Лёлик

Сеня расшнуровал старые ботинки, снял их и поставил возле рюкзака, из которого торчала удочка и запутанная сеть. На ногах остались только тёплые шерстяные носки: побродив по заснеженным дорожкам, он понял, что ему совсем-совсем не холодно. Снег такой мягкий и горячий, словно ты не по морозу бродишь, а по солнечному песчаному берегу, где дует сухой вечерний ветер… Сеня сделал ещё пару шагов и по колено вошёл в холодные воды Старой реки, которые не замёрзли с наступлением зимы, а продолжали медленно и ровно течь в какую-то неизведанную, манящую за серебряный горизонт дивную даль. Сеня тотчас почувствовал, что его носки насквозь промокли; он переминался с ноги на ногу, желая выйти из ледяной воды, но что-то цепко схватило его за одну штанину, не желая выпускать забредшего гостя. Мальчик опустил голову, стараясь разглядеть через воду, что к нему прицепилось, но вместо этого на него глядело его же хмурое отражение. Сеня слегка наклонился, шлёпнул ладонью по воде, и отражение тут же покрылось маленькими трещинами и забурлило морской пеной, но потом вновь соединилось и ещё пуще нахмурилось. Колючий ветер теребил тёмные кудрявые волосы Сени. До слуха мальчишки донёсся еле-еле слышный, мягкий, добрый и сказочный голос: «Беги хоть на Северный полюс, прячься хоть в медвежьих берлогах, я найду тебя везде, я найду тебя…» Сеня обернулся, чтобы увидеть того, кто это сказал, но вокруг никого не было, кроме склонившихся печальных ёлочек и кустиков можжевельника, кое-где проглядывающих сквозь сугробы. Мальчик почувствовал, что больше его никто не держит, и поспешно вышел из холодной воды. Ветер продолжал гнать табун тёмных, смолистых туч откуда-то издалека, а в голове снова запел недавно услышанный голос, но всё тише и тише. Такое бывает лишь во снах. И Сеня открыл глаза. Тёмная комнатка с печкой и старым письменным столом, на котором с вечера остались лежать незаполненные бумаги. В окно, рыча и скуля, словно испуганный и брошенный пёс, бился ветер — на улице была метель. Неожиданно тихие завывания непогоды прервал громкий звонок телефона. Мужчина вскочил с кровати, сунул ноги в валенки и направился к столу: — Да-да, слушаю. — Арсений, добрый день! Это Палыч беспокоит! У меня важные новости. — Собеседник ненадолго затих, видимо, с кем-то переговариваясь, но потом вновь вернулся к разговору и затараторил во весь голос, будто стараясь докричаться из Москвы до дальнего севера. — Дело обстоит так: через три месяца мы договорились на стажировку группы молодых метеорологов в округе Баренцева моря… возьмёшься проконтролировать, так скажем, покажешь, где медведи зимуют? — Мужчина звонко расхохотался. Арсений, медленно раздумывая над этим неожиданным предложением, почесал подбородок, а после вернулся к разговору: — Конечно, Палыч! Отчего же нет? Пускай приезжают. Через сколько ты сказал, через три месяца?.. — Да, ровно через три месяца, в начале июня. Зимой они практиковались в Норвегии, а тут, знаете, подавайте… Баренцево. — Мужчина раздражённо фыркнул. — Хорошо-хорошо, сделаю заметку в журнале, — тут же ответил Арсений. — Вот и отлично!.. — Собеседник замялся, но потом решительно продолжил: — Слышишь… просьба такая, по старой дружбе, тебе-то чего… ты же всё равно в будке сидишь… — Павлович затих. — Ну говори уж, говори, — добродушно ответил Сеня. — Помнишь, когда ты ещё не уехал, в деревне собачка у меня бегала?.. Дворняга, да зато какой послушный, а шустрый-то… как пустится за живностью какой-нибудь гоняться, так потом еле догонишь. — Палыч сначала рассказывал резво, радостно, но потом замолчал и глубоко вздохнул. — А, Клевер? Тот, что постоянно цветы лопал. Как же забыть такого шального! Хорошая собака, хорошая. А что такое, к чему спрашиваешь? — ответил Сеня. — Да вот, понимаешь… аллергия у моего семейства ни с того ни с сего появилась! Все поголовно чихают и кашляют, а Антошка тем более — совсем крохотный, жена так переживает. — Голос Палыча погрустнел. — Так вот что я, собственно, прошу. — Он затих. — Возьмёшь его к себе? А то ты же знаешь все эти приюты: усыпят моего Клевера, да и забудут. А экая хорошая собака, может, пригодится тебе в работе, да хоть веселее будет, чем одному-то… Сеня призадумался: чего же не взять к себе годную да полезную животину, тем более, поможет на охоте, да и холодными вечерами всяко радостнее будет. Лет десять назад, когда он снова приезжал в Рябиновку, Клевер то носился возле его ног, то прыгал на шею да руки ласково облизывал. — Конечно. Правильно — мне с ним веселее будет, — решительно ответил Сеня. — Вот спасибо! Его тогда на следующей неделе привезут вместе с товарным кораблём, — поблагодарил Палыч. — Тебе, Сень, ещё чего-нибудь нужно? Мужчина замолчал, почёсывая подбородок. Взглянул в окно: ничего не видно, так как всё замело. Внимательно осмотрел маленькую комнатку и спокойно ответил: — Скажи, чтоб книгу привезли — Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой». А то я всё перечитал… Ах, вот ещё! И парочку газет, а то я совсем от мира отстану. — Хорошо, будет сделано. Всё, отбой, до связи, — продиктовал собеседник и, не медля, повесил трубку. И в комнате вновь воцарилась тишина, нарушаемая разве что тихим посвистыванием ветра на улице, который никак не желал успокаиваться. Но Сеня знал, что ещё пару недель, и зима пойдёт на убыль: море опять заблестит холодной пеной от северного солнца, а по берегу стройным рядком вылезут ромашки. Он иногда закрывал глаза и представлял, как лето светловолосой девчушкой резво забегает в комнатку, смеётся и дурачится, а потом выбегает на улицу и нежно гладит тоненькой рукой по мягкой траве, будто она — трава — зверь какой-то, добрый… и уставший от долгой разлуки. А потом медленно подходит к бурлящему берегу и тихонько садится на мокрый песок, напевая что-то себе под нос. И сидит так, пока не стемнеет и не станет холодно.

***

«26 февраля. Часов в шесть выглянуло бледное солнце: посветило, посветило, а потом вновь спряталось за серыми облаками. Анемометр показывает, что скорость ветра не больше двенадцати километров в час. Ветер слабый». Сеня дописал последние данные в таблицу и убрал потёртую тетрадь в деревянный ящик. Сунув карандаш в стакан, он встал из-за стола и направился на кухню, где Клевер всё ещё жевал давно остывшую кашу. Мужчина прошёл мимо собаки, приоткрыл дверцу маленького шкафчика и достал оттуда небольшой сухарик, который тут же с удовольствием засунул в рот. — Давай быстрее, Клевер. Как доешь, так пойдём на разведку местности. А то давненько мы с тобой не прогуливались… так ведь и живот отрастить недолго. — Сеня поправил руками пуговицу на тёплой кофте, а тем временем Клевер, облизывая морду, медленно отошёл от миски. Мужчина схватил со стула громоздкий пуховик, напялил на ноги шерстяные носки и валенки, достал из тумбочки пару рукавиц, а после направился к двери, перед этим пронзительно свистнув: — Эй, пошли! Клевер резво выбежал на улицу, носясь по сугробам и вынюхивая что-то носом в снегу. Сеня прикрыл дверь, повернул ключ и спрятал его в карман. Еще не было и одиннадцати, но на улице уже стало темнеть. Несмотря на это, было свежо и морозно: море всё ещё тихонько спало, а облака медленно двигались к тёплому югу. Снегопада не было уже больше недели, так что сугробов стало немного меньше, да и вообще в воздухе уже вовсю пахло весной — сухими травами и юными подснежниками. Но и с наступлением дивного марта Сене было не суждено их увидеть, как каждую весну в Рябиновке, поскольку здесь лишь только лениво выползала молодая травка и расцветали крохотные кустики черники. Мужчина отвлёкся от собственных мыслей, потому что Клевер где-то неподалёку разрывал глотку громким лаем. Сеня поспешил к берегу, куда понеслась шальная собака. Запыхавшись, он остановился, поставив руки в боки и улыбаясь: — Эх ты, дурачок. Клевер весело носился за пушистыми серыми чайками, которые то улетали от прыткой собаки, то вновь возвращались, садясь на берег в поисках вкусной мелкой рыбёшки. Они громко и противно кричали, но, несмотря на это, казались такими удивительными и волшебными жителями моря. Вот уж кого можно было назвать отпетыми отшельниками: путешествуют от океана к океану, посидят на одном камушке, отдохнут и вновь отправляются за таинственный светлый горизонт. И никогда их не тянет к родному дому, и некуда им возвращаться… — Пошли, — свистнул Сеня, когда Клевер вдоволь наигрался. Пройдя немного вдоль берега, мужчина свернул на узкую тропинку, по которой всегда и бродил, исследуя северный пейзаж: то там покажется величественная снежная глыба льда, то там заблестит синими искрами. Они молчаливо наблюдают за морем и кажется порой, что о чём-то перешёптываются, замышляют что-то. Будто хотят уйти, а не могут. А некуда. Пёс рванул вперёд. Остановившись, он сунул нос в снег и вновь неожиданно залаял, а после грозно и страшно зарычал. — Да успокойся ты со своими птицами, — пригрозил Сеня. Но Клевер всё не унимался: сначала он помчался вперёд, а потом завернул на какую-то тропинку и вовсе скрылся за ледяной скалой. — Куда же ты несёшься, безмозглый! — крикнул мужчина и рванул вперёд за собакой. Снег хрустел под ногами. Сеня, тяжело дыша, прекратил бежать и уже медленным шагом завернул на ту же дорогу. Клевер стоял и усердно копал что-то лапами. Мужчина подошёл ещё немного ближе, и сердце его от страха сильно заколотилось. Клевер бегал вокруг большой белой медведицы, что неподвижно лежала на бордовом от крови снегу. Под большой лапой тихонько, но жалобно попискивал маленький медвежонок. Кое-где снег был светло-красным, где-то потемнее, когда-то беленькая шкурка теперь вся была перепачкана алыми пятнами. «Браконьеры», — с ужасом подумал Сеня, наклоняясь над медведицей. От простреленного живота широко тянулся кровавый след. Видимо, медведица ещё пыталась идти вперёд после нападения. «Какому чудовищу понадобилось мучить животное, но не воспользоваться и не забрать шкуру?» Сеня подошёл ближе к медведице и посмотрел на ее морду: глаза открыты, а сама не дышит. «Мертва». Он поднял тяжёлую лапу, после чего медвежонок медленно пополз к маминой морде, но не успел, так как мужчина подхватил его на руки, расстегнул верхние пуговицы пуховика и усадил медвежонка под куртку. Зверёнышу было не больше трёх месяцев — маленькие когти и беленькая шёрстка подтверждали это. Он поначалу извивался и раздражительно сопел, но потом успокоился и жалобно и пронзительно запищал.