Глаза очерчены углем И капли ртути возле рта Побудь натянутой струной В моих танцующих руках Каких бы слов не говорил Такие тайны за тобой Что все заклятия мои Тебя обходят стороной
Горный воздух сладко пахнет ночными цветами и горько, полынью. Ветер, холодный и пробирающий, обнимает за плечи, скользит ледяными пальцами по коже, забираясь под одежду, и целует в затылок незримыми устами. Под ногами хрустит покрытая серебряным узором изморози трава, из которой вверх взмывают потревоженные светляки, источающие тревожный, желтоватый блеск, похожие на скачущие искры трескучего пламени. У него шаг неопытного вора – тихий, бесшумный, до дрожи неуверенный. Обветренные губы красны от укусов и плотно сжаты в тонкую линию. Резиденция покойного киратского короля в нескольких метрах впереди, возвышается над горной долиной резным монолитом белого и красного камня. Он знает что там, среди древних стен, слушая звон серебряных колокольчиков и песни северных ветров, дремлют две белокожих священных змеи. Укрывшись в тени шелестящих кустарников, он долгим, изучающим взглядом скользит по ряду высоких окон, на самом деле совершенно не зная, что действительно ищет. Он думает о том, что все то, что он делает – уже кто-то когда-то предугадал. Он думает о том, что всякое его действие, каждый его шаг – кто-то это уже видел в своих бесконечно долгих снах. Он думает о том, что где-то совсем рядом бродит человек, который знает о нем гораздо больше, чем он сам.Открыта дверь тебе, я жду, В одну из пепельных ночей И твои руки обовьет Змея железных обручей. Один лишь шаг до высоты, Ничуть не дальше до греха, Не потому ли в этот миг Ты настороженно тиха.
Створка старой, выкрашенной в алый двери, расписанной золотым узором, приглашающее приоткрыта. Клубящийся где-то там впереди полумрак притягивает искушенный взгляд. Тут, внутри, удушливо тепло. Воздух, плотный и густой, согревает продрогшее тело, забиваясь в нос запахом древесины и курящихся благовоний. На полу белеют призрачно-полупрозрачные бутоны-звезды благородных горных эдельвейсов и матово блестят карминовые тончайшие лепестки маков. Он замирает на месте, шумно выдыхая, когда чувствует прильнувшую к спине материальность чужого, гибкого тела. У змеиного бога-самозванца тихий шаг, у него сильные руки и дыхание, пропахшее китайским мандарином. Проклинаемый народом король льнет грудью к его спине, обводит ладонями напряженные плечи и, соскользнув вниз, крепко сжимает пальцами его запястья, не позволяя двинуться. Его подведенные прозрачным ядом губы невесомо касаются шеи, и уже от одного только этого неуловимого прикосновения, где-то под диафрагмой тяжелеет и нестерпимо, приятно жжет. Он, оцепеневший, не смеющий двинуться, закрывает глаза и медленно откидывает голову на подставленное плечо. Тонкие пальцы, отпустив, скользят по коже шеи, вспоминая. Бледные губы изгибаются тенью улыбки. — Ты вернулся, — шепчет знакомый до боли голос, и Аджай, приоткрыв глаза, смотрит в мутную амальгаму плоского зеркала, расфокусированым взглядом вглядываясь в блестящие в сумраке глаза цвета дымчатого кварца.Глаза очерчены углем, А ты не выпита до дна, И этой прихотью одной, Душа беспечная больна. И я надеюсь, этот мир Не утолит тебя ничем И на руках твоих уснет Змея железных обручей.
Холодный шелк смятых простыней льнет к покрытой липкой испариной, обнаженной коже. Короткие волоски на выбритом затылке колют тяжело вздымающуюся грудь. Аджай лежит с закрытыми глазами, смотря на тускнеющие под веками цветные пятна, и прислушивается к тянущему чувству медленно растекающейся под кожей неги. Он лениво перебирает пальцами светлые пряди жестких волос, гладя устроившегося на его груди проклятого змеиного бога по голове. Сместив руку вниз, он обводит изгиб густых бровей, едва задевает плоскую переносицу, скользит по линии высоких скул и едва ощутимо касается зацелованных губ, с которых всего несколько мгновений назад сцеловывал вязкое масло и ловил вибрации утробного, нетерпеливого рокота. Он знает, что уснув, проснется в старом, затерянном среди гималайских хребтов доме своих родителей, проснется среди бесконечной повстанческой войны и гудящего молчания величественных гор. Открыв глаза, он будет думать о том, что сегодняшняя ночь – это часть затянувшегося, иррационального сна, повторяющегося несколько раз в месяц и лишь боязливые, натянутые улыбки на лицах Йоги и Реджи будут зарождать в нем липкое чувство сомнения. Поэтому сейчас, борясь с убаюкивающей рассудок сонливостью и изгибая сухие губы в улыбке, он рассматривает и запоминает лицо того, чьей смерти хотят сотни, того, кого проклинают тысячи, того, кто должен умереть от его руки. Он гладит пальцами лицо проклятого змеиного божества, что с умиротворенным спокойствием засыпает на его руках.