***
Мерзкая морось превратила пейзаж в блёклое унылое полотно, где небо сливается с морем, а море неотличимо от скал. Худших условий для съёмок трудно себе придумать. Дима горевал о потерянной флешке сильнее, чем о потерянной любви. Они устроились в «Димином» вигваме, который стоял чуть поодаль от остальных. Му притащила целую горсть вяленых рыбок, а Дима достал из рюкзака бутылку с мутным оранжевым напитком. — Это Олафсон мне дал. Сказал, чтоб я вас угостил. Я думал Олега Петровича подпоить и вывести на откровенность, ну, типа момент истины. Не удалось. Нет его здесь. Дима отпил большой глоток и, крякнув, занюхал вяленой рыбкой. По туго натянутым шкурам заколотил дождь. Му взяла бутылку и храбро глотнула вслед за Димой. Потом тоже крякнула и понюхала рыбу. Облизнулась. — Ах ты ж, моя хорошая! Была бы парнем, женился бы на тебе. Тут, в Норвегии, можно. — Гыр. — Мне тоже жаль. Ты — единственный нормальный человек в этом дурдоме. Запутался я. Прикинь, прихожу в Институт истории, а там сидит Ру. Деловой такой, весь из себя доцент со значком ГТО на лацкане. Ну, я и наехал на него: мол, ты ебал меня на берегу Ледовитого океана в эпоху неолита, а теперь притворяешься, что ничего не было! — Гыр? — Вот и он сказал, что он доцент, а не король севера Робб Старк. Я сначала не поверил ему, а потом увидел голубые глаза и поверил. А потом опять не поверил, когда он тайком свалил на раскопки. Потом я приехал сюда и накинулся на вашего царя: мол, ты дурил меня треснутым очком и два раза ограбил. Корону ему поправил, кобру укусил. Блядь. — Гыр-гыр? — Засада в том, что я с обоими трахался, но помню только, что у одного здоровый член, а у второго попа как персик. Но! Попу первого и член второго я не видел! Не могу сопоставить! Не могу доказать, что это один человек! Значит, это разные люди. Давай накатим? Они накатили. Дима сделал четыре глотка, Му — одиннадцать. — Хо-хо! — сказала Му. — Хо-хо? Умничка, учи русский язык, пригодится по жизни. Скажи: «парниша». «Пар-ни-ша»! — Пар-ни-ша. — А-а-а, прелесть какая! Скажи: «поедем на таксо»! — Поедем на таксо! — Ты ж моя Эллочка-Людоедка! — Хо-хо! Через два часа пьяный в дупель Дима предложил: — А давай отблагодарим Олафсона? Он такой душка, встретил меня, приютил на скале. По секрету скажу, простенькое у него бунгало. Каркасно-щитовой домик без центрального отопления. Единственное — вид на миллион баксов и «Чаша вечной любви» на заднем дворе. Ну, вино это морошковое тоже зачётное. А так-то у меня на Ваське не хуже, хоть и коммуна. Про что это я? — Парниша. — Да, Олафсон. Пошли к порталу, я его имя накарябаю. Пусть хоть у кого-то исполнится мечта всей его жизни. А чего? Гростайн принадлежит тому, кто может его покарябать. Никто не может, а я могу! Я и твоё имя напишу. Хочешь в Питер? Мужика тебе найдём. Ты красивая, неграмотная и пьёшь как лошадь — что ещё надо-то? Пошли! — Поедем на таксо? — Что?! У вас есть такси?! Ливень хлестал сразу со всех сторон, словно они находились в центре урагана. Знакомая погодка, питерская. Дима надел капюшон и подвязал тесёмки под подбородком. Му засмеялась, увидев его. Сама голову ничем не покрыла, так и пошагала вдоль обрыва. Даже не шаталась. Дима сконцентрировался и двинулся за ней. Откуда столько кочек? Главное, мягкие такие, пружинистые. Упадёшь — и катапультируешься со скалы в бурные доисторические воды.***
На пляже ревело море. По песку струились потоки холодной дождевой воды. Дима рухнул на колени около Гростайна, остывшего и не подающего признаков жизни. Ерунда, завтра снова оживёт. Му опустилась рядом, подоткнув под себя шубку. Она казалась трезвой и заинтересованной, словно и не выпила полбутылки шестидесятиградусного самогона. Вот были девушки! Дима достал из-за пазухи остатки вина и предложил Му. Она с видимым наслаждением отпила ровно половину и вернула бутылку Диме. — Ты мой самый лучший друг, — серьёзно сказал он. Он допил вино, размахнулся и забросил бутылку в море: — Знаю-знаю, кто-то наступит на осколок, заболеет столбняком, заразит всю Европу, история свернёт на другие рельсы, Франца Фердинанда не убьют, Адик станет художником и отрежет себе ухо, в итоге вымрут динозавры, а всех собак повесят на Диму Сидоренко. Что совой о пень, что пнём о сову, всё одно сове не жить! Ассистент! Скальпель! Щаз я нацарапаю тут все имена, которые помню. Даёшь максимальный трафик между мирами! — Хо-хо! — Доцента Рудова тоже пущу, я добрый. Дима выщелкнул из складного ножа шило и не примеряясь вонзил в камень. Не снизу, где не видно, не сверху, где отметились предыдущие избранные, а прямо по центру, где пришлось. Тресссь — сломалось шило. Дима неверяще посмотрел на огрызок и попробовал царапать им. Не вышло. Камень превратился в прочнейший алмаз. Дима огорчённо вскрикнул: «А как же Олафсон?», и начал подбирать с земли острые обломки. Он с размаху корябал ими мокрый Гростайн, но не смог оставить даже маленькой царапины. Му, поняв, чем он занимается, бегала по берегу и собирала подходящие на её взгляд булыжники. Её оленья шубка насквозь промокла и шлёпала по голым ногам, волосы облепили лицо. С неба вдруг раздался гром. Сверкнула молния. Кто-то сказал зычным голосом: — Гы-ы-ыр! Гы-ы-ыр! Дима оторвался от производства дмитроглифов и посмотрел вверх. Над ним стоял разъярённый Ру. С него потоками лилась вода, львиная грива опала, и он опять напомнил Диме доцента Рудова. Устало привалившись спиной к порталу, Дима сел в лужу: — Ру, я дебил, я пьяный, я наивный, но объясни мне, как два человека могут быть настолько похожи?! — он едва перекрикивал шум ветра. — Гыр! Гыр! Гыр! Гыр! Гыр! Гыр! — заорал Ру, тряся кулаком у носа Димы и тыкая в портал. — Да знаю я! Памятник под защитой ЮНЕСКО! Всемирное наследие. Но почему мне так тошно, а? Почему я вижу тебя и вспоминаю его, а когда вижу его, то вспоминаю тебя?! Почему я не могу вас забыть?! Почему вы нужны мне оба?! — Уруру-ру-ру!!! Дима чувствовал, как дождь заливает глаза, а в крови бурлит оранжевая морошка. Он сидел в луже, ругался с местным царём, на голове которого блестела настоящая фараонская корона, а сам думал, как здорово было бы с ним переспать. Ещё разок. Всего один раз. А после сбежать в своё время и уехать в Питер. Заняться свадьбами, корпоративами и детскими садиками, наладить свою непутёвую жизнь, раны зализать. А потом, когда попустит тёмная страсть, можно будет вернуться и спокойно провести съёмку. Например, следующей весной. Слушая вопли вождя, Дима скользил взглядом по его мокрым мехам, скрывавшим косые, дельтовидные и прочие заманчивые выпуклости. Пусть их сейчас не видно, но Дима знал, что они там. А это что? На меховых штанах не было застёжки: на месте ширинки зияла аккуратная мохнатая щель. Дима захохотал. Во всё горло, как сумасшедший. Сотрясаясь в приступе смеха и утирая слёзы, он провыл: — Твоё величество... у тебя ширинка расстёгнута... Ру посмотрел туда, где у него могла быть ширинка, живи он в двадцать первом веке. И Дима поймал этот взгляд. Ру попытался изобразить, что никуда он не смотрел, но было уже поздно. Дима открыл рот. Дима закрыл рот. Дима слепо зашарил вокруг себя в поисках чего-то тяжёлого. Дима встал напротив доцента, сжимая в руках по булыжнику. Присел и покачался, как борец перед нападением. Ру стоял не защищаясь. — Ах ты, с-с-скотина лживая! — прошипел Дима. — Да как ты мог? Я же со всей душой! Я же тебе доверял! — Димка, ты не оставил мне выбора! Ты обложил меня красными флажками, как загнанного волка! — Ах, ну конечно! А просто сказать, что ты историк-доцент, ты не мог? Ещё летом, когда я пришёл в первый раз! — Нет, не мог! Ты же вел себя как псих! Жажда славы, денег, недотрах и общая жизненная ебанутость — вот твои диагнозы. Как я мог такому человеку доверить дело всей жизни?! Дима шлёпал губами, как вытащенная на берег рыба, и глотал дождевую воду: — Однако, моя общая жизненная ебанутость не помешала тебе меня трахнуть! Дважды! Доцент скривился: — Поверь, если б я нашёл другие способы отобрать у тебя флешку и паспорт, я бы ими воспользовался. — А вот сейчас было обидно! — сообщил Дима и бросился на Олега Петровича. Олафсон был прав, силы не равны. Но прежде чем фальшивый вождь скрутил Диму, тот успел нанести несколько чувствительных ударов по меховой груди. Достать до лица не вышло, Олег Петрович двигался как чёрт. Они катались по мокрому песку и рычали. Золотая корона отлетела к самой кромке берега, и волны облизывали её пенными языками. Дима двинул доцента между ног: — Отдай флешку, падла. — А ты отбери, — предложил Олег Петрович и ударил шишковатым лбом Диму по носу. Тот взвыл и пустил кровавые пузыри: — Я заявлю на тебя в полицию! За мошенничество, кражу и злоупотребление доверием! Тебя посадят в камеру к маньякам, и они тебя накажут! — Ах, вот ты какой! Надо было сразу тебя грохнуть, а не возиться, как с расписным самоваром! — Это ты-то возился?! — Кровь затекала в горло, и Дима сплёвывал её, пытаясь попасть в Олега Петровича, но красные слюни падали обратно на лицо. — Ты всегда меня ненавидел! — Неправда! Я всего лишь пытался тебя нейтрализовать. Выиграть немного времени, чтобы закончить свою работу! А ненависти у меня нет. — Есть! Когда ты трахал меня в первый раз, то руки выворачивал, а второй раз высунул из пижамы только кончик жопы. Это по-твоему, не ненависть? Не презрение, не желание сделать мне больно? — Нет! Это стратегия! В первый раз мне нужно было, чтоб ты имя своё забыл, а второй раз я боялся, что ты меня узнаешь! Я был вынужден так поступать! Я вообще! Не так! Ебусь! — А как? Похожий на гигантскую облезлую мышь, Олег Петрович сидел на Диме и смотрел на него воспалённым взглядом. Дима шумно дышал всей грудью. Он облизал губы, харкнул розовым в сторону и сказал, подводя итог: — Ты даже ни разу меня не поцеловал. А потом, как в замедленной съёмке, он увидел приближающееся бородатое лицо, горящие глаза и жёсткие губы. Дима зажмурился. Через мгновение его коснулись таким нежным поцелуем, что он не поверил собственным ощущениям. Чтобы в них разобраться, Дима открыл рот и подставил его под требовательно-ласковый нажим. Голова закружилась, шум дождя растворился в шуме крови. — Хо-хо, парниша, — послышалось откуда-то сверху. Олег Петрович поднял голову, Дима открыл глаза. Над ними стояла Му и протягивала корону. Рядом с ней стояли два оленя с унылыми мордами. Шторм затих, умчался в открытое море, из-за скал блеснуло тусклое сентябрьское солнце. Олег Петрович встряхнул корону, обрызгав и Му, и Диму, и себя. Нахлобучил её по-дембельски на макушку и сказал: — Ладно, чего мы в луже лежим? Пошли домой. — Поедем на таксо? — спросила Му. — Нет, на своих двоих, — ответил он. — А кто будет издеваться над шаманками, поить их самогоном, кормить разноцветной гадостью и учить дурацким словечкам, того я отшлёпаю.***
Олег Петрович отправил Му в посёлок, а Диму повёл дальше, за каменистый изгиб горы. Там, на тундровой полянке в зарослях черничника, стояла серо-бурая палатка, совершенно неотличимая от рельефа местности. В пятидесяти метрах над ней на скале шумела «Чаша вечной любви», а с обрыва открывался вид на океан. — Вот он, тайный бункер многожёнца, — Дима шмыгнул носом. Кажется, кровь остановилась. — Ну, почему же тайный? — спросил Олег Петрович, пропуская его внутрь. — И хватит инсинуаций по поводу многожёнства, ты ничего не знаешь о структуре общины. Ты видел в посёлке хоть одного ребёнка или беременную женщину? То-то же. Тут никто ни с кем не спит, у общины другие задачи. — Какие? — спросил Дима, оглядываясь по сторонам. — Ритуально-церемониальные. Девушки — шаманки северных племён, приезжают сюда по своим шаманским делам. Вырезают петроглифы, воскуривают травы, песни поют. В общем, нечто вроде центра по обмену опытом. — Если никто ни с кем не спит, зачем ты пытался меня женить? — Чтобы занять тебя хоть чем-то, кроме беготни по берегу и фотографирования. Потом бы портал открылся, и я бы тебя выбросил. Хотел обойтись малой кровью. — Ясно. А ты здесь кто? — Гранд-шаман, покоритель серой скалы. Зря смеёшься, ты тоже гранд-шаман. Поздравляю, это высочайший титул. Шаманки поклоняются тем, кто умеет ходить через «Врата вечной любви». — Ахах, Гростайн — «Врата вечной любви»? В пару к водопаду? В просторной палатке хватало места для большого раскладного стола, на котором лежал серебристый макбук и теснились стопки книг. У стола приткнулось парусиновое кресло, под столом блестел красный бок генератора «Хонда». Дальше по левую руку стояла деревянная кровать — похоже, икеевская, Дима такие видел, когда покупал бельё. Застелена она была весёлым покрывалом в стиле кантри. Над кроватью висела гитара. В центре палатки попыхивала жаром печурка, а справа у Олега Петровича было нечто вроде кухни: грубо сколоченный стол, полки с крупами, консервами и бутылками, переносной ящик-холодильник. В самом углу прятались снегоступы и лопата. Если с доцентом что-нибудь случится и его добро попадёт в руки аборигенов, то эффекта бабочки не избежать. Этот мир обречён. — Баня и санузел в соседнем помещении, — сказал Олег Петрович. — Коньяк будешь? Есть твой любимый «Хеннесси». Из дьюти-фри. — Для меня, что ли, купил? — спросил Дима, разглядывая кемпинговые лампы, выстроенные в ряд. Олег Петрович пожал плечами: — На всякий случай. Иди в баню, я утром воды нагрел. Помойся, согрейся, а то заболеешь. — А после бани ты меня трахнешь, — предположил Дима. — А не надо? — Боюсь потом не досчитаться шапки или ботинок. Или ещё чего-нибудь, что тебе в голову взбредёт. Ты же клептоман. Дима стоял гордо выпрямившись, хотя зубы постукивали от холода. Олег Петрович порылся в ворохе бумаг и молча протянул конверт из плотной коричневой бумаги. Дима заглянул: пачечка европейских банкнот, стянутая резинкой, красная обложка паспорта. — А флешка на сто двадцать восемь гигов? Олег Петрович вытащил её из ноутбука, задумчиво покрутил в пальцах и сказал: — Ты лучший фотограф из всех, кого я видел. У тебя талант, Дима. — Я знаю. Отдай флешку! — Я хочу использовать твои фотографии в своей диссертации. — А я хочу миллион баксов и Данилу Козловского, — Дима требовательно протянул руку. Олег Петрович нехотя положил флешку на раскрытую ладонь. — Смотри, я тебе её отдал, — сказал он, — но сейчас я кое-что расскажу и попрошу вернуть её обратно. И ты сделаешь выбор. Договорились? — Договариваться с тобой — себя не уважать, — буркнул Дима, но уши навострил. — Версия о том, что Гростайн — портал в другое измерение и на нём начертаны имена избранных — самая старая и распространённая. Проблема в том, что никто не знал, куда именно ведёт портал и как расшифровать эти имена, они слишком длинные и необычные. Я единственный знал, куда ведёт Гростайн. Зато я не верил в теорию имён, потому что моего имени в списке не было. Я кучу времени убил на эту головоломку! А когда ты сказал, что написал «Дима+Ру», у меня в мозгу щёлкнуло: все эти имена сдвоенные. Олег Петрович скинул промокшую малицу и остался в облегающей термофуфайке. Развязывая тесёмки на штанах, он продолжил: — Я кинулся проверять это предположение и смог прочитать египетскую пару имён. Это прорыв, Дима! У меня родилась новая гипотеза. У шаманок есть легенда, что влюблённые могут путешествовать между мирами, если их любовь достаточно крепка. Я и забыл эту дурацкую легенду, но после общения с тобой вернулся и провёл новые исследования. Оказалось, шаманки давно заметили феномен: из Гростайна выходят парами. Только я пришёл один. И ты. Мокрые штаны шлёпнулись на пол, Олег Петрович остался в трусах. Обычных трикотажных боксёрах, не утеплённых. Дима с трудом оторвался от их созерцания и спросил: — И что это значит? — Это значит, что поодиночке мы можем двигаться по временной шкале лишь туда-сюда, как маятники. — Рудов изобразил указательным пальцем движение маятника. — Из современности — в то время, когда ты вырезал наши имена. Потом обратно. Ну, плюс-минус. А вдвоём мы сможем перемещаться во времени, куда захотим. В любую эпоху! — Указательный палец нарисовал бесконечную хаотическую линию. — Это и есть моя гипотеза. Гростайн — мифические «Врата вечной любви». Машина времени для влюблённых! Олег Петрович подождал реакции Димы, но тот был слишком ошарашен, чтобы сформулировать свои мысли. Олег Петрович продолжил: — Представь, мы сможем увидеть гладиаторские бои в Риме и послушать проповеди Христа. Мы сможем поучаствовать в Варфоломеевской ночи и посмотреть на казнь Марии-Антуанетты. Только представь! Мы сможем прокатиться на «Титанике»... — И утонуть, — перебил Дима. — Мы же не можем взять с собой Гростайн, верно? Это же не портативная машинка времени, которую надеваешь на руку, как часы, и активируешь в нужный момент. — Да, придётся много странствовать. Но не факт, что Гростайн такой один. Послушай, Дима! Если ты согласен разделить со мной жизнь, полную приключений и опасности, — верни мне флешку. Осенью я допишу докторскую и прославлюсь как исследователь Гростайна. Ты тоже не будешь забыт, я упомяну тебя в предисловии как автора снимков. Ну, или как соавтора, чёрт с тобой. А потом мы отправимся в долгое путешествие. И все фотографии, которые ты сделаешь в прошлом или будущем — не знаю, куда нас занесёт, — будут принадлежать тебе одному. А я займусь любимой историей. Как тебе план? Дима расстегнул куртку: его бросило в жар. Надо действительно глотнуть коньяка и принять горячий душ, а то и заболеть недолго. — Олег, ты думаешь, я совсем дурак? — Почему? — Я должен отдать тебе славу ради будущих фотографий «Титаника»? Но ведь это я начертал наши имена! Благодаря мне мы здесь. — Но я здесь на десять лет раньше! И я разгадал, почему мы здесь. Я раскрыл тайну Гростайна. — У тебя нет никаких доказательств! Я вообще не верю, что можно путешествовать по времени куда захочешь, — и снова хаотическая линия нарисовалась в воздухе. — Видишь эту золотую корону с королевской коброй? — тихо спросил Олег. — Ну. — Мне подарил её юный фараон, когда путешествовал со своим возлюбленным жрецом. Дима крякнул от неожиданности: — Здесь был фараон? Он подарил тебе золотую корону?! — Да. Мы не смогли нормально поговорить, потому что не понимали друг друга, но в конце концов нашли универсальный язык общения. — Я никогда не поверю, что фараон подарил тебе свою корону! Или он ещё больший дебил, чем я, — отчеканил Дима, успокаиваясь. Всё это одна большая ложь. Хитрый доцент задумал обдурить его в третий раз, заставить его молчать до защиты диссертации. Не выйдет! Дима стиснул флешку в кулаке. — Он не дебил. Просто ему понравилось, как я его... как я с ним... — в Олеге Петровиче внезапно проснулся питерский интеллигент. — Ты его трахнул?! — Да. Мальчику сильно захотелось, и я счёл возможным... Дима мгновенно поверил во всю историю. С начала и до конца. Обмяк весь, пальцы, державшие флешку, расслабились. Что значит одна корона для божественного фараона? Пыль межзвёздная. Что значит неописуемое, изысканное, пикантное, нежное и острое удовольствие для того, кто ценит удовольствия жизни превыше всего? Ответ очевиден. Дима тоже заплатил за секс с Олегом Петровичем высокую цену, и не пожалел. Видимо, Олег Петрович прочитал Димины чувства на его лице. Он протянул руку и спросил: — Что ты выбираешь: опубликовать фотографии и сорвать мне научное открытие или путешествовать по всему миру и по всем временам? Налегке: только ты, я и твоя фотокамера. Обещаю носить штатив. Дима не колеблясь отдал флешку. Уточнил: — А леопардовое манто тебе жрец подарил? Как же их вечная любовь? — Не знаю, у них не было разногласий по этому поводу. На редкость дружные и открытые ребята, — ответил Олег Петрович с таким бесстыдным намёком, что Дима взревновал. — А вот те масоны, которые приходили, чтобы выкопать Гростайн и отвезти его в Америку, постоянно ругались. Не думаю, что они спали друг с другом. Может, их связывала вечная платоническая любовь? — Масоны?! — Да, еле отбился. Единственная настоящая и вечная любовь, которую я видел, была у Спартака и его жены. Но они недолго здесь гостили: залечили раны и отправились в свой век. Мне пришлось купить им антибиотики и лыжи. — Твоё предложение насчёт коньяка ещё в силе?***
Олег не соврал, он действительно трахался не так, как в предыдущие разы: не как призовой жеребец Ру, и не как питерский доцент-ботаник, решивший расстаться с девственностью в неполные тридцать лет. Его ласки были смелыми, но неторопливыми, трепетными, но жгучими. Всё сбылось: и долгие поцелуи до головокружения, и обоюдоострые минеты, и серия затяжных оргазмов, среди которых был тот самый, похожий на Петергофский фонтан. Дима потерял счёт времени и забыл, куда положил флешку, но это его больше не тревожило. Они с Олегом не сказали друг другу ни единого слова любви, но и так всё понятно было. Иначе Гростайн бы их не пустил. И от этого понимания теплело в груди и тяжелело в паху. Немного пугало слово «вечность», но египетский пример в некотором смысле воодушевлял и примирял с действительностью. — Димка, чёрт! Быстро вставай и одевайся! Ужин! Мы не должны опоздать. Дима разлёгся на кровати, как морская звезда: — Да ну, переться куда-то. Давай консерву откроем. У тебя доширака нет? — Есть. Но ужин — это святое. Давай-давай! Олег бросил в Диму джинсами. — Олежек, ты просто повёрнут на еде, ты в курсе? Ты жрёшь всё, что не приколочено. Я не знаю, как мы тебя прокормим... — При чём тут еда? Мы опаздываем на церемонию посвящения. Ты должен спеть что-нибудь перед остальными членами общины. Это очень важный ритуал, некогда объяснять. — Что? Кружок хорового пения?! Нет. Только через мой труп. — Увы, это неизбежно. Где твои трусы? — Я не умею петь! — Дима, я не в консерватории прошу тебя выступить! Ты споёшь в тесном шаманском кругу какую-нибудь песенку, хоть «В лесу родилась ёлочка». Я подыграю тебе на гитаре, они подпоют. Это важная часть жизни шаманской общины. А потом мы съедим вкусного жирного палтуса, которого я вчера закоптил. Ты же любишь палтуса? Ну, что ты на меня смотришь, как солдат на вошь? Пойдём, тебе понравится! Вечернее солнце ласково пригревало, умопомрачительно пахло копчёным палтусом и влажной осенней тундрой. Море после дневной бури успокоилось, на подсохшем берегу паслись чайки, выклёвывая планктон. Девушки с бубнами уже сидели вокруг костра, подкидывая в огонь ароматные веточки. Они дружелюбно подвинулись, когда к ним подошли Дима с Олегом. Скрежетнув зубами, Дима плюхнулся на кочку и запел злым речитативом: «Всё для тебя — рассветы и туманы, для тебя — моря и океаны...» Олег, закусив губу и сохраняя невозмутимое выражение лица, быстро подобрал аккорды. «Лишь для тебя горят на небе звёзды...» Блондинка начала постукивать в бубен, Му радостно подхватила ритм. Дима расслабился: всё оказалось не так страшно, как ему представлялось. Его охватило чувство изумительного единения с природой и обществом. Любовь затопила его душу и перелилась через край. Он положил руку на колено Олегу, благодаря за прекрасный аккомпанемент, и улыбнулся душечке Му. Последний припев «Для тебя, лишь для тебя» допели хором.Эпилог
Олег Петрович Рудов защитил диссертацию и стал профессором накануне тридцатилетия. Его труд произвёл такой фурор, что был тут же засекречен правительством, перед которым открылись новые заманчивые возможности, связанные с политическим, экономическим и общественным мироустройством современного общества. Так что от славы Олег и Дима получили лишь огрызок, зато денег заработали преизрядно. Специально для них в Институте истории (под патронатом кое-кого) был создан тайный Отдел Любви, финансирование текло рекой, перспективы открывались самые радужные. Дима вернул Антону пятьдесят тысяч рублей и подарил Тору альбом наскальной живописи с автографом. Тамаде пришлось искать нового свадебного фотографа. Петрищев вылез из Карельского могильника и отправился искать Карельские Гростайны. Местные рассказывали, что в Карелии дофига странных каменюк. Профессор Олафсон завязал с алкоголем, перестал шляться по музею и все душевные силы бросил на то, чтобы влюбиться. В нарушение всех инструкций и в сговоре с профессором Рудовым, Дима выдал Олафсону государственную тайну. По вечерам Дима с Олегом отрывались от постельных упражнений, которые им предписали для укрепления их бесценной любви, и составляли список вещей, которые понадобятся им в Древнем Египте. Дима мелким почерком исписывал страницу за страницей: широкоугольный объектив, телевик, флакон смазки, портретник, два штатива, коробка особо прочных «Контекс», три софт-бокса, пистолет системы Макарова, вакцины против яда королевской кобры, литр французских духов, Павлово-Посадские платки и шоколад фабрики Крупской на подарки. Олег же считал, что золотой короны и леопардовой накидки ему хватит. Главное — любовь.Конец