***
Дима впервые за лето отскрёб комнату до блеска. Собрал и вынес пустые коробочки из-под доширака, пивные банки и чебуречные упаковки. Сдвинул к одной стене стойки с отражателями, у другой стены положил на пол матрас. На раскладушке-то неудобно будет, Олег Петрович крупный. Застелил матрас новым икеевским бельём, гладким и прохладным — не пожалел полторы тысячи рублей для создания постельного уюта. Сверху бросил белую оленью шкуру на малиновом подкладе, получилось по-скандинавски стильно. Под подушку он засунул флакон смазки и презерватив: если у Олега Петровича это первый раз, пусть всё будет по-человечески. Дима хихикнул, вспомнив свой первый раз. Также он купил три бутылки вина — не самого дешёвого, но со скидкой. Купил винограда, спелых персиков и, на всякий случай, говяжьих сарделек. У Олега Петровича здоровый аппетит. Если он и трахается, как ест... Он пришёл, когда стемнело. Сгорбившись, шастнул по коридору в комнату, словно боялся, что его увидят. В мастерской он огляделся, увидел ложе страсти, вино и фрукты на подносе и нервно затрещал пальцами. Дима сказал: — Вы самый интересный, талантливый и увлечённый человек, которого я встречал. Я хочу вас с первой встречи, но это ни к чему не обязывает. Если вы почувствуете хоть малейший дискомфорт, я к вам не притронусь. Мы будем спать как братья. — У меня нет брата. — Оу... ну, как брат с сестрой. У вас есть сестра? — Если позволите, я схожу в ванную комнату. — Конечно-конечно. Я вас провожу, чтоб вы не заблудились. — Надеюсь, вы не возражаете, если я надену свою любимую пижаму? Мне так будет комфортнее. У Димы защемило в груди. Бедный Олег Петрович. Нервничает, наверное, до потери пульса. Для учёного сухаря, интроверта и закоренелого девственника прийти в гости к мужчине, который собирается его трахнуть, — должно быть, чрезвычайное жизненное событие. Пока Олег Петрович отсутствовал, Дима уселся по-турецки на постель, понюхал под мышками и отщипнул виноградинку. Слабый вечерний свет проникал сквозь жалюзи и расчерчивал комнату полосами. За окном шумели машины, доносились обрывки смеха и разговоров. Когда Дима устал ждать и начал волноваться, в комнату вошёл Олег Петрович. На нём была голубая фланелевая пижама, застёгнутая под горло. Длинные рукава ниспадали до костяшек, широкие штаны скрывали форму ног. На носу поблёскивали очки с треснутым стеклом. Дима вскочил и обнял Олега Петровича, согревая своим теплом, вливая в него решимость. Потом осторожно снял очки и поцеловал растерянное лицо. Коснулся поджатых губ. И Олег Петрович расслабился, положил голову Диме на плечо. — Вы невероятный, — шепнул Дима и потрогал за фланелевые яйца. — Снимете штаны? — Нет. — Ладно, — не стал спорить Дима. Он увлёк Олега Петровича на шкуру, зацеловывая, как застенчивую барышню. Тот алел щеками, вздрагивал и даже постанывал, но выставлял перед собой растопыренные пальцы, как противотанковые ежи. Это мешало его ощупывать. О том, чтобы снять или хотя бы расстегнуть пижаму, не было и речи. Дима разделся первым и заметил, что Олег Петрович его рассматривает. Наверное, впервые увидел член. Дима покачал им из стороны в сторону, наслаждаясь производимым эффектом. — А вы раздеться не хотите? Тут жарко, да и неудобно в пижаме. — Нет. — А... как? Олег Петрович лёг на живот и приспустил штаны. Фантастический вид открылся Диме. Выпуклая, пушистая, обольстительная жопа покорила его с первого взгляда. Дима упал в неё лицом и вдохнул запах цветочного мыла. Не в силах отказать себе в удовольствии, он вгрызся в плоть зубами. Из Олега Петровича вырвался хриплый рык, и Дима понял, что можно. Раздвинул ягодицы и облизал трепетное невинное отверстие, которое явно не использовалось как вход. Он полировал его языком, пока Олег Петрович не выпятил свой зад самым непристойным образом. Дима, пьяный от желания, попробовал стащить пижаму. Хочется же и член потрогать. Хотя бы увидеть. Но Олег Петрович намертво вцепился в штаны, не подпуская к паху, словно жопа — это единственное, что он мог предложить миру. Может, у него член маленький? — Не снимете? — Нет. — Ладно. Если ему так легче, то пускай. В свой первый раз Дима тоже оголил только попку, а шлем, пуховик и лыжи снимать не стал. И это при всей его любви к красавчику инструктору. Дима заботливо смазал и растянул Олега Петровича. Не суетился. Если человеку не понравится дебют, он может вообще отказаться от секса. Входить надо сильно, но плавно, решительно, но нежно. — Готовы? — спросил он у Олега Петровича. Тот шумно засопел, прогнулся в пояснице и впился пальцами в оленью шерсть. Значит, готов. Чувствуя, как перед ним открываются узенькие, словно игольное ушко, ворота рая, Дима вошёл. И над ним запели ангелы. Потом они пили вино и ели персики, пачкая липким соком Димину грудь и пижаму Олега Петровича. Он так её и не снял. Дима спросил: — Но как же вы в одежде? Вы хоть кончили? — Кончил, спасибо за беспокойство. — Вы впервые переспали с мужчиной, да? По вам заметно было, вы так мило зажимались, — улыбнулся Дима. Вино ударило в голову, хотелось дурачиться и трахаться дальше. Персики быстро кончились, виноград тоже. — А хотите сарделек? У меня есть вкусные сардельки! — Хочу, спасибо, — не стал ломаться Олег Петрович. Бедный доцент, как он живёт на свою мизерную зарплату? Надо будет подарить ему немного денег, когда фотографии каменного века разлетятся по всему миру. Миллиончик, к примеру. Пусть двигает науку, он способный. Съев сардельки, Олег Петрович засобирался домой. Как Дима ни ластился, как ни соблазнял феерическим минетом и самым проникновенным риммингом, Олег Петрович не остался. «У мамы давление сегодня скачет, и сахар, и гормоны щитовидной железы...» — сказал он, и Дима его отпустил. Спросил у двери: — До завтра? — До завтра. — Вы хоть немного меня любите? — Дима шутливо подбоченился, выставляя вперёд белые натянутые плавки. Больше на нём ничего не было. Олег Петрович скользнул взглядом по обнажённому телу и сказал, медленно подбирая слова: — Вы знаете, в моей жизни есть только одна любовь, одна страсть и одно наваждение. — Археология? — Верно. — И всё? И ничего больше? — Долгое время я думал, что да... — туманно ответил Олег Петрович и ушёл.***
Стоя в кассе банка, Дима обнаружил, что в рюкзаке нет кошелька и паспорта. Он извинился перед кассиршей и вытряхнул содержимое на стойку у окошка. Ключи, телефон, зонтик, маленькая фотокамера, пухлый ежедневник, кружевная подвязка алого цвета, конфетки «Рондо», пачка особо прочных «Контекс», сырная булочка в полиэтилене, пилюли от поноса... Когда успели вытащить? Где? Он ничего не почувствовал! А ведь Антон предупреждал, что нужно следить за рюкзаком в метро и маршрутках. Воришек много, а молния на виду. Дёргай за собачку — и бери, что хочешь, особенно если клиент мыслями и чувствами в игольном ушке. Всё теперь! Пока восстановишь паспорт, пока получишь финскую визу — недели две-три точно пройдёт. И это если везде по срочному тарифу. А денег-то на срочный тариф нет. Гадство! Чтоб тебе эти деньги поперёк горла встали! Чтоб тебя поймали и на зоне опустили! В кармане нашлась мелочь, и Дима вернулся на родной Васильевский остров. В студию не пошёл, отправился прямиком в Институт истории за утешением и поддержкой. Позвонил с проходной в кабинет Олега Петровича, тот ранняя пташка, наверняка уже работает, но гудки пищали, пищали, пищали... Набрал кафедру. Секретарша спросила: — Вы к кому? — К доценту Рудову. Выпишите пропуск, пожалуйста, а то он трубку не берёт. — Разумеется, не берёт. Он на раскопках. — Где?! — В Норвегии, кажется. Так-то он мне не докладывает. Молодой человек, звоните в сентябре, вернётся ваш доцент Рудов. Дима сполз по стеночке на пол. Хотел что-то сказать, но кроме «гыр-гыр» из глотки ничего не шло. Выдавил: — Но как же так-то... Он же вчера вечером... Кто он вообще такой... — В смысле? Доцент Рудов он! Пишет докторскую по наскальной живописи — древние петроглифы, что-то в этом роде. Вы же сами такого хотели! Хотел, ещё как хотел. Петроглифы-дмитроглифы. Археология — моя единственная страсть. — А он ничего не просил мне передать? — Он просил передать пиджак и очки профессору Петрищеву, когда тот вылезет из своего могильного кургана в Карелии. Уж не знаю, где Олег Петрович раздобыл этот древний петрищевский пиджак... Бросают вещи где попало, такие рассеянные... А Диме Сидоренко он ничего не просил передать, — она замолкла, потом спросила с сочувствием: — А он обещал, да? — Нет, — Дима тяжело сглотнул, — он мне ничего не обещал. А не подскажете адрес, где живёт его мама? Хочу навестить больную старушку. — Так в Нью-Йорке она живёт, работает в Музее естественной истории. А кто вам сказал, что она старушка? Я её видела, когда она к нам приезжала, — холёная моложавая дамочка. Не хуже Олега Петровича, а он у нас первый красавчик в институте. Дима вышел на крыльцо. На ступеньках сидела девочка в странном коричневом платье и белых гольфах. На голове у неё покачивались банты. Девочка курила сигарету, пуская дым ноздрями. Дима упал на ступеньку рядом с ней: — Есть закурить? — На, — она протянула пачку дешёвых сигарет. Он прикурил и затянулся во все лёгкие. В горле с непривычки запершило, он закашлялся. Из глаз потекли слёзы, но Дима их не утирал. Она спросила: — Ты чего? — Да херня. Влюбился в парня, а он меня обокрал. Деньги там, загранпаспорт... — Знакомая история, — девчонка цинично усмехнулась уголком рта. — Козлы они все. На выпускном один объяснялся в любви, а потом я проснулась голая в чужой квартире. Дима догадался, что на ней за платье — школьная форма. — Ты что, после выпускного ещё дома не была? — Почему? Была... нечасто... Сигарета дарила облегчение. Да, его предали, обокрали, поюзали во все нежные места, включая душу, но хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. По дороге проехала поливальная машина, и Дима посмотрел на противоположную сторону улицы. Там у магазина «Оптика» стоял рекламный стенд. На нём белозубо скалился брюнет с неправдоподобно голубыми эмалевыми глазами, а снизу было написано: «Цветные контактные линзы. Линзы на Хэллоуин. Крейзи линзы». Дима заплакал.***
Антон впустил Диму в квартиру с таким видом, словно не удивился его визиту. В прихожую выплыл мальчик с розовой чёлкой, которая закрывала лицо на три четверти, и Антон его представил: — Это мой Тор. — Как скандинавский бог? — Да. — Здравствуй, Тор, — сказал Дима. — У тебя стильная причёска. Антон, можно с тобой поговорить? Антон кивнул и пригласил на кухню. Там вкусно пахло жареной картошкой и грибами, а столешницы сияли первозданной чистотой. На подоконнике цвела знакомая вонючая герань. Дима врать не хотел, но и выкладывать всю правду ему было стыдно. Да и не поверил бы Антон в портал и путешествия во времени. Поэтому Дима вкратце рассказал о знакомстве с мужчиной, который после ночи любви обчистил его рюкзак. Деньги, документы. — Тьфу, напугал! — Антон расслабился. — Я думал, что-то серьёзное случилось, раз ты припёрся. А то ведь ни слуху ни духу уже два месяца. — Ты же меня бросил. — После того, как ты мне изменил! И не бросил, а посадил на самолёт. Не искажай реальность, из-за этого все твои проблемы. — Прости. — Ладно, проехали. Да и не подходил ты мне, это верно. Безответственный, недисциплинированный, легкомысленный. Ставлю тысячу, ты с тем норвегом без резинки трахался. — Ты выиграл. Но у меня нет тысячи. У меня семнадцать рублей мелочью и жетон на метро. — Гыы, ты такой предсказуемый, Димочка! Ладно, будешь должен. Я так понимаю, ты за деньгами пришёл? Пять штук хватит? — Мне сотню надо. Антон уставился на него тяжёлым взглядом: — Сдаётся мне, ты чего-то недоговариваешь. Куда ты вляпался? Дима сжал зубы, чтобы снова не заплакать. Нервы совсем сдали. Они сидели за кухонным столом, друг напротив друга, как в старые добрые времена. Оба молчали. Где-то в комнате Тор запел тоненьким голосом: «Всё для тебя — рассветы и туманы, для тебя — моря и океаны...» Через пять минут Антон вздохнул и сказал: — Ладно, убедил. Дам я тебе денег. Пятьдесят штук. В этот момент Дима вспомнил, почему когда-то в него влюбился, и на секунду позавидовал Тору. — Спасибо, Антон. Я постараюсь оправдать твоё доверие. И это... ты не толстый, и не пассивный... Это я дебил...***
Маленький семьсот семнадцатый Боинг сделал эффектный полукруг над скалистым побережьем и вышел на глиссаду. Дима прижался носом к иллюминатору, разглядывая осеннюю тундру. Жёлто-красно-коричневый ковёр обрывался у кромки свинцового моря, где одинокий туристический пароходик прыгал с волны на волну. Сезон заканчивается. Сентябрь. Через неделю может выпасть снег. Олафсон встретил Диму в зале прилёта, напоминавшем захудалый сувенирный магазинчик. Они обнялись среди магнитиков, песцовых шапок и ветвистых оленьих рогов. — Как я рад, что ты нашёл меня на фейсбуке! — сказал Олафсон. — Ты мой самый желанный гость! Я отвезу тебя к себе домой, никаких гостиниц. Солнечная активность низкая, портал спит. У нас будет время поговорить. Профессорский дом стоял на горе, чьи очертания казались смутно знакомыми. Они закутались в одеяла и вышли на веранду с величественным видом на море. От красоты захватывало дух и вышибало слёзы. Что-то колыхнулось в памяти Димы, и он спросил: — А тут рядом нет водопада? Такой большой, наполняет каменную ямку, а потом сбегает в трещину. — Есть! — обрадовался Олафсон. Он принёс дымящиеся лоточки со шведскими фрикадельками и бутылку без этикетки, в которой плескалось что-то молочно-оранжевое. — Это морошковое вино, моя гордость! А водопад называется «Чаша вечной любви». Есть легенда, что если искупаться там с возлюбленным, то любовь продлится всю жизнь. Но это враньё, я с двумя жёнами проверял — не работает. У нас тут много дурацких легенд, главное, туристы верят. Вон дорожку протоптали, романтики. Он разлил вино и поднял пузатый бокал: — Скол! Вздрогнем, как говорят русские! Дима выпил и вздрогнул. Провыл сквозь удушье: — Сколько градусов твоё вино? — Шестьдесят, — довольно ответил Олафсон. — Нотка спелой морошки придаёт вину благородный аромат и бархатистость. Солнце быстро падало за горизонт, а Дима всё рассказывал свою трагическую историю. И если с Олегом Петровичем это был скорее юмористический рассказ — кокетство, паясничанье и флирт, то с Олафсоном это была исповедь о том, как он дважды влюбился в одного человека, а тот дважды его обманул. Дима не скрыл ничего, вывернул душу наизнанку. — А я ведь его помню. Долговязый такой мальчишка, чёрненький. Олег Рудов... Лет десять назад, когда я ещё работал, он впервые приехал к нам на практику. Я сам показал ему Гростайн. Я был одержим загадкой этого камня, всем его показывал, старался заинтересовать... — Вы знаете Олега?! — Знал, да. Талантливый был студент. Умный, любознательный, трудолюбивый. По вечерам все расходились, а он сидел около Гростайна, срисовывал письмена, проводил опыты во время северных сияний. Оно же там мигает всё — и на небе, и на земле... Я сэндвичи с лососем из дома носил, подкармливал русского практиканта. И, конечно, выдал ему запасной ключ от музейного корпуса. У нас не принято бросать студентов у Гростайна без присмотра: мало ли, повредят чего, за молодёжью следить надо, но Олегу я доверял. Он уже тогда начал писать работу о происхождении петроглифов. — Сейчас он пишет докторскую диссертацию. — Значит, десять лет работает над темой. Это приличный срок. Учитывая, что он имеет прямой доступ к создателям этих рисунков, думаю, мир скоро услышит о новом открытии. Кто знает, что он накопал за столько лет? Кто и зачем вырезает петроглифы? Что такое Гростайн? Кто и почему имеет привилегию им пользоваться? Как живут древние люди, во что верят, чем занимаются? Всё это представляет огромный интерес для науки. Олафсон налил морошкового самогона в бокалы: — Счастливый человек этот Олег Рудов. Меня Гростайн отверг, буквально сломал мне жизнь, а ему открылся... — Благодаря мне! Это я написал его имя на портале! — Да, пять тысяч лет назад ты написал ваши имена, и все эти годы портал вас ждал. А десять лет назад Олег приехал в музей, коснулся камня, и случилось чудо. И он никому ничего не сказал... — Потому что он эгоист и хочет заграбастать все деньги и славу! Ни с кем не хочет делиться — ни с вами, ни со мной, ни с учёным сообществом! Он понял, что может путешествовать во времени, и тайно начал раскопки. Пишет диссер, готовит сенсацию. Какое необузданное тщеславие, какая алчность! Олафсон захихикал: — И это говоришь ты? Да вы друг друга стоите! И не алчный он, а обычный. Ты плохо знаешь учёных. Я бы на его месте поступил точно так же: задурил бы тебе голову, сжёг флешку, украл паспорт. А если бы ты продолжал мне мешать, то и придушил бы где-нибудь в прошлом. Кто тебя там найдёт? Идеальное преступление — спрятать труп в каменном веке. Дима обиделся: — Почему бы не поговорить со мной честно? Я бы согласился поделиться с ним славой. — Дмитрий, Дмитрий... Он десять лет вёл там кропотливые изыскания, изучал среду, наблюдал за аборигенами. И вдруг какой-то чужак врывается в его мир и предлагает делиться! Ну уж нет! Чужака надо выкинуть, а портал замуровать или поставить там хитрую ловушку, — Олафсон ехидно засмеялся. Холодный ветер трепал его седые космы, а щёки от вина раскраснелись. Фьорд накрыло облаком тумана, и Дима поёжился: — Всё равно мог бы поговорить. Я же люблю его, и он об этом знает. — А ты уверен, что он гомосексуал? Если нет, то плевать ему на твою любовь, сам понимаешь. Ночью Дима слушал завывание ветра и вспоминал события прошедшего лета. Допустим, Олафсон прав. Юный, но честолюбивый Олег Рудов приезжает в норвежский музей на практику и обнаруживает, что может перемещаться в прошлое. Единственный из всех, кто когда-либо прикасался к Гростайну. Рудов смекает, что это бесценный шанс изучить неолит методом полного погружения и написать труд, который станет бестселлером на все времена. И он не упускает этот шанс. Через десять лет, когда его диссертация практически готова, а он окончательно привык считать себя избранным, из камня вдруг вываливается свадебный фотограф Дима Сидоренко. И все мечты доцента, все его планы, надежды и карьерные устремления рушатся в прах. И за меньшее зло убивали, тут Олафсон прав. Но больше всего Диму занимал вопрос о сексуальной ориентации Рудова. Да, у них был секс, и оба раза он вроде бы кончил, но это ведь ни о чём не говорит. Дима набрал в окошке гугла: «Как отличить гея от натурала?». Впервые за двадцать шесть лет он столкнулся с такой проблемой. Раньше он прекрасно различал безо всяких пособий. Читая на каком-то форуме странную историю странного мальчика, который повстречал другого странного мальчика, Дима задремал и проснулся от того, что Олафсон тряс его за плечо: — Дмитрий, началось северное сияние. Интенсивность — пять баллов. Пора.