Эжен Онегин. Поединок на Петровской площади

У них свои бывали сходки... «Е.О.» Опрометчиво ли он поступил? Евгений не задавал себе подобного вопроса: во-первых, поскольку прекрасно знал, что это и в самом деле так, а во-вторых – оттого, что жизнь не представляла для него такой уж ценности. Еще до отъезда на Кавказ врачи обнаружили у него грудную болезнь и предсказали, что в самом лучшем случае ему остается прожить еще года полтора. Произошло сие около трех лет назад... В Кисловодске Онегин, к безграничному удивлению докторов, значительно поздоровел; однако счастья ему это не принесло, хоть и разочарования – тоже. Стычек с горцами (пусть таких и не случалось) он не боялся, но и упоительное предвкушение драки не охватывало его. Словом, если даже до роковой дуэли Евгений не слишком дорожил жизнью, то после и вконец от нее устал. Потому нельзя найти ничего удивительного в том, что он, скрываясь от повсюду преследующего его жестокого сплина, бросился очертя голову в дело, не прощавшее легкомыслия. Пьер был столь счастлив пополнению рядов Общества, что привез Онегина на место чуть ли не за час до заседания. Несмотря на это, хозяин дома, поэт Р., радушно встретил гостей. По-видимому, он привык к вечной рассеянности Пьера и охотно простил ему приезд не ко времени. Своей живостью, одушевлением, но в то же время и чутким вниманием к людям, Р. мог бы произвести приятное впечатление. Однако уже то, что он писал стихи, очень не понравилось Онегину – Евгений с некоторых пор был сыт поэзией по горло (что бы ни думал про него Пьер). Не последнюю роль в его неприязни сыграло и некоторое внешнее сходство поэта с человеком, чей окровавленный призрак до сих пор приходил Евгению в ночных кошмарах. – Очень рад знакомству, – сердечно улыбаясь и крепко пожимая руку Евгения, сказал Р., – и счастлив, что вы разделяете наши мысли! Нет-нет, не нужно никаких клятв, даже не спрашивайте! (Онегин и не думал об этом!..) Достаточно будет одного честного слова. Мы не какие-нибудь «Соединенные славяне», ядом и кинжалом не грозимся [4]. К тому же я заранее убежден в человеке, которого граф Безухов представил как своего друга. Пьер никогда не ошибается в людях! Евгений отчего-то был на сей счет иного мнения, но решил до поры придержать свое замечание при себе. Понемногу стали собираться гости, большинство из которых было знакомо Онегину – о многих из них он и предположить не мог, что они причастны к тайному обществу. И вновь началось то же, что и накануне: все, кто вчера не успел подойти к Евгению, подходили нынче и докучали ему расспросами о затянувшейся поездке. Измученным взглядом Онегин отыскал хозяина дома – неужели тот так и не начнет сугубо деловой разговор? Однако Р. было не до того. Он то и дело убегал распорядиться насчет стола, но отвлекался на очередного посетителя, допытываясь, лучше ли чувствует себя его любимая тетушка (по завещанию которой гостю непременно отходило большое наследство). Потом внезапно вспоминал, что стол так и не накрыт, и бежал на кухню заказывать ужин снова и снова. «У этих поэтов суета в крови, не иначе», – презрительно подумал Онегин. Не избежал общей участи и граф Безухов – спохватившись, поэт вернулся к нему и подробно расспросил, как поживают жена, детишки, шурин и его супруга с малышами. Пьер, неизвестно почему смущенно закрасневшись, ответил, что графиня Наталья Ильинична здорова и собирается в столицу навестить мужа, но пока боится оставлять захворавшего Петрушу. Что шурин всецело посвятил себя управлению имением – и хозяйствует весьма успешно, а недавно родившая жена его поправляется, она и маленькая дочка чувствуют себя превосходно. Большое счастье, что роды, хоть и преждевременные, протекли без осложнений – очень уж боялись за графиню Марью, здоровье которой было подорвано трагической кончиной племянника. – Бедный Николенька! – воскликнул Р., по-видимому, вменивший себе в обязанность вникать в дела всех своих знакомых. – Право, друг, сердце невольно разрывается. Какой был замечательный юноша! Какие надежды подавал! Тому же около полугода, верно? – Меньше, – осипшим голосом проговорил Пьер, – четыре месяца. Эта болезнь долго мучила его. И знаете, что он мне сказал за минуту до...? «Дядя Пьер, как жаль, что я не смогу сделать того, что должен был. Я хочу быть с вами, делать ваше чудесное дело, я хочу... чтобы быть как он...» Проклятая чахотка! Он мог бы стать великим человеком, достойным своего отца! Мы с Наташей и поверить не могли... Дальнейшего разговора Онегин не слышал – к нему подошел высокий молодой поручик, румяный и цветущий, и спросил Евгения, почему тот решил вступить в Общество. Онегин отвечал не совсем искренне, но все же с удовольствием завязал долгожданный разговор о деле. Румяный поручик, по-видимому, узнавший от Р., что с Онегиным можно быть полностью откровенным, подробно объяснил ему план будущего восстания. Все выходило необычайно гладко и стройно – арест царской семьи и высылка ее за границу, отмена крепостного права и прочих отживших свое порядков, созыв Великого собора, на котором народ сам выберет нужную ему форму власти. Великолепное блестящее царство правды вырисовалось перед Онегиным. – Скажите, но ведь, по вашим словам, Общество только и ждет момента, чтобы выступить. Отчего же теперь ничего не слышно о подготовке к восстанию? – Евгений повел рукой в сторону присутствующих. – Увы, но о выступлении нечего и говорить до будущего лета, – вздохнул молодой человек, и даже румянец его как-то поблек. – Пока мы только готовимся, ищем граждан, кому небезразлична судьба Отечества... Нам крайне не хватает полков. Да и то, если бы солдат было достаточно, то мятеж все равно не имел бы смысла до смотра войск летом следующего года. Вот прекрасный повод стянуть все полки в одно место, где будет присутствовать и император! Но до того мы вынуждены бездействовать и ждать, пока наступит наш час... Горечь о том, что Онегин не служит в офицерах, как бы вежливо ни скрывал ее молодой человек, все же прорывалась наружу. Поэтому Евгений достаточно сухо завершил беседу, едва высидел долгий ужин, целиком состоящий из русских национальных блюд – щей да гречневой каши – и, не оставшись на заседание, уехал домой. Что подумал о нем граф и его товарищи? Разве это имеет значение! Теперь-то, – считал Онегин, – несносное общественное мнение не имеет над ним той власти, что раньше. Или так ему только казалось?.. От тягостных размышлений Евгению сделалось не по себе. Он отпустил извозчика на углу возле строящейся Исаакиевской церкви и бесцельно побрел по вечерним петербуржским улицам – единственно с тем, чтобы развеяться. Пересекая Сенатскую площадь, Онегин обошел вокруг монумента Петра Великого. Суровый всадник крепко сдерживал разъяренного скакуна, словно грозясь кому-то бронзовой десницей – не то далеким часовым Петропавловской крепости, не то самому Евгению [5]. От страшного предчувствия тому стало не по себе; чугунная решетка обожгла его пальцы сквозь перчатки не замеченным до сих пор холодом, и Онегин поспешно оторвался от нее. Секундное наваждение исчезло, и Евгений продолжил свой унылый променад. На Английской набережной, где он задержался, разглядывая ледяную невскую гладь и выраставший из нее островок, увенчанный золотым шпилем собора, Евгения отвлек стук копыт. Он обернулся – к нарядному особняку, где (Онегин помнил) жил его родственник, князь Михаил Гремин [6], подъезжала карета. Неизвестно, что зачаровало Евгения, но он неотрывно следил за тем, как экипаж остановился, двери с поклоном распахнул подбежавший швейцар, и на мостовую ступила тоненькая туфелька... Неужели?.. Нет, это невозможно! Это illusion d'optique [обман зрения (фр.)], неверный свет фонарей или же просто очень похожая на нее дама. Но Онегин и в потемках прекрасно различил знакомый овал лица, тоскливый взор... Тихий голос прозвенел в морозном воздухе и отразился в голове Евгения подобно звону колокола. – Здравствуй, Прохор. Муж уже вернулся? Ответа Евгений не слышал. Муж? Как связаны карета у особняка кузена, слухи о его женитьбе и... этот печальный, полный невыразимой боли взгляд?.. Да быть того не может! Словно на театральных подмостках, повторилась перед ним эта сцена в саду: заплаканная закрасневшаяся девочка, не знающая, куда спрятать глаза – и он. Холодный, строгий и даже чуть насмешливый! «Учитесь властвовать собою...» Боже! Что же он натворил!.. Княгиня, бросив невнимательный взгляд на странного господина, будто приросшего к гранитной ограде, неспешно поднялась на крыльцо, шурша платьем; швейцар затворил за ней дверь и исчез сам, но Евгений не двигался. Он не чувствовал ни того, что наступает ранняя осенняя ночь, ни усиливавшегося мороза, ни ледяного ветра, столь частого в городе на Неве. Наверное, спроси Онегина кто-то, чего он дожидается, тот не смог бы внятно ответить. Но наконец в одном из черневших окон особняка на втором этаже появился слабый огонек свечи – кто-то украдкой выглянул в окно и, заметив на набережной неподвижную фигуру, задернул шторы. Евгений отвернулся и побрел искать извозчика.