Привет, Джо

Близнец. Мы с тобой сами никогда не варили оборотное, всегда приходилось доставать его правдами и не правдами, тащить из запасов школы. Или, когда мы стали постарше, с опаской покупать в Лютом переулке. У нас и по зельеварению всегда были либо нолик, либо единичка, да и по остальным предметам тоже. Ноль-единица-ноль - в маггловском мире быть нам компьютерщиками. И что бы там не думали все эти фоновые зрители нашей с тобой жизни, да, мы пользовались услугами опытных зельеваров и химиков-магглов. Мы с тобой даже у Снейпа как-то заказывали кой-чего, вот была хохма! Я был под оборотным с серьезной миной какого-то усатого джентльмена, а он и не догадался! Снейп не просек! Видимо, я был безупречен. И твоя идея была безупречна, не подкопаешься. Я купил. Я купил много. Вообще-то просто все, что нашел по старым каналам. Пока не снимешь замораживающее заклятие, будет храниться сколько угодно. Наливаю эту жижу в высокий бокал – надо все сделать красиво, вдруг это единственный раз. Достаю стеклянную колбу с твоим волосом. Откупориваю. Переворачиваю над бокалом. Я слышу стук сердца, а руки дрожат, как от Ознобных Пастилок. Волос погружается и тонет, зелье бурлит и окрашивается. В кислотно-оранжевый! Нет, в оранжево-красный! И, нет, снова меняет цвет теперь оно голубовато-оранжевое, прожилками, как жидкий опал, переливается и сверкает. И замирает. Ведь мы никогда не делали оборотное для самих себя друг в друга! Как так? Хотя и зачем? Ведь мы и так долбанные близнецы. И я никогда не догадывался, что ты будешь такого красивого цвета. Для начала проверить подлинность волоса: кинуть и свой волос в другой бокал. Мое зелье останавливается на красно-оранжевом с какими-то черными и серыми прожилками. Очень похоже на цвета огня и поленьев, и золы в камине. Кто бы мог подумать, что зелья будут разного цвета? Мы вот точно нет. Думали, что во всем похожи. Идиоты. Почему я ни разу не сказал тебе, что я люблю тебя? Говорил все, что угодно, но не это. Не всерьез. Что мне никто не нужен, кроме тебя. Почему я полетел с тобой в Хог в тот вечер? Почему дал тебе полететь? Почему не привязал к кровати чарами и не целовал, пока ты не обессилишь и не плюнешь, пока ты не забудешь про эту твою Ее и не останешься со мной навсегда здесь. Я на коленях перед опаловым бокалом тебя, и я захожусь в рыданиях. Ебучий гипогриф, а это я еще даже не выпил оборотное. В какой-то момент я просто тяну руку и, не глядя, заливаю в себя этот бокал, пустым он выкатывается из рук на пол. Потом я вспомню с трудом, что вкус был ничего особенного, что он точно был не горький и не кислый, такой слегка безвкусный с чем-то еще незначительным и непонятным. Это было даже не больно, я ничего не ощутил. Совсем. Просто, когда я через время подполз к зеркалу, я увидел тебя. Это был шок. Правда. Мне кажется, я не дышал минут десять, пока изучал твое лицо твоими руками. Вот морщинки у глаз, у меня немного другие, вот ухо, куда ж без него, только Джорджем быть без него, вот твои губы, гладкий подбородок, скол на пятом от середины зубе – мы знатно подрались тогда со слизеринцами, прозрачный шрамик на правой ладони. Я расстегиваю мятую рубашку, и да, гладкая кожа на груди, как и тогда. Я этого вполне ожидал, даже ждал. С нетерпением, когда я смогу водить пальцами по твоей груди. Я на коленях перед зеркалом… Стоп, это ты! Ты на коленях перед зеркалом, а я смотрю на тебя. Как ты скидываешь рубашку и гладишь себя. У меня мурашки по всему телу, и у тебя. У меня слезы на глазах, и у тебя. Ты. Ты тяжело дышишь, мотаешь головой, у тебя краснеют щеки, ты облизываешь свои-мои пальцы и водишь ими по своему лицу, телу и волосам. Боже, Фред, я так люблю тебя! Так люблю! Останься навсегда... Твоя-моя рука между твоих ног, и ты трешься об нее, морщишься и мычишь что-то неразборчиво и чему-то улыбаешься, ты похож на сумасшедшего. Псих. А я? Я говорю тебе раздеться, и ты подчиняешься. И ты снова опускаешься на колени, сильно разводя их в стороны, а между ними… Сколько раз я видел, как ты делаешь это сам, я прошу тебя сделать это еще раз. Сколько раз в детстве мы делали это вместе. Только ты закрывал глаза, а я нет, я наблюдал за тобой из-под прикрытых век. Наконец-то я могу просто смотреть. И даже принять участие. Ты прогибаешься в пояснице, откидываешься слегка назад, запрокинув голову, и дышишь через приоткрытый рот. Ты обхватываешь себя одной рукой, а другой я оглаживаю твои ягодицы. Ты быстро толкаешься в свою руку (или в мою), а я пальцами проникаю между твоих напряженных ягодиц чуть глубже, ты всхлипываешь. Ты скачешь на моих пальцах, как какая-нибудь Анджелина и сильно сжимаешь себя, прикусывая губу до крови. Пунцовая головка мелькает в кольце большого и указательного пальцев, и ты кончаешь. От пальцев. Моих и твоих. И в ту же секунду кончаю и я, просто от вида спермы, стекающей по зеркалу. И я слизываю с наших пальцев твою сперму и пытаюсь запомнить ее вкус и запах, и цвет. И я размазываю ее по зеркалу. Я плачу. Ты плачешь. Лицо перекошено, глаза превратились в щелки. Глажу тебя, успокаиваю, говорю все, что не говорил никогда, но так хотел и мне хорошо. Невыносимо хорошо. Я молю Мерлина о том, чтобы умереть прямо в эту секунду. И тут я замечаю, что у тебя не хватает левого уха. И я понимаю, что тебя здесь и не было. Я разбиваю зеркало. Сшибаю свой бокал оборотного. Кричу. Все в каплях моей крови, зелье и осколках. И они переливаются в свете красно-оранжевого пламени.