Слишком холодно

Угли в камине еще слабо тлели, но в гостиной было холодно. Альбус, с трудом сдержав зевоту, натянул шерстяные перчатки. Четыре утра, воскресенье... Тем, кто спустится сюда после семи, повезет гораздо больше — домовые эльфы затопят камины заново. Альбус сглотнул и поморщился. Он раньше думал, что это всё выдумки про комок в горле, который не дает вздохнуть, не дает говорить. Да, конечно, бывает неприятное и тяжелое ощущение внутри, у кадыка, но чтобы так... Ему будто апельсин кто-то затолкал прямо в глотку. Он еще раз хорошо проверил содержимое сумки: защитные перчатки из драконьей кожи, хрустальный самозакупоривающийся фиал, серебряный ножичек, несколько кусков плотной льняной ткани — всё на месте. «Два-три месяца» — так было сказано в книге. «Следить за поведением василиска и за состоянием шкуры». Если у змеи начинает меняться характер — она становится слишком вялой, теряет аппетит, или наоборот — слишком агрессивна, это признаки полной линьки. Конечно, «потускнение кожи» Альбус никак не мог заметить, всё же свет от палочки сам по себе давал блики и искажал цвета, но Салли всю неделю отказывался от еды, а дня три назад Альбус увидел, что глаза у василиска стали тусклыми и мутными. Значит, пора... Герпий Злостный крайне недвусмысленно предостерегал — чтобы самостоятельно управлять взрослой змеей, нужен дар Змееуста, и горе каждому, кто рискнет подойти к василиску, не зная его языка, — «ждет его гибель неминуемая от взгляда смертельного». Именно поэтому в книге несколько раз повторялся совет при первых признаках линьки сразу же ослепить василиска, если темному волшебнику от змеи требовался только яд. Альбус, проклиная свою мягкотелость и малодушие, в последнее время часто думал об этом варианте. Особенно после того как увидел, что глаза Салли покрылись матовой пленкой. Василиска не обязательно убивать. Слепой он не причинит волшебникам вреда. Будет жить себе в лесу, научится каких-нибудь местных кроликов ловить, находя их при помощи тепловых рецепторов. У змей ведь и так плохое зрение... переживет. Именно что — будет жить. На зиму заползет глубоко в пещеры, как-нибудь не замерзнет... Змеи умеют впадать в спячку. Василиски хоть и не змеи, но очень на них похожи, а магическому животному только легче — у него больше способностей и силы, чтобы выжить даже в неблагоприятных условиях. Хорошо, что ни одна из попыток подыскать себе оправдание не лишила Альбуса здравомыслия. Если уж хватило дурости завести василиска, смертельно опасного по классификации Министерства, то нечего перекладывать ответственность на чужие плечи — тех, кто как-нибудь наткнется в Запретном лесу на слепого змея, который, может, в детстве и не проявлял никакой агрессии, но... Смертельно опасен. Точка. И думать тут нечего. Альбус вышел из гостиной и поспешил к выходу из школы. У него не больше трех часов, чтобы закончить начатое почти два месяца назад. Слишком рано... Альбус хоть и запасся всем необходимым загодя, всё же очень надеялся, почти сам себя убедил, что у него еще уйма времени и «два-три месяца» это «скорее три». По расчетам, Салли уж точно не должен был начать линьку до пасхальных каникул, когда какая-то часть учеников разъедется по домам. Праздники короткие, но свободы будет побольше... Если, конечно, к последним каникулам перед ЖАБА применимы слова «праздники» и «свобода». Вышло всё совсем не так, как планировал Альбус. Он, наверное, слишком долго давал Салли драконью кровь или кормил слишком много, отчего василиск вырос быстрее. Салли, своенравная змея, даже до следующих выходных — как раз поход в Хогсмид — не смог дотерпеть. Как будто прекрасно понимал, что за участь ему уготована, и стремился покончить со всем раньше... Ну или намеренно торопился завершить линьку, чтобы встретить Альбуса взглядом блестящих умных глаз, от которого останавливается сердце. Поэтому у Альбуса не было выбора — сегодня, ни днем позже. Он и так дотянул до выходных, и, честно говоря, его счастье, что на воскресенье был назначен матч по квиддичу, Гриффиндор—Слизерин. Будет интересно посмотреть — всем остальным, разумеется. Альбусу нужно успеть разобраться с портретом за время матча. Ну хоть бы Скорпиус ловил снитч подольше. Погода сегодня, как назло, обещала быть хорошей. Альбус вышел из замка в ночной холод, куда ни глянь — не небе мерцали звезды, и не было заметно ни облачка. Золотой шарик в погожий день видно издалека, он блестит на солнце, словно осколок стекла в траве. Темная громада замка за спиной постепенно удалялась, впереди — росла темная громада Запретного леса. Альбус почти привык к нему — узнал, понял, вслушался в неспешный ритм его зимней жизни. За месяц с лишним каждодневных прогулок выучил маршрут до пещеры Салли так, что спокойно находил дорогу. Может быть, и хорошо, что всё случилось так, как случилось. Альбус очень устал. Ему хотелось просто выспаться. Не думать постоянно о том, что кто-то может найти Салли, не бояться — кошмаров, где он бродил в темноте между огромных деревьев и с каждым шагом все яснее понимал, что потерялся и не знает, куда идти. Сколько ни храбрись, всё равно страшно. Каждый раз внутренности будто сжимаются, когда входишь в лес. Чем бы ни закончилась эта полубезумная авантюра, Альбус идет в пещеру к Салли в последний раз, больше в Запретный лес — ни ногой. Пусть там кентавры живут, раз им так нравится. С того злополучного Рождества будто прошла сотня лет, а Альбус ни дня не помнил, как с похмелья. Звон будильника сливался в голове с криком матери, тем самым. Поначалу казалось, что всё хорошо, что он всё сможет, что выдержит. Звон-крик, звон-крик, шаг, шаг... Вот — ложбина с поваленным деревом, дальше будет мертвая ель. Еще часов семь, и всё закончится. Лили больше не нужно будет подходить к нему украдкой и говорить, что он сильно похудел и она беспокоится. Похудел! Она заметила по лицу, настоящая заботливая младшая сестричка. Ещё не видела его руки — как приложенные друг к другу палки, тонкие и бледные. Любимый зимний свитер на нем болтался, на всех без исключения ремнях пришлось проколоть еще одно отверстие, чтобы брюки держались. Он даже нарвался на воспитательную беседу с МакГонагалл недели две назад. Если коротко, то директор, конечно, всё понимает, сочувствует семье Поттеров и готова оказать любую посильную поддержку, но домашние задания нужно делать. Жалобы учителей — вещь серьёзная. Альбус совсем потерял интерес к учебе, и это может плохо сказаться на его будущем. Альбус слушал, кивал... Голос у МакГонагалл был строгим, но мягким и спокойным. Она говорила так искренне и с таким участием, что Альбусу всерьёз стало стыдно. Он поджимал губы и молчал, чтобы не выпалить, что он не виноват, что у него не хватает сил даже тупо списать домашнее задание хотя бы у Скорпиуса, что он постоянно не высыпается и уже не уверен, насколько адекватно его мозг воспринимает окружающий мир. Насколько адекватно... Сквозь пелену усталости он украдкой оглядывал кабинет. Запоминал расположения портретов, один раз встретился взглядом с директором Дамблдором — тот внимательно слушал их с МакГонагалл одностороннюю беседу — и спешно отвел глаза, а затем смотрел только в пол. Опять идиотское везение. Альбус только-только решил, что пора снова подежурить у кабинета директора, чтобы проверить, сменила ли МакГонагалл пароль на новый, как она вызвала его сама. Разумеется, он всего лишь, предвкушая воспитательную беседу, понуро плелся за ней по коридорам, а затем в Директорскую башню, и честно отступил на шаг, когда она тихо произнесла пароль, наклонившись к гаргулье. Если бы он не выяснил пароль до этого, то, конечно, не смог бы разобрать слово, но оно въелось в память — Элфинстоун. Ещё бы, он столько списков пролистал. Дважды просмотрел генеалогии семей из справочника чистокровных волшебников, потом переключился на перечень волшебных родов, исключенных из этого списка... Гораздо лучше было бы потратить это время на домашние задания, правда что. Личность неведомого или неведомой Элфинстоун не имела никакого отношения ни к портрету Дамблдора, ни к Дарам. Альбус говорил себе это десятки раз, но продолжал искать. Может быть, ему просто нужна была нерешенная задача, чтобы отвлечься и абстрагироваться от всего остального. Тем более что разгадка оказалась банальной и ни разу не таинственной. Элфинстоун нашелся среди Урхартов, древнего магического рода. Оказалось, это не фамилия, а имя такое странное. На этом странности, правда, закончились. Мистер Урхарт прожил несколько лет в счастливом браке с Минервой МакГонагалл, пока не погиб от укуса ядовитой тентакулы. Пещера Салли выглядела... как обычно, но на этот раз внутри было гораздо холоднее. Мартовское солнце еще не успело как следует прогреть землю, хотя снег вокруг уже осел и покрылся подтаявшей коркой. Только поздней весной Салли смог бы обходиться без чар, искусственно поддерживающих тепло внутри его обиталища. Чар, которые Альбус не обновлял больше суток. Он специально подождал до утра, и, наверное, это был самый подлый поступок в его жизни. Салли спал, обвив своего медведя, и уже потерял много тепла — он только поднял голову, слабо попробовал воздух раздвоенным языком и улегся обратно. — Ну здравствуй, — сдавленно произнес Альбус. — Смотри-ка, у тебя глаза почти голубые. Это, конечно, так только кажется. Из-за отслаивающейся пленки. Я ещё ни разу не видел змей с голубыми глазами. Прости, я знаю, что холодно... Но тепла больше не будет. Казалось очень нужным говорить. — Глациус! — Поток ледяного воздуха вырвался из палочки, и скала мгновенно покрылась блестящими кристалликами инея. Глухо затрещала каменная порода. В пещере стало так холодно, что облачка белого пара на выдохе обжигали лицо. Альбус расстелил на земле плотную льняную ткань в три слоя, положил рядом хрустальный фиал и нож. Затем аккуратно воткнул волшебную палочку в щель в камнях где-то на уровне плеч — так Люмос давал больше света, и надел перчатки. Он еще никогда не убивал животных. Нет, ну комаров там, мух... Однажды в детстве поймал ящерку и посадил в стеклянную банку. Ящерица — это же считай маленький дракон, а нужно ей совсем немного. Свет, тепло и сверчки какие-нибудь или кузнечики. Можно спросить у дяди Чарли, если что. Он в драконах разбирается, так что про ящериц точно должен всё знать. Воодушевившись мыслью о новом питомце, Альбус побежал на поиски подходящего ящика или коробки, а чтобы ящерка не убежала, плотно закрутил на банке крышку. По пути его отвлек Джеймс, потом мама позвала обедать, потом... Альбус вспомнил о ящерице на пятый день. Сначала долго не мог найти брошенную в траве банку, потом — пожалел, что нашел. Он так и закопал банку под деревом — не стал открывать, чтобы не почувствовать запаха, и не из брезгливости, а из чувства вины. Это бы сделало его причастность к произошедшему реальнее, осязаемей. Нет, конечно, он не намеренно убил ящерицу. Но лучше бы убил, наверное. Куда хуже медленно задыхаться и умирать от жары и жажды в закрытой банке из стекла, за которым свобода и жизнь... Сколько часов или дней несчастная ящерица пыталась выбраться, пока совсем не ослабла? Альбусу так хотелось рассказать об этом хоть кому-то — маме, папе, бабушке, сестре... неважно, пусть даже брату, только бы выговориться, снять с себя груз совести, услышать, что он, хоть и поступил необдуманно, но всё же никому не желал зла, что он не специально... Тогда он промолчал, а сейчас и говорить не хотелось. Не хватало еще, чтобы кто-то стал его утешать или чтобы ему посочувствовали. Нет, на этот раз во всём виноват только он, целиком и полностью. Он провел рукой по спине Салли — василиск не отреагировал. Тогда Альбус осторожно вытащил его вместе с медведем и положил на пол. * * * Альбус вышел из пещеры, вытер так и не запачкавшиеся перчатки о грязный снег и долго стоял, тупо уставившись перед собой. Сердце стучало гулко. Кровь прилила к лицу, отчего щёки жгло. Нужно было возвращаться в школу. Из пещеры тоненькими сизыми струйками поднимался дым, и Альбусу постоянно хотелось оглянуться, посмотреть... Да не на что там смотреть. Уходить, Мерлин, уходить отсюда как можно быстрее, пока не запахло паленым василиском. А что было делать? Не хоронить же в землю, всем белкам в лесу на отраву, преядовитую магическую змею? Не оставлять же беднягу Салли гнить в пещере? Альбус не чувствовал себя живым, внутри всё будто задеревенело. Сознание превратилось в математическую функцию, чувства застыли горсткой мотыльков и бабочек, замерзших осенью у слухового окна на чердаке. Это было унизительней, чем заглядывать в раскрасневшееся от мороза и слёз лицо дяди Рона, пытаясь запомнить всё до словечка, когда тот, стоя у надгробия Игнотуса Певерелла, рассказывал о Дарах. Это было страшнее, чем в алкогольном бреду смотреть, как бьется в истерике мама, бросается на бледного как полотно целителя: «Как Гарри мог умереть!» Это было куда хуже, чем идиотское предсказание на занятии у Трелони, когда она вцепилась в его руку и изменившимся голосом вещала про смерть и какие-то кресты... И даже хуже, чем когда эта Трелони умерла у него на глазах — Альбус сначала даже не понял, что случилось... И гораздо противней, чем приглашать Асаби на Рождество в Нору. Отвратительней даже, чем раз за разом убеждать себя, что дружба со Скорпиусом — пройденный этап, который нужно закончить... Альбусу еще никогда не было так плохо. Он шел — и свалявшийся грязный снег под его ногами хрустел, будто ломалось что-то. Он шел, размазывая по щекам слезы, которых уже давно не было. Хрустальный фиал, доверху наполненный кровью, оттягивал карман.