Дмитроглифы

      Июль баловал петербуржцев ливнями, грозами и ночными заморозками. Каждый день женихи и невесты боролись со шквальным ветром, который выворачивал зонты наизнанку, а Дима фотографировал их отражения в лужах и успокаивал: «Дождь — это символ плодородия», хотя был уверен, что дождь на свадьбу — это к слезам.       Вечером он приходил домой и лежал на раскладушке с ноутбуком. Ему нужно было обрабатывать свадебные фотографии, ставить невест на ладошку, а женихов класть на руки друзьям, но вместо этого он читал в интернете стишки-пирожки и тестировался на интеллект. Выходило, что он очень умный. Если его донимал голод, он заваривал куриный доширак. Так проходили дни и недели, но легче ему не становилось. Случайно сжечь флешку с уникальными фотографиями — это ещё полбеды; катастрофа в том, что он обнаружил невосполнимую потерю только в Питере. Дима в сотый раз вызвал в памяти картину дымящихся останков рубашки и застонал от горя.       В тот день, когда он выпал из Гростайна в дружеские объятия профессора Олафсона, за дверью музея бесновался Антон:       — Эй, мужик, выходи, или я всё тут разнесу! Последний раз Диму видели с тобой! Куда ты его увёл? Верни мне моего парня!       Английский язык Антон знал, но орал почему-то на русском. Олафсон испуганно прошептал:       — Этот человек целый день за мной гоняется. Кто это? Твой муж? Такой страстный! Я его боюсь.       — Я сам его боюсь, — буркнул Дима. — Он то пассивный как дохлый тюлень, то отжигает за троих. Подожди меня тут, о’кей? Я разберусь с моим бывшим, потом вернусь и всё тебе расскажу. Олафсон, ты не представляешь, как там здорово!       Но вернуться Диме не удалось. Антон, переволновавшийся за последние сутки больше, чем за всё время их знакомства, накинулся на Диму с претензиями и даже немного побил. Дима отвечал в меру сил, но весовые категории были не равны, к тому же он стеснялся драться на глазах туристов. Некоторые достали телефоны, чтобы заснять видео потасовки. Подняв руки в жесте капитуляции, Дима сел в машину. Антон сообщил, что они выбились из графика, а кемпинг, в котором планировалась ночевка, уже закрылся, поэтому придётся вернуться в Финляндию и проложить новый маршрут с учётом отставания. Как говорил Суворов, дисциплина — мать победы. Мать-мать-мать. Дима сполз по сиденью, надвинул на глаза бейсболку и притворился мёртвым. На самом деле он перебирал свои эротические переживания, как Кощей Бессмертный перебирает злато и серебро. И часа не прошло, как он лежал под Ру. Стоял. Задом стоял, передом лежал.       — Так где ты шлялся целые сутки? — спросил Антон, когда выехал на трассу. — Почему телефон был вне зоны?       Дима не ответил. Он загородился от Антона волосатой грудью Ру, его мускулистыми ногами и толстым пенисом и чувствовал себя как в домике. Никакой враг не заберётся внутрь, пока там горячо, и влажно, и пахнет...       — Чем от тебя воняет?       — М-м-м... оленями?       Антон нюхнул в сторону Димы и скривился. Задумчиво проехал ещё с километр и затормозил на обочине горного серпантина.       — Нет, олень — это я. Рогатый такой олень. От тебя несёт коньяком, потным мужиком и спермой.       — Не может быть.       — Какая же ты блядь, Дима! Я переживал, что бросил тебя на дороге, где одна машина в час проезжает. Думал, ты плачешь там в тундре и делаешь правильные выводы. Раскаиваешься... А ты за сутки успел кого-то подцепить, переспать с ним и сидишь теперь передо мной и хлопаешь глазами, как пьяная школьница. Кто он?       Дима сглотнул и выпрямился. Если получать по морде, лучше сидеть, а не лежать.       — Я попал в прошлое. Познакомился с вождём племени...       — Ты дебил?       — Когда-нибудь это должно было случиться. Я тебя не люблю.       — А его что, любишь?       — Да.       Антон вышел из машины и попинал камни на обочине. Пыль относило в сторону обрыва, и она медленно исчезала за ограждением. Дима сжался на сиденье. Антон сел в машину, пристегнулся ремнём безопасности и сказал:       — Я довезу тебя до ближайшего аэропорта. Полетишь в Хельсинки, оттуда доедешь до дома на автобусе. Соберёшь вещи и свалишь из моей квартиры. Всё понял? Возражений нет?       — Понял, не дебил.       Всё время до вылета Дима провёл в туалете аэропорта, проклиная Антона, который накаркал.       На следующий день он от него съехал. Поселился в своей мастерской на Васильевском острове. Это была небольшая комната в коммуналке на первом этаже, рядом с метро, на улице с высокой проходимостью. Для бизнеса удобно. Потом, после продажи доисторических фотографий, можно будет купить квартиру в хорошем доме. Дима поставил раскладушку под вспышками и отражателями, развесил вещи на штативах. После этого решил глянуть, что же он наснимал в неолите. Но драгоценной флешки нигде не было. Она осталась в кармане сгоревшей рубашки. Зато интеллектуальные тесты Дима щёлкал на раз-два.

***

      Работа свадебного фотографа не так весела, как думают люди, далёкие от искусства. Ладно, таскать на себе тяжёлое оборудование в морозы, дожди и зной — это часть работы, от этого никуда не денешься. Самое страшное — неадекватные клиенты. Невесты, требующие снимать себя только с левой стороны и непременно сверху, ни в коем случае не снизу. Снизу у них второй подбородок и первые морщины. Женихи, мечтающие получить за три рубля африканскую страсть: шестьсот качественных фотографий, коллажи для родственников и альбом класса премиум. Гости, которые уверены, что он обязан снимать их до конца банкета, а потом прислать фотографии на электронную почту. А в чём проблема? Это же пять секунд.       И хотя обычно Дима работал с огоньком, и даже притворялся, что снимает невесту с нужного ей ракурса, этим летом всё шло наперекосяк. Штатив валился из рук. В буквальном смысле слова.       Знакомый тамада сказал, что больше не будет рекомендовать его заказчикам. Дима ответил, что ему плевать.       Однажды, когда хандра совсем его измучила, он набрал в поисковике: «Петроглифы в Норвегии». На первой же фотографии он увидел оленей за оградой и мужчину с дубинкой наперевес. Он был похож на Ру. Сердце застучало, ноздри защекотал запах первобытных костров. Нужно вернуться! Вот решение проблемы! Добраться до Хельсинки или Осло, сесть там на самолёт, летящий на север, а оттуда доехать до музея. Не обязательно же пилить три дня на машине. Северные сияния в тех краях бывают часто, портал наверняка активирован большую часть года. Надо поговорить с Олафсоном! Только серьёзно, без спешки. Сходить с ним в ресторанчик, выпить пива и поболтать в душевной обстановке. А ещё нужно запастись памятью и батареями, чтобы хватило на несколько съёмочных дней. А девчонкам накупить подарков, особенно Му, пусть порадуются. Духов из недорогих, но стойких, типа «Красной Москвы», и бус, бус. Все аборигены обожают яркие бусы! И Павлово-Посадские платки, они красивые и зимой пригодятся. И нормальный чугунок литров на двадцать, чтобы готовить рагу на весь колхоз. И конфет, они же никогда не пробовали! Хоть килограмм «гусиных лапок». А для Ру... Для Ру — швейцарский армейский складной нож. Его можно подарить в первый день. А во второй, после ночи любви (долгая прелюдия, поцелуи, взаимный минет, серия анальных оргазмов), можно подарить что-то ещё. Спиннинг с блёснами. Охотничью винтовку. Своё сердце на блюдечке с голубой каёмочкой.       Дима открыл мобильный банк и увидел, что на его счёте три тысячи семьсот рублей. Потом позвонил знакомому тамаде и извинился. Попросил впихивать его на любые свадьбы и пообещал щедрый откат. Что ж, пара месяцев ударной работы, и можно накопить на поездку в Норвегию. В ту ночь Дима впервые спал спокойно.

***

      В августе ему в голову пришла гениальная мысль: разведать обстановку и подготовить рынок сбыта. «Нэшнл Географик» — само собой, но и местные учёные должны заинтересоваться. Это же научная сенсация. Недолго думая, он позвонил на кафедру археологии Института истории. Бестолковая секретарша долго не могла понять, чего он хочет:       — Вам нужен какой-нибудь профессор, который занимается каменным веком?       — Всё верно. И наскальными рисунками. Петроглифы там всякие с оленями и человечками.       — Но... но у нас все этим занимаются. Мы же Институт истории.       Дима вздохнул, открыл сайт института и нашёл перечень сотрудников:       — С заведующим кафедрой археологии доктором исторических наук Новиковым я могу поговорить?       — Разумеется.       — Так переключите меня на него. Пожалуйста.       — Он на раскопках.       — Понятно... А вот этот, профессор Савицкий, с ним я могу пообщаться?       — Разумеется! Только он тоже на раскопках.       — Петрищев?       — На раскопках.       — Давайте так: кто у вас есть в институте прямо сейчас?       — М-м-м... Рудов был.       — Будьте так добры, соедините меня с профессором Рудовым.       — Он доцент.       — А профессоров нет?       — Разумеется, есть! — обиделась она.       — На раскопках? — уточнил Дима.       — Да!       — Согласен на доцента. Соединяйте.       — А я не знаю, где он. Он читал лекции заочникам, а потом общался с абитуриентами. А сейчас, наверное, в столовую пошёл. У нас обед, между прочим. Я случайно трубку взяла.       — Ну, извините! Я тоже не каждый день обедаю. Так что, никакой надежды поговорить с Рудовым, я правильно понимаю?       — Ну, почему же? Приходите и поговорите, пропуск я вам выпишу. Как вас зовут?       — Дима Сидоренко.       Институт располагался на Васильевском острове недалеко от мастерской, и Дима решил прогуляться пешком, несмотря на ураганный ветер и дождь. Погода всё никак не налаживалась. Нарядный дореволюционный особняк с ажурными балкончиками так и просился на свадебные фотографии. Дима оценил здание профессиональным взглядом и юркнул в парадную.       Кабинет доцента Рудова находился в таких ебенях, что без схемы, выданной вахтёром, Дима заблудился бы насмерть. Потом студенты-археологи очищали бы его косточки своими беличьими кисточками. Он постучал в дверь, на которой сохранились остатки золотой росписи. Пахло пылью и старьём.       — Да-да, входите, — пригласили его.       Дима вошёл. В маленьком помещении, от пола до потолка заваленном книгами, картами, обломками камней и стопками иллюстрированных журналов, за старинным резным столом сидел Ру. На нём была водолазка и потёртый пиджак с короткими рукавами. На лацкане красовался эмалевый значок с надписью «Турист СССР». Волосы вождя были убраны в гладкий хвостик, бородка аккуратно оформлена, на носу — круглые очки в стиле Джона Леннона. Одно очко было треснуто.       Дима замер посреди кабинета. Доцент Рудов вежливо подождал, пока его посетитель отомрёт, не дождался и спросил:       — Чем могу служить, молодой человек? Вы по поводу поступления?       Дима ответил:       — Нет, я по поводу... по поводу...       — Да-да?       — Что «да-да»? Хочешь сказать, ты меня не узнал?       Рудов поправил очки:       — А должен был?       — Ты... Ты трахал меня месяц назад! Выкрутил мне руки и драл минут сорок, пока я журчал как Петергофский фонтан. Ты должен был меня запомнить!       — Кхм-кхм... Простите, а где происходил сей акт однополой любви?       — Где?! В неолите, на оленьей шкуре!       — Неолит — это название какого-то клуба?       Дима задохнулся от возмущения. Подбежал к столу и перегнулся через груду бумаг:       — Ах, ты не знаешь, что такое неолит?! А ты точно доцент исторических наук? Подумай хорошенько! Может, ты вождь первобытного племени? Гыр-гыр?       Рудов снял очки и посмотрел на Диму голубыми глазами, такими же яркими, как эмаль на значке. В них не было ни насмешки, ни вражды, ни затаённого превосходства. Стоп. Глаза. У Димы подломились ноги, он медленно опустился на стул. Овал лица плавный, надбровные дуги вполне современные, губы полные и розовые. Но главное — нет бешеных чёрных глаз, пылающих яростью, страстью и властью. Глаза — зеркало души, их не подделать.       — Извините меня, ради бога, — залепетал Дима, чувствуя как загорелись уши. — Я, кажется, обознался. Господи, как стыдно-то...       — Ничего, молодой человек, бывает. Я со своими минус пять тоже часто ошибаюсь, — доцент улыбнулся, и сходство с Ру рассеялось.       Интеллигентная близорукая улыбка смягчила и опростила его лицо. Он стал похож на соседа-ботаника, который попадался Диме под ноги в коридорах коммуналки и неизменно извинялся. Наверное, за то, что мешал Диме таскать туда-сюда гигантские софт-боксы.       — Если вы на меня не сердитесь... извините, не знаю вашего имени?       — Рудов Олег Петрович к вашим услугам.       — Дмитрий, — представился Дима. — Если вы и правда на меня не сердитесь, Олег Петрович, разрешите угостить вас кофе и пирожными. Я должен как-то загладить свою дикую выходку. Это всё из-за него, нервы ни к чёрту.       — Ну, что вы, не стоит...       — Или вы предпочитаете пиво и колбаски? Я не отстану. Пожалуйста! К тому же есть серьёзный разговор, я ведь не просто так пришёл.       — Ну, хорошо, Дмитрий, пойдёмте. На сегодня я свободен. Выпьем по чашечке кофе, но с одним условием, — Олег Петрович вышел из-за стола и надел зелёные резиновые сапоги. — Вы расскажете мне о человеке, с которым меня перепутали. И про неолит тоже, я всё-таки историк, мне интересно.

***

      Как все высокие грузные люди, пренебрегающие спортом, Рудов сутулился и был неуклюжим. Старомодный костюм и резиновые сапоги превратили бы его в законченного фрика, если бы не свежее одухотворённое лицо. Дима подумал, что такой препод должен нравиться студентам. По крайней мере, ему самому во времена студенчества именно такие и нравились — мягкие, добродушные и глубоко влюблённые в науку.       Они сидели в полуподвальном ресторанчике у выщербленной кирпичной стены, которая наверняка помнила и работяг с завода Карра и Макферсона, и их возлюбленных белошвеек. На столе горела свеча в латунном подсвечнике и остывал «Айриш кофе», наполняя воздух жарким ароматом ирландского виски.       Дима шиковал. Денег у него было мало, и жил он в режиме строгой экономии, но внезапное желание обаять доцента победило здравый смысл. Дима заказывал уже третью порцию кофе и всё рассказывал, рассказывал Олегу Петровичу свою невероятную историю. О том, как поссорился с бойфрендом и пошёл бродить по музею петроглифов. Как познакомился с профессором Олафсоном, которого уволили за абсурдные теории и общую психическую нестабильность. О том, как профессор открыл ему портал в прошлое, и Дима провалился в каменный век. О том, как встретил там великолепного дикаря, отказался разделить ложе с его жёнами и в итоге соблазнил его самого. О том, как просрал флешку со ста двадцатью восемью гигабайтами сенсационных фотографий.       Олег Петрович пил кофе, фыркал и смеялся над тем, как Дима в лицах изображал то профессора Олафсона с его корявым русским, то разъярённого Ру с его «пуу-пуу хрям-хрям», то несчастного Антона, который так и не понял, какая муха укусила его парня. Отсмеявшись, Олег Петрович сказал, что фотографии Димы (если он их добудет и они окажутся подлинными) взорвут научное сообщество почище Хиросимы. Это будет открытие века, Нобелевская премия мира и деньги, которых хватит до конца жизни.       — Вот и я так думаю! Поэтому коплю деньги на вторую экспедицию, — поделился Дима, довольный реакцией слушателя. — И таких глупых ошибок я больше не совершу. Слишком дорого они мне обходятся.       — О, да, — согласился доцент, — как ни прискорбно осознавать, деньги в нашей жизни играют немаловажную роль. Если бы я был богат, я бы целиком посвятил себя разгадке археологических тайн.       — Типа Гростайна?       — Да, типа Гростайна. К сожалению, моей зарплаты едва хватает на жизнь. Я и не мечтаю увидеть норвежские петроглифы собственными глазами.       Дима подумал, как было бы удобно взять доцента с собой. Во-первых, он всё-таки специалист по каменному веку, во-вторых, приятный собеседник, в-третьих, симпатичный мужчина, несмотря на облезлый пиджак со значком. Весь вечер Дима присматривался к Олегу Петровичу и подмечал детали: жест, которым доцент заправил за ухо прядку волос, манеру смеяться, откидывая голову назад, отставленный мизинец.       Основательно захмелев, Дима спросил:       — А сколько вам лет, Олег Петрович?       — Двадцать девять.       — Ого! — вырвалось у Димы.       — Думали, мне сорок? — он горько улыбнулся. — Я живу с матерью, она тяжело больна. Это налагает определённые обязательства.       — Сочувствую. Вы не женаты?       — Нет, я одинок.       Дима помялся и спросил в открытую:       — А вы не гей случайно?       Доцент сгорбился ещё больше, уткнулся носом в кофейную пенку и пробормотал:       — Я... я не знаю... теоретически такая вероятность не исключена... но я не проверял...

***

      Перед Ру было неловко. Теперь, засыпая, Дима представлял не красавца-мачо с кубиками на прессе, а скромного и обаятельного увальня. Было в доценте Рудове что-то невыразимо притягательное: добрые влажные глаза, тихий нрав, увлечённость археологией и преподавательской деятельностью. Все разъехались на раскопки, а он торчал в своём институте с утра до ночи. Подтягивал отстающих студентов, принимал экзамены.       Дима представил, как входит в аудиторию, а там никого нет, только Олег Петрович сидит за столом и что-то пишет.       — Я бы хотел пересдать экзамен по истории неолита.       Доцент поправляет очки:       — Похвальное усердие, Дмитрий. С чего начнём?       Дима усмехается одним уголком рта и разворачивает стул с Олегом Петровичем в свою сторону.       — Вот с этого, — приседает и расстёгивает молнию на старомодных доцентовых брюках.       — Что вы делаете! — говорит Олег Петрович. — Прекратите, я не гей... то есть я не уверен, но... пожалуйста, не надо... о, да, да...       На этом фантазия обрывалась, и Дима дрочил, ни о чём не думая. Через несколько дней он так соскучился по Олегу Петровичу, что пригласил его в кино. И тот согласился.       Они договорились встретиться на площади Восстания, и сердце Димы ёкнуло, когда он различил в толпе высокую неуклюжую фигуру. Олег Петрович ускорил шаг и запыхавшись спросил:       — Я опоздал, да? Прошу прощения, час пик, мне пришлось пропустить два автобуса.       — Всё нормально, мы успеваем на наш сеанс. Надеюсь, вам нравятся истории про Тарзана? — спросил Дима. — Я с детства был влюблён в этого дикаря. Помню, выпросил у родителей стольник, чтобы купить журнал с его фотографией.       — Кажется, ваши пристрастия с возрастом не изменились, — мягко пошутил Олег Петрович, а Дима подумал, что в данный момент не дал бы за Тарзана и трёх копеек.       В темноте кинозала он закинул руку на плечи Олега Петровича. Тот не протестовал. Он словно потерялся в экранных джунглях и не замечал обнимающей его руки. Приняв такое поведение за молчаливое поощрение, Дима положил другую руку на круглое колено, а потом украдкой понюхал ухо Олега Петровича. Оно пахло дождём и городом. Настоящее питерское ухо.       — Вы мне нравитесь, — сказал Дима, но Олег Петрович не отреагировал.       После кино Дима предложил съесть по гамбургеру.       — О, к сожалению, я не могу составить вам компанию.       — Почему? — спросил Дима с улыбкой. — Я вам не нравлюсь? Хотите побыстрей от меня отделаться?       — Ну, что вы, Дмитрий! Как вы могли такое подумать!       Толпа их обтекала, толкая друг к другу. Олег Петрович был выше на голову, но он так сутулился и переминался с ноги на ногу, что казался одного роста с Димой.       — Тогда почему? Пойдёмте, вы наверняка голодны после работы.       Эмалевые глаза доцента блеснули слезами, и Дима догадался.       — Я угощаю! Устроим пирушку за мой счёт.       — Благодарю, но...       — А вы расскажете мне о петроглифах! Неужели ваша лекция не стоит гамбургера и стакана пепси?

***

      — Сам я в Норвегии не бывал, но мои коллеги, работающие с наскальной живописью, ездили на раскопки и семинары. Ещё в советское время. Я вчера поднял из архива отчёты тех экспедиций. Ради вас, Дмитрий.       — Спасибо! — Дима был тронут. — Приятно, что вы мне поверили. Я боялся рассказывать о своём путешествии во времени: люди могли подумать, что я чокнулся. Ведь даже Олафсону не поверили, а он профессор и всю жизнь изучал петроглифы.       — Кстати, Олафсон сотрудничал с русскими экспедициями.       — Так вот откуда он знает язык!       — Возможно. Он тогда был аспирантом. Именно он обратил внимание учёных на скалу необычной формы, которая получила название Гростайн. В переводе с норвежского это «серый камень». Петроглифов на нём мало и они не такие, как на «бараньих лбах» из серого песчаника.       — Точно! На круглых валунах олени, рыбы, лодки и человечки, а на Гростайне — символы, похожие на письменность. Олафсон сказал, что никто не может их расшифровать.       — Он не соврал. Эти символы настолько необычные, что руководство музея решило изолировать скалу от остальных экспонатов. Построили вокруг неё помещение и пускают туда только организованные группы туристов. А то многие пытались отколоть кусочек на память.       — Ещё бы! Гростайн мерцает и светится, а внутри него плавают разноцветные штуки и взрываются фейерверки. Я бы тоже хотел себе кусочек!       К их столику подошла официантка с тяжело гружёным подносом:       — Бургер с грибами, биг бургер с сыром, барбекю чикен салат, луковые кольца, картофель фри и два молочных коктейля на десерт.       — А попить? — спросил доцент.       — Напитки без ограничений около кассы.       Олег Петрович с такой жадностью набросился на свой бургер, что Дима застыл. Дежавю. Он сунул в рот луковое колечко и наморщился, вспоминая, где мог видеть подобную картинку. Из ступора его вывел громкий хруст: Олег Петрович кидал в рот картошку фри и со вкусом чавкал. Дима засмотрелся на его белоснежные зубы и розовые губы. Мысли потекли в ином направлении, далёком от археологии.       — Да, лакомый кусочек, только никому не удалось его заполучить.       — Что?       — Кусочек Гростайна. Даже учёные не смогли взять пробу камня. Хотя они и колотили по нему, и пилили, и пытались заложить в трещину взрывчатку. Ничего не вышло. Трещин не нашли. Гростайн — это монолит, абсолютно цельный и невероятно твёрдый. Его состав так и не был определён. Может, это и не камень. Каким образом люди оставили на нём надписи — неразрешимая загадка для всего археологического мира. В настоящее время таких инструментов нет.       Олег Петрович присосался к соломинке и потянул пепси-колу. Его заросшие мягкой бородкой щёки втянулись вовнутрь. Дима ощутил приятный спазм в животе.       — Ну, не знаю, я легко выцарапал на нём своё имя.       Ломтик картофеля упал Олегу Петровичу на штаны, но он, кажется, не заметил.       — Что вы сказали? Повторите.       — Я написал на Гростайне: «Дима».       — Где?!       — У земли, в самом низу. Немного справа. Я был немножко пьян, у меня было радостное настроение, а неподалёку старушка стучала по зубилу. Мне тоже захотелось что-нибудь выцарапать. Типа на память.       — На бесценном артефакте, обладающем уникальными свойствами?! Рядом с древними петроглифами вы нацарапали свои... дмитроглифы?!       — Ха-ха, дмитроглифы! Я там песочком присыпал, никто не заметит. Интересно, в наши дни эта надпись видна? Наверное, стёрлась за пять тысяч лет, я там не сильно камешком поработал.       Олег Петрович тщательно вытер руки салфеткой и достал из портфеля планшет. Открыл какую-то фотографию и зашевелил пальцами, увеличивая масштаб.       — О, у вас есть фото Гростайна? — догадался Дима. — Дайте глянуть.       Олег Петрович повернул планшет и спросил:       — Значит, «Дима»?       Внизу скалы явственно виднелась чёткая надпись. Будто вчера сделана. Коряво, но миленько. «Дима + Ру».       Проводить себя Олег Петрович не разрешил. Сказал, у него много работы и он должен вернуться в институт. Дима, распалённый видом того, как молниеносно Олег Петрович высосал молочный коктейль, смог добиться только согласия на второе свидание.