* * *
— Аджай… — звучание чужого голоса доносится, словно сквозь бесконечную толщу воды, — Аджай, мальчик мой… — этот голос, он такой знакомый, такой заботливый, почти трепетный, почти жалеющий и совсем немного умоляющий. Чьи-то теплые пальцы скользят по коже, давят на шею, прислушиваясь к набирающему силу пульсу. Скользят ниже, отсчитывая такт биения крупного сердца в тяжело вздымающейся груди. Ему кажется, словно он поднимается с океанического дна, и чем ближе он к поверхности, тем сильнее слышен чужой голос, тем более явным становится слепящий глаза свет, пробивающийся сквозь смеженные веки оттенками алого и меди. Солено-стальной привкус во рту больше, чем на морскую воду, похож на кровь. Он аккуратно прикасается языком к прокушенной щеке и слабо морщится от тянущей боли. Течение мыслей ускоряется, и вместе с ними в разум возвращаются смутные воспоминания. Схватка с гвардейцами, тяжелый подъем, монолит дома, запах горных трав, пустой стул смотрителя, подтачивающее чувство подозрительности, протяжное шипение аспида, силуэт человека, близкого и одновременно далекого, короткая боль в затылке и опутавшее разум непроницаемо-черное забытье. Склонив голову к плечу, Аджай сплевывает вязкую, кроваво-красную слюну на дощатый пол, вновь морщится и приоткрывает глаза. Пэйган непозволительно близко, бережно поворачивает его ушибленную голову ровно. Поддерживая ладонью под затылок, он достает из нагрудного кармана своего пиджака носовой платок, и промакивает испачканный слюной и кровавой юшкой подбородок. Аджай слабо щерится, больше всего похожий на ослабевшего, загнанного хищника. Хищника раненного, но все столь же опасного и непредсказуемого. Мужчина равнодушно игнорирует его раздражение. — Я уже было подумал, что эти… — он обернулся через плечо, с презрением посмотрев на замерших подле входа солдат, —…идиоты не рассчитали силу, — закончил начатую фразу самозваный король и, заглянув в глаза Гейла, с извинением улыбнулся. — Я понимаю, Аджай, ты сейчас чувствуешь себя не лучшим образом, и все же… — Пэйган обошел его, сидящего на стуле, по кругу и аккуратно потянул виток тонкого, пластикового хомута, вынудив болезненно, протяжно зашипеть от острой боли. — Перетянули все-таки, да? Прости этих мартышек, ничего им поручить нельзя, любое дело изгадят. Сейчас, Аджай, потерпи немного, — давление пут на саднящие запястья ослабло до чувства относительного комфорта, но все еще недостаточно, чтобы можно было выпутать руки. Наблюдая присутствие двух тяжеловооруженных бойцов и понимая, что любое сопротивление будет пустой тратой сил, мужчина недвижно сидел на месте, с ледяным спокойствием, не моргающим взглядом смотря в одну точку. В голове все еще неприятно гудело, во рту скапливалась кровь, которую он то и дело сплевывал себе под ноги. — Так лучше, да? Великолепно, — Мин вновь появился впереди, поставил напротив стул и, одернув штанины выглаженных брюк, присел, чтобы быть с ним на одном уровне, закинул ногу на ногу и откинулся на спинку стула. После чего он окинул Гейла испытующим, внимательным взглядом, и где-то в его глазах, под обманчивой взвесью заботливости и сострадания, скрывалось горькое разочарование и искреннее раздражение. — Так вот, о чем я? Ах да! Прошу прощения за такую обстановку, я действительно думал, что мы встретимся в лучших условиях, где-нибудь у меня во дворце за семейным ужином, но, увы, не сложилось. Я искренне надеюсь, что ты все же сможешь меня понять и простить мне мою дерзость. То, как быстро ты овладел искусством умерщвления, вызывает восторг и вместе с тем пугает меня, мой мальчик. И это, к слову сказать, первоочередная причина столь неблагоприятной обстановки, в которой мы с тобой вынуждены беседовать, - пока что беседой этот монолог Аджай назвать не мог, да и нечего ему было отвечать. Он уже заведомо знал, что в большинстве своем на этой внеплановой встрече он будет пассивным слушателем, которому, дай Кира, время от времени будет позволено вставлять свои короткие реплики. — Я понимаю, что повторение одного и того же может вызывать раздражение, и все-таки… — склонившись ниже, он положил ладони на колени Гейла, — неужели твоя матушка, Ишвари, неужели она не говорила тебе, что не стоит играть с плохими мальчиками? А, Аджай? Я не преследую цели оскорбить тебя, мой мальчик, и все же, на мой взгляд, ты слишком легковерен, раз прислушался к словам первых встреченных тобою незнакомцев. «Золотой Путь»? Действительно? И ради этих людей ты пачкаешься кровью, убиваешь людей, делаешь то, чего раньше страшился? Останься ты подле меня, я бы не позволил тебе смотреть на эти отвратительные, богомерзкие распри, не позволил бы спутаться с этими треклятыми террористами и падальщиками. Ты бы жил в достатке и радости рядом со мной. А они, что они тебе дали? Дешевый, заедающий автомат и призрачную цель? И за что ты борешься, Аджай, расскажешь? Чего ты хочешь добиться? — Мин склоняет голову к плечу и снисходительно улыбается тогда, когда Гейл, стушевавшись, отводит взгляд в сторону. Вопросы короля Кирата слишком точные, слишком правильные. Его вопросы – это вопросы самого Аджая, которые он предпочел игнорировать, которые он предпочел не слышать, и на которые, он никак не мог найти нужного ответа. — Ради чего ты ежедневно губишь невинных людей, мой мальчик? Ради смехотворного звания «сын легенды», ради криков «с сыном Мохана мы сможем все»? Сколько раз они обращались к тебе по имени? Сколько раз ценили тебя, как человека, как сильную личность, а не как отрока отгремевшего бедствия Кирата? Тот твой дружок, с забавной прической, что он постоянно говорит, не припомнишь? «Мохан», «Сын Мохана», «Легенда», бла-бла-бла. Ты с ним так хорошо дружишь, помогаешь ему, поддерживаешь во всех начинаниях, выслушиваешь его жалобы на эту боевую девочку Амиту, в конце-то концов, а он, вместо того, чтобы поблагодарить, вновь гонит тебя в пекло, вынуждая принять на себя основной удар. Не подумай, что я пытаюсь на тебя влиять, но лично я оцениваю тебя и как бойца, и в первую очередь как человека куда выше, чем как «пушечное мясо». Видишь, помимо отдыха, достатка и тысячи историй о днях, которые ты не помнишь, потому что был еще слишком мал, я мог бы предложить тебе место военного министра или генерала, как бы тебе захотелось. Ну ладно, хватит пустых слов, свой выбор ты сделал, и я не вправе отговаривать тебя, в конце концов, ты уже не дитя, — Пэйган сдержанно улыбнулся, убрал руки с коленей мужчины и поднялся на ноги. Аджай, все это время смотревший куда угодно, но не в глаза короля, надеялся лишь на то, что Мин не заметил тени сомнения, что непозволительно долго задержалась на дне его глаз. — Заочно вы уже, конечно, знакомы, но я хочу познакомить вас поближе, — рядом вновь раздался певучий голос узурпатора, смешавшийся с лающим змеиным шипением. Аджай вздрогнул и вздернул голову, со страхом смотря на кобру, чье длинное, гибкое тело обвилось вокруг груди, шеи и руки Пэйгана. Король крепко сжимал пальцами голову аспида, не давая ему извернуться и вцепиться в руку. Змея, раздраженная подобным обращением, протяжно шипела и, насколько возможно, приоткрывала челюсти, демонстрируя угрожающего вида клыки. Аджай вжался в спинку стула, рефлекторно пытаясь быть как можно дальше от существа, представляющего немалую угрозу. Впрочем, если отринуть неприязнь и страх, Аджай мог бы назвать следящего за ним аспида созданием прекрасным, не обделенным свойственной лишь этим рептилиям грацией и неуловимой, бесконечно опасной красотой. В мягком, красноватом свете зажженных свечей снежно-белая чешуя змия переливалась оттенками розового, сиреневого и небесно-голубого, внимательные, золотистые с голубыми прожилками глаза были подобны застывшим каплям янтаря, рассеченным вертикальными, узкими зрачками. Гибкое, невероятно длинное тело гада кольцами вилось вокруг тела Пэйгана, словно было частью его. Аджай не сразу обратил внимание на то, что змея перестала шипеть и раздувать воротник и теперь просто наблюдала за ним, с тенью, как показалось самому мужчине, интереса. — Ты ему понравился. Его зовут Нагашаяна, или Ананта-шеша, или просто Шеша², в честь тысячеголового змия-божества, что был королем всех наг и охранителем Банашура³. Да, конечно, я не люблю все эти еретические традиции и обряды, но все же как король Кирата, я получил этот весьма… специфический дар. Жаль, что Ишвари никогда тебе не рассказывала о нашем крае, но, впрочем, я и сам не сразу узнал о духовных ценностях и обрядах этих мест. Мать Ананта-шешы, — Паган ласково огладил треугольную голову королевской кобры подушечкой большого пальца, — Кадру⁴, когда-то была, так называемой, «змеей-кшатри»⁵ предыдущего монарха, и со смертью короля была предана огню для того, чтобы сопровождать его и дальше, но уже в загробном мире. В мое правление Шеша перенял ранг своей матери. Аспиды-защитники королей Кирата — это величественные и весьма редкие из-за своего окраса существа, — Мин замолк, окидывая обвивающееся вокруг его руки тело кобры внимательным, едва ли не трепетным взглядом, тем самым давая Гейлу время принять и осмыслить услышанное. Впрочем, мужчина до сих пор не понимал, к чему вся эта церемониальность. — Некоторые недальновидные люди называют меня змеей, и, знаешь, я не держу на них зла. Королевская кобра, мой мальчик, существо крайне избирательное, умное и, в то же время, невероятно опасное, когда ее выводят из себя. Уже видишь параллели, не так ли? — Мин тихо хмыкнул, продолжая поглаживать плоскую голову рептилии. — Королевская кобра получила свое «высокое звание» далеко не за размеры и смертоносность, а за то, что в пищу предпочитает употреблять других змей. Сходства, Аджай, именно из-за них мне так нравится проводить свое время рядом с этим грациозным созданием. Знаешь, что еще является сходством, мальчик мой? — Гейл отрицательно качнул головой, Пэйган сделал знак своим людям и те поднесли плетенную, богато украшенную корзину, в которую узурпатор поместил аспида, — королевская кобра, Аджай, никогда не кусает сразу. Она делает один предупредительный выпад за другим, шипит, раздувает воротник, пугает своими размерами, но атакует с закрытой пастью до тех пор, пока ее не вынудят пустить в ход зубы, — голос Пейгана резко упал, сделался обжигающе холодным, пугающим, его голос пробирал до костей, вызывая непроизвольную волну мелкой дрожи во всем теле. Узурпатор медленно, словно кружащий в изготовке к атаке хищник обошел его по кругу, невесомо скользя пальцами по шее, и остановился где-то за спиной, опершись на широкие плечи Гейла руками. Аджай только сейчас обратил внимание на то, что гвардейцы оставили их в одиночестве. — Сначала все было хорошо, мой мальчик, ты помог паре местных, что похвально. Помог отбить атаку на Банапур, вследствие чего убил далеко не одного моего человека, и это я тоже могу понять – ты защищал людей, это доблестно. Ты помог своему дорогому другу с захватом аванпоста, неплохо, мне понравилась твоя целеустремленность. Потом ты решил захватить несколько моих вышек, за что я тебя нисколько не виню, вкусы у всех разные, этот парень, который ведет эту забавную программу «Свободный Кират», может, тебе нравятся его монологи. Но потом, Аджай, потом я не смог находить здравомыслия в твоих поступках, не смог оправдать тебя в своих глазах: маковые поля, завод, де Плер, Нур, к чему были все эти смерти и разрушения? Неужели мои слова, мои увещевания не убедили тебя в том, что ты следуешь не тем путем? Неужели ты не понял, Аджай, что королевская кобра уже несколько раз совершила бросок? Несколько раз попыталась испугать тебя, но не убить. Неужели, мой мальчик, мне нужно все же показать клыки, чтобы ты начал переосмысливать и понимать? — голос Пэйгана, размеренный, ледяной, скатился до пронзительного шепота, остужающего кровь и заставляющего напрячься. Гейл зажмурил глаза и попытался отдернуть голову, чтобы не слышать шепот узурпатора столь близко, но он впился пальцами в волосы на его затылке и притянул обратно, перехватывая под челюсть, и не давая не то что дернуться, но и вообще повернуть головы. Прикрыв глаза, Мин прислонился щекой к виску Гейла, чувствуя нервную дрожь в его теле, чувствуя запах его кожи, чувствуя ток переполненной адреналином крови в его венах и слыша дробь судорожно сокращающегося в его груди сердца. Электронная трель мобильного телефона заставила вздрогнуть обоих. Пэйган с приглушенным утробным рокотом выпустил волосы Гейла из своего кулака и, отступив на шаг, достал из кармана мобильный. Долгим взглядом посмотрев на высветившийся на экране номер, он раздраженно фыркнул, отступил к входной двери и, прежде чем выйти, окинул Гейла многоговорящим взором. В его темных глазах читалось: «это еще не все», читалось: «мы еще продолжим». Аджай, наивно полагая, что разговор Мина будет для него передышкой перед очередным актом угнетения, расслабился. Не прошло и минуты, как в помещение вошел один из гвардейцев. Винтовка висела у него на плече, в руках матово блестел шприц, наполненный неизвестным мужчине веществом, о свойствах которого он даже знать не хотел. Наемник подступил ближе и, крепко ухватив Гейла за плечо, резко ввел короткую иглу инъектора под кожу, после чего выжал поршень, впрыскивая вещество, и отступил в сторону. В глазах постепенно помутнело, тело стало подозрительно легким, а веки налились свинцовой тяжестью, разум словно отделился от физической оболочки и вновь начал погружаться в непроглядную пучину забытья. Гейл, пытающийся бороться с искусственной сонливостью, метался на месте, но уже через несколько минут дерганья его стали вялыми, а раздраженное рычание ослабло. Последнее, что он запомнил, прежде чем окончательно провалиться в объятия небытия – то, как его подхватывают на руки, взваливают на плечо и выносят из дома, а после опускают на заднее сиденье машины. Хлопок двери и истончившаяся нить реальности окончательно оборвалась.* * *
Искусственная медикаментозная тьма забытья постепенно истончается и рассеивается, ленно и медленно выпуская рассудок из своих липких щупалец. Аджай, все еще не до конца пришедший в себя, не двигается, внимательно прислушивается к своим ощущениям, интуитивно уже готовый к чувству тянущей боли во всем теле или иному дискомфорту. Сквозь шум крови в висках слышно трескучее пламя и тихий, хрустальный перезвон церемониальных колокольчиков. Звук приносит ясность. Приятное слуху звучание сбивает с сознания постепенно стирающуюся и тающую сонную пелену. Глубокий вдох и тихий выдох. Теплый воздух течет по изгибам тела, мягко прикасается к обнаженной коже, даря ощущение безопасности и защищенности. Воздух почти приторно пахнет курящимися тибетскими благовониями. Иланг-иланг, орхидея, апельсин. Кислород, как патока, оседает сладчайшей отдушкой в горле, смешивается со слюной и стекает в глотку. Мужчина медленно открывает глаза и аккуратно приподнимает голову. Небольшое, отделанное панелями красного дерева и шелковыми драпировками помещение залито тусклым, естественным светом многочисленных, стоящих тут и там, свечей. Невесомыми лентами вьется под затерянный в сумраке потолок ароматный, белый дым благовоний установленных в богато инкрустированные костью и самоцветами «лодочки». Под потолком неспешно покачиваются расписанные золотом и серебром колокольчики, чья приятная трель неустанно ласкает слух. Казалось, что все звуки, кроме этого хрустального перезвона и собственного размеренного дыхания исчезли из мира. Аджай приподнялся на локтях, провел ладонью по пурпурному, скользкому шелку, покрывающему мягкий матрас и наконец сел, поднявшись с расшитых золотыми нитями подушек. Несмотря на умиротворенность атмосферы и расслабленность, его не прекращал мучить вопрос о том, куда теперь затащил его проклинаемый и за глаза порицаемый многими змей-узурпатор. Неспешно поднявшись на ноги, он только теперь с удивлением обнаружил, как его, прибывавшего в беспамятстве, преобразили. Привычная одежда сменилась расписанным и расшитым мелкими узорами саронгом, повязанным чуть выше пояса и ниспадающим до щиколоток, пальцы украшали многочисленные, надетые на фаланги кольца, простые и увенчанные мелкими каменьями, а запястья обхватывали наручи высоких браслетов. С интересом и изумлением рассматривая себя со стороны, он резко вскинул голову, когда почувствовал чужое присутствие. Отодвинув в сторону тяжелое, плотное полотно ткани, которое тут заменяло дверь, в помещение вошла миловидная, молодая девушка, закутанная в простое, неброское сари. Она лишь на мгновение подняла на Аджая свой светлоокий взгляд и тут же опустила его, смотря в пол. Поведя в сторону дверного проема расписанной менди рукой, девушка отступила в сторону, пропуская мужчину вперед себя. — Король Мин ожидает вас, Аджай джи⁶, — мужчина кивнул головой и, одернув полог, покинул уютную и умиротворяющую комнату, девушка вышла и последовала за ним, сохраняя почтительное расстояние. Ступая босыми стопами по деревянному полу, Гейл неспешно брел по коридору, то и дело глядя по сторонам, рассматривая каменные и серебряные статуи божеств, стоявшие в нишах стен и украшенные связками цветов. Рассматривал вырезанные из голубого и черного мрамора алтари, украшенные изящными свечами, бутонами лилий и чашами, покрытыми растительным орнаментом, заполненными мелкими камнями, в которые были воткнуты тлеющие палочки благовоний. Рассматривал витиеватые драпировки шелка и шифона, которыми были украшены стены и которые длинными, расписанными на традиционный манер полотнами свисали с потолочных балок. Было все так же тихо, лишь тихий свист ветра, скрип деревянных досок пола да шорох ткани нарушали общее безмолвие. Если это место и охранялось, то стражи были спрятаны настолько хорошо, что Аджай не мог не то чтобы заметить, а даже почувствовать их присутствия. — Что это за место? — коротко посмотрев на свою провожатую через плечо, поинтересовался Гейл. — Поместье покойного монарха Кирата. Король Мин изредка приезжает сюда отдохнуть и набраться сил, — не сразу ответила девушка своим смиренным, спокойным голосом, — вам сюда, Аджай джи, — провожатая подошла к проходу, занавешенному тяжелым, задрапированным на манер занавеса бархатным полотном и чуть отодвинула в сторону правую завесь. Гейл подозрительным взглядом посмотрел сначала на виднеющееся сквозь образовавшуюся прореху помещение, а после на девушку, сохраняющую на лице маску благоговейного спокойствия. Понимая, что просто так ему отсюда сбежать не удастся, Аджай подступил ближе, перехватил завесь и, расширив проем, ступил в помещение, сравнимое для него с неизвестностью, пугающей и интригующей одновременно. Взору Гейла открылся большой, с высоким потолком зал, отделанный, как и все тут, деревом и легчайшими тканями. Мужчина замер посреди небольшой площадки перед невысокой лестницей и оперся ладонями о резные перила, с интересом, трепетом и незваным страхом наблюдая за происходящим внизу действом. Пэйган, сменивший свой брючный костюм на традиционный длинный дхоти, обнаженный по пояс стоял на коленях. Его светлая, чистая кожа, смазанная ароматическими маслами, в свете свечей отливала золотом и бронзой. Похожий на ожившую статую проклятого божества, он плавно раскачивался из стороны в сторону, неотрывно смотря в глаза возвышающегося над ним существа. Белый, как гималайский снег, аспид вытянулся, и угрожающе расправив капюшон, тихо шипел. Будто зачарованная, королевская кобра раскачивалась из стороны в сторону, повторяя движения узурпатора и не стремясь броситься в его сторону. Стоило Пэйгану приподняться на полусогнутых ногах и шагнуть чуть ближе к змее, как побеспокоенный аспид с пронзительным шипением отклонился назад, выгнув свое длинное тело. Не отрывая глаз от змия, король сделал еще один шаг вперед и тут же отшатнулся в сторону, уворачиваясь от пропитанных опаснейшим ядом клыков кобры. Медленно отведя в стороны обе руки и согнувшись, он медленно обошел быстро извернувшегося и вновь принявшего боевую позу змея по кругу и замер на месте, все так же неспешно покачиваясь. Шипение вновь сникло, но ненадолго. Стоило Пэйгану сделать шаг вперед, как Ананта-шеша также дернулся вперед. Резко припав на колени, Мин вытянул вперед руку и кончиками пальцев оттолкнул качнувшуюся в его сторону змею, с легкостью избегая смертоносного укуса. Этот грациозный танец, от опасности и непредсказуемости которого кровь стыла в жилах, продолжался еще несколько минут. Пэйган кружил вокруг ужасающего змея, уворачиваясь от его выпадов и сбивая его с толку своими тычками, аспид хрипло шипел в его сторону, раздувая воротник, и метался из стороны в сторону, сверкая желтыми глазами. В один момент Пэйган подступил к замершей, пристально следящей за ним, рептилии совсем близко. Выпрямившись, он низко склонился и коснулся плоской, треугольной головы кобры губами. Было в этом поцелуе что-то трепетное, почти священное и в то же время церемониальное, уходящее корнями в глубокую древность. Аджай приложил руку к обнаженной груди, ладонью чувствуя судорожное, частое биение собственного сердца и с удивлением отметил, что на этот короткий миг, который навечно запечатлелся в его памяти, он ощутил липкий страх и искреннее беспокойство. Замерший, впившийся пальцами в парапет он наблюдал за тем, как Мин стремительно отступает назад и сразу в сторону, играючи ловко уходя с траектории броска отмершей, и громко зашипевшей королевской кобры. Пронзительный свист наполнил помещение, заставив Гейла разочарованно поморщиться – вместе с этим свистом пропало ощущение того, что время в этом месте замерло, словно погруженное в янтарь. Из бокового, неприметного входа вышли две девушки, похожие, словно сестры, на недавнюю провожатую мужчины. С удивительной ловкостью изловив необыкновенного змия, они поместили его в знакомую Аджаю корзину и вышли прочь. Все еще пребывая в оцепенении от увиденного зрелища, мужчина не сразу почувствовал на себе пристальный взгляд темных глаз. Когда Пэйган безмолвно, одним только жестом попросил его приблизиться, Гейл безропотно, невесомо скользя пальцами по перилам, сошел вниз и сделал шаг навстречу тому, кого привыкли считать бездушным, богомерзким тираном, разорителем и захватчиком. Глаза короля, секундой назад леденяще-спокойные, наполнились теплом, а по узким губам скользнула тень мягкой улыбки. Опустившись на подушки, он все так же жестами пригласил Аджая присоединиться к нему, что тот и сделал. — Обряд поцелуя змея⁷ – древняя традиция этих мест. Мало кто способен укротить кобру, и практически никто не способен подарить поцелуй этому священному животному. Очень часто получается так, что все происходит наоборот – кобра целует человека, и, увы, такой поцелуй оказывается последним в жизни несчастного, — прищуренные глаза Пэйгана блестят, как у большого, хищного кота. Его взгляд спокоен и вместе с тем насмешлив. Его взгляд, неприкрыто изучая, скользит по коже Аджая и замирает, внимательно всматриваясь в подернутые непониманием глаза. — Твоя мать когда-то смогла поцеловать королевскую кобру, не испугалась ни его вида, ни его ядовитых клыков. Когда-то она смогла укротить этого гордого аспида, смогла почти сломать его и подчинить себе. Сможешь ли ты, как и она, увернуться от его укуса? — на губах Мина тень беззлобной усмешки, в его глазах интерес, в его жестах мнимая расслабленность, а в его голосе… в его голосе слышен намек на двойной смысл, на скрытый подтекст, в его голосе слышен вызов. Сладкий запах лилий и острый — эвкалипта. Больше, чем на снежного кота, он похож на змея-альбиноса. Не такой, как многие прочие, совершенно непредсказуемый, бесконечно опасный. Проклятый зверь, накинувший на гибкое тело покров святости. Этот мир — его мир, это место — его капище, он — идол и божество, вырезанный из костей тех, кто погиб по его воле. Аджай, подобравшись и приблизившись, аккуратно, с опаской, словно действительно боится отравленного укуса, наблюдает за тем, как острым кончиком языка мужчина обводит верхнюю губу, медленно, хищно. От него пахнет китайским мандарином, жгучим порохом и едва уловимо – кровью. От него пахнет властью и опасностью. Над головой разливается хрустальный звон серебряных колокольчиков. Дыхание, горячее, пропитанное запахом сладкой мяты, касается приоткрытых губ. Увенчанные кольцами пальцы проминают кожу на шее, задерживаются на артерии, отсчитывая взбесившийся такт пульса, соскальзывают на плечо, мягко сжимая. Его пальцы — холодные и гладкие, как змеиная чешуя цвета гималайского снега. Аджай замирает в нескольких сантиметрах от его лица, смотрит в потемневшие глаза цвета орехового дерева и, видя в них немое одобрение, смежив веки, плавно подается вперед. Он целует его поверхностно и как-то робко, боясь спугнуть его спокойствие и согласие. Его губы, узкие и мягкие, растягиваются в улыбке. Аджай приоткрывает рот и аккуратно прикасается кончиком языка к его нижней губе, скользит по ней, ища грани дозволенного. Пальцы самозваного короля скользят по руке, от запястья к плечу и тут же на шею, зарываются в волосы на затылке, мягко сжимая. Он притягивает его к себе, впивается в его рот с животной ожесточенностью, как собственник. Он щадяще прикусывает клыками его нижнюю губу, но Гейл все равно стонет ему в рот. Одно дыхание на двоих. Треск коптящих свечей и шорох шелковой ткани. Его язык, гибкий и подвижный, раздвигает губы и проникает в рот, скользит по рельефному небу, по гладкой, скользкой коже щек и сталкивается с языком Гейла. Борьба, настойчивая и возбуждающая. За утробным рокотом — тихий стон. Его пальцы сильнее впиваются в волосы, тянут. Аджай в отместку прикусывает его губу и улыбается, слыша шумный выдох. Опираясь на одну руку, он прикасается ладонью к его щеке, гладит большим пальцем по выбритому виску, успокаивая. Поцелуй, ожесточенный и спешный, постепенно смягчается и становится плавным. Пэйган отстраняется и невесомо целует заалевшие, словно подведенные кровью губы. Его взгляд темный и глубокий, полон голода и желания обладать. Он толкает Аджая в плечо, опрокидывая на спину, и нависает сверху, жадным взглядом окидывая молодое, поджарое тело под собой. Руки Гейла на его плечах, на его затылке, пальцы колют короткие волоски. Мин склоняется ниже, проводит кончиком носа по его шее, втягивая запах кожи трепещущими ноздрями. Аджай шумно, с присвистом выдыхает, когда зубы Пэйгана сдавливают тонкую кожу на шее. Его длинные пальцы скользят по груди, едва надавливая, обводят темные соски и соскальзывают на бок, проходясь по ребрам, вызывая волну трепетной дрожи. Он терзает его шею языком и зубами, оставляя на ней наливающиеся кровью метки, и тут же зацеловывает их, извиняясь за причиненную боль. Пальцы Гейла до боли сдавливают плечи короля, царапают лопатки и он, словно гибкий, хищный кот, прогибается в спине, прикасаясь своей грудью к тяжело вздымающейся груди Аджая. Воздух, и без того горячий, накаляется, сладкой взвесью оседая на зацелованных губах. Мин отстраняется лишь для того, чтобы посмотреть на столь беззащитного в эти мгновения мужчину, закусывающего кожу на своем запястье. Его податливость, доля смущения и безропотная покорность распаляют. Его случайно сорвавшиеся с губ стоны подстегивают к действию. Узурпатор вновь склоняется к распростертому под ним телу, скользит языком по изгибу выступающих ключиц и целует в глубокую ямку между ними. Он опускается ниже, проводит языком по ложбинке груди и смещается в сторону, целуя, зажимая меж губ напряженный сосок. Он наблюдает за искаженным возбуждением лицом Аджая исподлобья и едва удерживает себя от улыбки. Припав на локоть одной руки, другой он ласкает руки мужчины, надавливает большим пальцем на локтевой сгиб и следует ниже, обводя витиеватую вязь проступающих из-под кожи вен. Перенеся руку в сторону, огладив теплой ладонью нижнюю часть напряженного живота, Пэйган не без удовольствия отмечает, как перехватывает у Аджая дыхание. Подобравшись к самой кромке саронга, чуть запустив пальцы под жесткую ткань, он тут же одергивает руку, и намерено игнорируя напряженный пах, ощутимо проводит рукой по бедру. Гейл, распаленный и осмелевший, неожиданно толкает его в плечо, заставляя упасть на бок, и перевернуться на спину. Путаясь в складках непривычной одежды, он перекидывает ногу и опускается ему на бедра, позволяя ухватить себя за талию. Упершись ладонями в широкую грудь, он плавно двигает бедрами, трется об налившийся кровью член Мина и почти ехидно улыбается в его узкое лицо. Король под ним беспокойно елозит, шумно дышит и приглушенно, вздернув верхнюю губу, утробно рычит от нетерпения и острого, почти болезненного возбуждения. Аджай склоняется к его лицу, практически ложится на него, вжимаясь всем телом. Кожа к коже. Кислород на вкус как спелый цитрус. Воздух обжигает взмокшую кожу. Губы Гейла на губах проклятого идола. Он широко открывает рот, позволяя падшему божеству терзать себя так, как ему захочется. Губы блестят от слюны. По выемке позвоночника текут крупные капли пота. Они впиваются друг в друга, как оголодавшие животные, давно не знавшие ласки. Смешавшаяся с кровью слюна стекает в глотку. В ушах шумит ток крови, и теперь они не понимают, где чье сердце и у кого оно стучит чаще. Забывшие о мире, о Кирате, о войне и сучьих террористах они растворяются друг в друге, чтобы потом вновь занять роли ублюдка и бескорыстного избавителя для того, чтобы в очередной раз схлестнуться на поле брани. Пальцы Пэйгана путаются сначала в его, а после в узлах и своей одежды. Ткань жалобно трещит под напором человеческой нетерпеливости. Аджай поднимается с его бедер, ложится на живот и сгибает колени, пряча раскрасневшееся лицо в сложенных руках. Мин тянется за черным, стеклянным пузырьком масла, переворачивает его и наблюдает за тем, как прозрачная, золотистая нить вязкой субстанции стекает на пальцы, обволакивая их. Когда его ладонь скользит по выгнутой спине мужчины, он чувствует сотрясающую его боязливую дрожь. Наклонившись, он мягко целует его в шею и проводит ладонью между ягодиц, растирая смазку. Гейл вздрагивает, как человек, ожидающий болезненного удара. На мгновение, отстранившись, Пэйган быстро избавляет свои пальцы от многочисленных колец и вновь покрывает их слоем масла. — Ты должен довериться мне. Перестань дрожать и попробуй расслабить тело, — сиплым, осевшим голосом шепчет узурпатор и надавливает пальцем на напряженный вход, медленно, через силу проникая в узкое, девственное тело фаланга за фалангой. Дыхание Гейла частое-частое, замедляется, когда мужчина целует его между лопатками, скользит языком, чувствуя солоноватый привкус пота и естественный — органики. Не торопясь он добавляет палец за пальцем, всякий раз давая время привыкнуть к новому, незнакомому чувству наполненности. Терпеливый и понимающий, он с поразительной легкостью предсказывает всякое желание тела Аджая. Спустя какое-то время мужчина все же расслабляется, свыкается с переживаемыми ощущениями и начинает глухо постанывать, то и дело подаваясь бедрами назад и самостоятельно насаживаясь на растягивающие его пальцы. Пэйган в последний раз целует его спину, тянет за плечо, вновь переворачивая на спину и подхватив под бедро, отводит ногу Гейла в сторону. Тщательно смазывая собственный член, он из-под полуприкрытых век наблюдает за тем, как, запрокинув голову назад, пряча глаза, Аджай ласкает себя. Опершись на согнутую в локте руку, свободной рукой он придерживает свой член у основания и, приставив его к более или менее растянутому входу, проводит головкой вверх и вниз несколько раз, размазывая выступившую естественную смазку и масло. Гейл с силой впивается пальцами в его плечи и, кусая себя за губы, неотрывно смотрит в подернутые пеленой желания, отражающие свет множества свечей, из-за чего кажущиеся золотистыми, как у змия, глаза. Пэйган мягко толкается бедрами вперед, плавно и неспешно проникая во все еще дьявольски узкое, плотно сдавливающее его член, тело. Аджай шумно дышит и, склонив голову вбок, приглушенно стонет, скорее от боли, нежели от удовольствия, но терпит и не пытается отдернуться. Вжавшись в него до основания, охрипше выдохнув от объявшей тесноты, он жмурит глаза и упирается лбом в грудь Гейла, он чувствует, как тот прикасается пальцами к его затылку. Приподняв голову, самозваный король тянется вперед, жадно целуя припухшие губы, чувствует скольжение подрагивающих ладоней на своей спине. Спустившись ниже, он прижимается губами к бешено пульсирующей жилке артерии и, отведя бедра назад, вновь, теперь чуть более резко, толкается вперед. Аджай шипит, царапает его спину, рассекая светлую кожу алыми полосами. Вжимая его в пол тяжестью собственного тела, собирая губами капли пота, дыша, словно загнанный зверь, он обнимает подмятого под себя мужчину одной рукой за шею, а пальцами другой впивается в изгиб талии, большим пальцем обводя едва выступающее ребро тазовой кости. Остро чувствуя, как постепенно расслабляется тело Гейла, он вбивается в него сильнее, ловя приоткрытыми губами вибрации срывающихся с губ воина стонов. Он смотрит в его полуприкрытые глаза, то и дело прикусывает себя за нижнюю губу. Аджай ловит ртом сухой воздух, извивается под ним и крепко обнимает руками за шею, притягивая ближе, вжимаясь всем телом, словно желая врасти в его тело и стать неотъемлемой частью. Ослепленный страстью, опьяненный похотью, он неразборчиво шепчет какие-то свои мантры, прикусывая шею Пэйгана, целуя его в мягкое место под подбородком. Он протяжно стонет и приглушенно рычит, подмахивая бедрами. Влажные шлепки соприкасающейся взмокшей кожи и влажное чавканье, смутившее бы, если они были бы в состоянии чувствовать что-то помимо истончающегося, заостряющегося удовольствия. Все так же удерживая Мина за шею одной рукой, вторую он просовывает меж их скользкими, липкими телами и обхватывает свой член ладонью, крепко сжимая и поглаживая у самой головки. Его губы искусаны в кровь, все его тело покрыто лиловыми метками. Его стоны, взвинчивающиеся на все более и более высокие ноты, доставляют не меньше удовольствия, чем упругая теснота его ритмично сжимающегося тела. Отстранив от себя руку Гейла, король рывком выпрямляется, и до боли сжимая бедро Аджая рукой, пальцами свободной руки обхватывает его шею, вжимая в пол, контролируя охрипшее дыхание. В его темных глазах вспыхивает бесконтрольная ярость, желание, предвкушение – тысячи пьянящих чувств за доли секунд. Гейл скользит пальцами по его напряженному животу, обводя рельеф перекатывающихся под кожей мышечных связок, он прямо, не мигая, смотрит в его глаза и часто, надрывно дышит, то и дело давясь воздухом, чувствуя скорую разрядку. Еще несколько грубых, глубоких толчков, и с протяжным рокотом, на мгновение замерев в тесноте некогда невинного тела, Пэйган выскальзывает из него, и низко опустив голову, жмуря глаза, изливается на его живот. Мир на секунду схлопывается, выжигая из сознания все, кроме тончайшего, растекающегося по венам удовольствия. Он едва слышит протяжный стон выгнувшегося в спине Аджая, который, наконец, довел себя до разрядки. Оргазм больше всего действительно похож на секундную смерть. Сердце, замирая, пропускает удары, дыхание замирает где-то в глотке, а все тело напрягается так, что можно почувствовать каждую мышцу. Уставший, выжатый, сонный, Пэйган отстраняется и ложится на спину рядом, прикрыв глаза и тяжело дыша, он пытается выровнять собственное дыхание. Слыша плеск воды рядом, он, приоткрыв левый глаз, наблюдает за тем, как Аджай оттирает свою кожу смоченной в теплой воде махровой тряпкой, стирая полупрозрачные, белесые подтеки их связи. Приведя себя в порядок, Гейл, не проронив ни слова, ложится рядом, прижимаясь спиной к боку киратского короля. Пэйган, устало улыбнувшись, переворачивается на бок и прижимает задремавшего мужчину к своей груди, невесомо целуя его плечо. — Все в истории имеет свойство повторяться, мой мальчик, меняются только лица, — с неуловимой нежностью шепчет он, и на короткое мгновение плотно прижавшись к Аджаю, наконец, выпускает его из своих объятий. Поднявшись на ноги и, укрыв воина полотном бархатистой ткани, он набрасывает на собственные плечи жесткую, плотную ткань, обвязывая ее вокруг тела на манер тоги и покидает помещение через боковой ход, лишь на миг, задержавшись и бросив в сторону уснувшего Гейла взгляд, полный самых разных чувств: от ненависти до обожания.* * *
Свежий ветер холодит плечи, ненавязчиво прикасается к лицу и мягко треплет волосы. Аджай, медленно приоткрыв заспанные глаза, долгим, сонным взглядом смотрит в потолок. В голове пусто, ни одной мысли. Он прислушивается к тянущей боли во всем теле, особенно острой в районе поясницы. Склонив голову вбок, он почти с удивлением обнаруживает, что находится в собственном доме. Все его вещи ровной, педантично-аккуратно сложенной стопкой лежат на стуле рядом. Если бы не боль, можно было бы подумать, что все ему привиделось, что все это было лишь туманным мороком и иррациональной иллюзией. Тихо, недовольно цыкнув, он растягивает по искусанным губам блуждающую усмешку и прикрывает глаза. Собравшись и приведя себя в относительный порядок, он выходит из дома, рукой придерживая ворот куртки у шеи, скрывая за тканью лиловые метки укусов. В ближайшие несколько дней ему стоит затаиться и не показываться, подождать пока следы похоти сотрутся с его кожи. Перед входом, опасливо косясь в сторону смотрителя, оттираются Йоджи и Реджи, Аджай смотрит сначала на них, а после на деревянную, громоздкую шкатулку, которую они сжимают в руках. Очередная партия забористой дури? Судя по виду «упаковки», вряд ли. Мужчина кивает головой, позволяя им приблизиться и два мошенника, толкая друг друга, подскакивают ближе и протягивают ему шкатулку. — От Него, — с благоговейным трепетом говорят они в один голос. — Стремная штука там, друг, — говорит Йоджи, и Реджи, кивая головой, вторит ему, — мы случайно посмотрели, но ничего не читали. Клянусь травками Шангри-Ла, ага, — оба, как болванчики, яростно качают головами. Презрительно фыркнув, он оттесняет двух лизоблюдов плечом и неспешно удаляется в сторону обрыва. Усевшись на поросший мягким мхом край скалы, свесив ноги в белоснежную бездну, Аджай ставит посылку рядом. Пробежавшись пальцами по тончайшим, опутывающим вишневое дерево растительным узорам он с легкостью отщелкивает нехитрые крепежи и откидывает увесистую крышку. Усмешка изламывает губы Гейла. На дне шкатулки, рядом с запечатанным сургучом письмом, лежит аккуратно скрученная, прозрачная шкура, сброшенная змием. Мужчина аккуратно берет ее в руки, рассматривая, как переливается она в свете перламутром, бликует на солнце оттенками розоватого и голубого цветов. Положив шкуру на место, Аджай берет в руки послание и ломает черный, застывший сургуч с оттесненной на ней печатью короля. Небольшая карточка из плотной, дорогой бумаги, испещрена крупным, аккуратным почерком и Гейл, кажется, знает, кому он принадлежит. Всего пять слов скрывают под собой бесконечно много. Всего пять слов, чей смысл может стать понятным лишь двум людям.«Асани⁸ Аджай Гейл
— Королевская кобра».