений, – вполголоса толковал Пьер, благо, поблизости никого не было: все были заняты кадрилью, – я много размышлял над этим, да и Чацкий со мною согласился. Все куда сложнее, чем мы предполагали, нужны решительные меры. Ре-ши-тель-ны-е! – совсем тихо прибавил он, заметив некоего генерала, с интересом всматривавшегося в их сторону. – Довольно строить планы, теперь как никогда необходимы настоящие действия. Ты понимаешь, о чем я? – Нет. Евгений не мог упустить возможности позлить друга, хоть и прекрасно знал, о чем идет речь. Пьер был его старым знакомцем по некоему вольнодумному кружку, в который Онегин вступил, будучи еще совсем молодым и впервые разочаровавшись в жизни. Для него это было не более чем новым видом времяпровождения, граф же относился к делу весьма серьезно. Сам Пьер и был одним из основателей сего кружка, или, как он предпочитал именовать его, союза... благодетели? Добродетели? Нет, как-то иначе... Ах да, благоденствия, «Союза Благоденствия». Побыв ярым участником споров о благополучии России не более двух лет, Евгений приостыл и понемногу отошел от «Союза» (как, впрочем, и многие другие его знакомые: мода на тайные общества постепенно спадала). С Пьером, однако, он приятельства не терял и при любом удобном случае спрашивал, как идут дела общества. И с каждым разом Пьер все горше пожимал плечами. В последний раз Онегин видел его в январе двадцать первого года [2]. Граф покидал Петербург – навестить жену и детей, гостивших у шурина в его имении Лысые Горы. От него Евгений узнал, что «Союз благоденствия» окончательно распался – и остался потрясен этой вестью куда меньше Пьера. Граф уехал, а вскоре Онегину пришло известие о смертельной болезни дяди... Тогда Евгений и не предполагал, какую роль в его жизни сыграет эта, казалось бы, короткая отлучка за дядюшкиным наследством. – Наше Общество продолжает существовать, но под другим именем, – едва слышно завершил Пьер, его глаза странным блеском сверкнули из-под очков, – и ставит пред собой цели серьезнее прежних. Здесь не место говорить о том, но если ты наш, то я познакомлю тебя с единомышленниками – передовыми, образованнейшими людьми девятнадцатого столетия! Евгений, я жду твоего слова. Всеми силами удерживаясь от смеха, возникавшего в нем при виде, как проповедовал сей солидный господин, словно мальчишка влюбленный в вольнодумную идею, Онегин поперхнулся и серьезно ответил: – Я с вами. Можете мною располагать. Когда же собирается ваш Тугендбунд? [3] Граф Безухов просиял.