Восходящее солнце

Два года пролетели незаметно. Шёл 1647 год. Казалось, что совсем недавно я попала в этот дворец юной девушкой, потерявшей родителей и братьев. Но посмотрев в зеркало, понимаю, что я повзрослела, стала султаншей Хасеки, и что я уже давно не та, каковой была ранее. Юность всё ещё оставалась со мной, правда невинность и робость ушли вместе с моим старым именем в прошлое. Когда я успела настолько измениться? Или же в гареме невозможно прожить жизнь иначе? В тот день я ослушалась Кёсем и всё-таки устроила празднества в честь своего освобождения от рабства, однако в ответ не получила ничего, кроме молчания луноликой Валиде Султан. Понятно, что Махпейкер вряд ли будет всегда сохранять такое же безразличное спокойствие и когда-то всё равно заставит меня пожалеть о былом непослушании. Это ожидание сводило с ума и заставляло поверить в бесконечность жизни. Напряжение не покидало стен гарема, а всё больше нарастало. Оно достигло своего пика, когда у Ибрагима появилась новая наложница - Телли Хюмашах Хатун. Эта девушка, подобно Айше, которая уже на тот момент родила дочь Бейхан Султан и умерла при родах, хотела взять бразды правления в свои руки, желала иметь авторитет среди рабынь гарема. Никто не любил её, кроме, конечно же, Повелителя. В последние годы он очень сильно растолстел и вообще потерял разум, привнося в Османское государство лишь разруху. Янычары были очень недовольны таким султаном, который только и делал, что проводил время в своём гареме, развлекаясь со столь же тучными, как и он сам, рабынями. Воины просили у Падишаха новых походов, новых завоеваний, но не тут-то было. Лезвия их мечей заржавели и затупились, стрелы бесхозно лежали в кучах, а вскоре и придавались огню. Османские львы требовали войны, им не сиделось на месте. Но султану Ибрагиму было совершенно безразлично состояние верных ему янычар, поэтому, дабы не вызвать бунт, он частично увеличил им жалование. Но вскоре он лишил их и этой надбавки, так как жадность взяла верх над властолюбием. В гареме тише всех себя вела Махиэнвер Султан, хотя она должна была задирать нос выше других фавориток. У неё было 5 султанских детей: сыновья-шехзаде Баязид, Селим, Мурад и дочери Айше Султан и Уммю Гюльсум Султан. Эта женщина не искала повода для гордости, а лишь тихо и спокойно жила в своих покоях, воспитывая детей и сохраняя со всеми хорошие отношения. Мне она очень нравилась, и я любила приглашать её в свои покои для бесед, чему Махиэнвер была безумно счастлива. Салиха Дилашуб перестала поддержать отношения со мной и Хатидже, решив стать любимицей Кёсем Султан, всячески заслуживая её доверия. Такое поведение не понравилось никому из нас, и мы решили не вмешиваться в судьбу отчаянной сербки, приняв в свой круг Махиэнвер. Мой брат Дмитрий (ныне Демир) добился очень многого, и подобно Великому Визирю Рустему Паше, из конюха стал бейлербеем Анатолии, тем самым найдя своё место в совете Диивана. Юсуф Демир Паша уехал в Анатолию, поэтому его присутствие во дворце Топкапы стало невозможным и очень редким. Я стояла на террасе и смотрела на дворцовый сад. В воздухе витал аромат роз, смешанный с запахом изысканных яств из султанской кухни. Мои ступни были напряжены и очень болели, вероятно, от недавней долгой прогулки. Я наклонилась и сняла узорчатые башмачки с усталых ног, откинув обувь в сторону. Кожи измученных ног коснулся свежий, летний ветер, принося с собой прохладу. Пошевелив пальцами, я облегчённо вздохнула и полностью опёрлась на ступни, коснувшись холодного каменного пола террасы. У меня было прекрасное, по-летнему радостное настроение, поэтому я собиралась провести этот день на улице, в шатре, наслаждаясь чистым и свежим воздухом, внимая шелесту листвы деревьев. Я ушла с террасы, снова оказавшись в своих душных покоях. Вспомнив о брошенных на террасе башмачках, я невольно улыбнулась, но не стала идти за ними. Я быстро накинула на голову платок, погрузила свои ступни в новые, более свободные и красивые башмачки, и поспешила выйти из дворца. Не успела я покинуть своды Топкапы, как мне в лицо дунул резкий, порывистый ветер, сорвав с моей головы платок и закинув его на одно из деревьев около входа. Я рассмеялась и посмотрела на стражников, которые тоже не смогли сдержать улыбки. - Достаньте мой платок, пожалуйста. Я заберу его, когда вернусь, - улыбнулась я агам и сощурила глаза. - Как прикажете, Госпожа, - склонил голову один из стражей входа во дворец и приподнял глаза, одарив меня непонимающим, но в тоже время, добродушным взглядом. Вероятно, его удивило то, что Султанша сказала "пожалуйста", а не просто приказала, как это полагается по статусу. Я знала, что когда-то слуги с благодарностью вспомнят мне мою вежливость и скромность. Это и было моим главным преимуществом. Я не зазналась, получив власть. И слуги ценили это. Я прошла к ближайшему шатру и села на подушки. Служанки, которые сопровождали меня, стали поодаль, но я сделала отрицательный жест и промолвила: - Нет-нет-нет, можете пойти и заняться своими делами. Хотите, погуляйте по саду. Я не держу вас рядом с собой, словно хвост. - С Вашего позволения, Султанша, - поклонились они и радостно улыбаясь, двинулись в сторону тропинки, ведущей во дворец. Я вдохнула полной грудью и улыбнулась. Где-то за спиной раздался нежный голосок диковинной птицы, отчего на душе стало тепло и спокойно. Она то брала высокие ноты, то тут же снижалась до самой низкой, создавая чудесную мелодию. Погода была восхитительной. В голове вспышками промелькнули воспоминания о Родине, о той природе, которая раньше окружала меня. Чем отличается природа Стамбула от природы донских земель? Многим. Османская зима никогда не бывает слишком суровой, а лето слишком жарким. Здесь всё умеренно. К тому же, во дворце всегда сохраняется прохлада - это всё заслуга толстых каменных стен, которые не пропускают солнечные лучи внутрь и сильно не нагреваются. Русская же погода непредсказуема. Зима может быть очень холодной, с сильными снежными буранами и вьюгами, лето может быть очень жарким, а солнце палящим и выжигающим всё живое. Год на год не приходится. Вдруг я прищурилась и увидела стройную фигурку рабыни, бегущей в мою сторону. Это была Нур Хатун, красивая черноволосая девушка, которая уже давно была у меня в качестве одной из главных и любимых служанок. Она поклонилась и дрожащим голосом проговорила: - Госпожа моя... Там... Это... Гюльсур Калфа... Она... Вас зовет... Говорит, что умирает!... Я сорвалась с места и кинулась в сторону дворца, по пути сбив испуганную Нур. Ноги несли меня по земле со скоростью света, я никогда так не спешила, только разве увидеть лицо своего покойного сына Ахмеда. В глазах застыл ужас, наполнивший моё сердце новой болью. Возле входа я увидела стражников, которые уже давно сняли платок с дерева по моему приказу. Заметив меня, они встрепенулись и склонили голову, протянув платок: - Султанша, вот, как Вы просили. Я поспешно выхватила его из рук аги, кинув небрежное "спасибо", и направилась по коридору двора прямо к покоям моей Гюльсур. Сердце бешено колотилось, будто хотело вырваться из груди, руки тряслись, а пальцы онемели, запутавшись в шелковой ткани платка. Каждый сантиметр моего тела дышал страданием и болью. То, чего я так боялась и не хотела, наступило слишком быстро. Страх потерять Гюльсур, лишиться этой женщины, которая заменила мне мать, был очень велик и проник в самую глубину моей души, в самый центр моего сердца. Я с треском распахнула двери покоев и зашла внутрь. Увидев лежащую на кровати Гюльсур, я застыла и не могла сделать ни движения. Женщина услышала моё прерывистое дыхание в этой тишине и тихо проговорила: - Простите, Турхан Султан, я не могу встать и отдать Вам своё почтение поклоном. Я прищурила глаза и улыбнулась. Две скупые слезы выкатились из отяжелевших век, заставив меня пошевелиться. Я сделала шаг в сторону своей старой служанки и села на кровать, где лежала калфа. - Что ты такое говоришь, Гюльсур? Это я должна кланяться и благодарить тебя за то, что ты сделала ради меня и моих детей! Что же произошло? Почему ты в таком состоянии? - сказала я и всхлипнула, вытирая рукавом красного платья набежавшие слёзы. Женщина по-матерински тепло улыбнулась и взяла мою руку. Её пальцы были холодными, как лёд, но в то же время они согревали сильнее, чем любой огонь мира. - Я умираю, Султанша. Вы можете подумать, что это старость, и именно поэтому смерть ворвалась в эти покои, чтоб забрать мою душу. Ведь мне немного-немало 95 лет. Нет, Госпожа. Меня отравили. Я даже знаю, кто отдал такой приказ, ибо видела всё и обо всём догадывалась. Только вот не знала, в какой момент они решатся подлить эту отраву мне в еду. Я чувствую, как мои старые лёгкие вот-вот, через минут 10, разорвутся на куски... Это яд, моя Султанша, - еле-еле проговорила Гюльсур и стала тяжело дышать. Я разревелась и со всей силы сжала руку старой женщины в своей ладони. Слёзы бурным потоком текли из глаз, заставляя меня всхлипывать и трястись всем телом. - Но как же так, Гюльсур? Кто? Кто посмел отравить тебя? Умоляю, не умирай! Матушка Гюльсур Калфа, ай Аллах-Аллах, живи! Ты моя мама, Гюльсур! Ты! Она улыбнулась и засунула руку за пазуху, достав оттуда дивное украшение из чистого золота, усеянное крошечными рубинами. Женщина протянула его мне и сглотнула. - Я умру, но не хочу, чтоб Вы остались в этом жестоком мире одни, без верной прислуги. У меня был сын, у которого родилась дочка. Она примерно Ваша ровесница. Её зовут Тиримюжгян, живёт моя девочка неподалёку от комплекса имени Хасеки Хюррем Султан, там все её знают. Я рассказывала внучке о Вас, она обещала верно служить Вам до своего последнего вздоха, подобно мне. Отдайте ей это украшение, и она сразу поймёт, кто Вы и зачем к ней пришли, Султанша. Я неуверенно взяла в руки это колье и ещё сильнее расплакалась. Внезапно Гюльсур переменилась в лице. Карие глаза коренной турчанки потеряли блеск, стали пустыми и безумными. Грудь старой женщины приподнялась и застыла. Я испугалась и закричала, понимая, что это последние минуты жизни моей второй матушки. - АААА! ГЮЛЬСУР! НЕТ! Кто приказал тебя отравить, матушка? Я убью его своими руками! АААА! НЕТ-НЕТ-НЕТ, НЕ УМИРАЙ! Я совсем по-детски умоляла старую женщину не умирать и не покидать меня, хотя понимала, что это невозможно изменить. Я посмотрела на лицо умирающей и сгорающей в агонии калфы, и заметила, что её губы двигаются, в попытке что-то мне сказать. Наконец, сил старушки хватило на то, чтобы промолвить: - Кёс... Гюльсур издала свой последний вздох и закатила глаза. Голова служанки наклонилась вправо, а изо рта потекла тоненькая струйка крови, испачкавшая шелковую простынь кровати. Я расплакалась и ослабила руку, в которой всё ещё находилась холодная ладонь женщины. Я испытала боль, потеряв свою родную мать. Потерявши Гюльсур, мне было вдвое больнее. Я дважды лишилась матери, дважды познала это всепоглощающее горе. Слёзы, не переставая, лились из глаз, я лишь молча сидела на кровати Гюльсур, наблюдая, как пятно крови на простыне возле её рта увеличивается. Не выдержав этой картины, я позвала слуг, которые должны были подготовить её тело для церемонии похорон. Уж я позабочусь, чтоб эту светлую женщину захоронили достойно. Но из головы не выходили слова, сказанные Гюльсур перед самой смертью. Она не успела договорить имя это человека полностью. Но я и так поняла, ибо имя только одной женщины в гареме начинается на "Кёс", и эта женщина живёт в покоях Валиде Султан...