Слишком холодно

Весь сентябрь они только и говорили об этом. Отборочные испытания в команду по квиддичу назначили на первые выходные октября. Сами соревнования разделили на несколько этапов — слишком уж много оказалось желающих. В том году Слизерину нужно было найти сразу трёх человек в основной состав — двух охотников и ловца. Ловец… Мечта всех мальчишек, хоть чуть-чуть увлекающихся квиддичем. Скорпиус выступал предпоследним, но поднялся на трибуну для зрителей немного раньше, понаблюдать за Альбусом. Тот летал бесподобно. Унаследовав от отца тягу к полётам, он с самого детства не мыслил жизни без гоночной метлы высшего класса и квиддича. Полёт значил для него всё, он научился летать раньше, чем ходить. Отчасти это было вызвано тем, что, получив в подарок свою первую метлу, Альбус просто перестал нуждаться в передвижении на двух ногах. Правда, до пяти лет ему пришлось довольствоваться уменьшенной копией Нимбуса последней модели, поднимавшейся в воздух лишь на полметра. Строгая миссис Поттер слишком боялась, что сын может упасть и удариться. Скорпиус, как и большинство волшебников, любил квиддич и мог обсуждать его часами, но никогда не отводил спорту хоть сколько-нибудь значительную часть своей жизни, предпочитая ему книги и фортепиано. Отчасти поэтому он так легко согласился на шутливое предложение Альбуса тоже поучаствовать в отборочных испытаниях, за компанию — всё делали вместе. Они поняли, что двух ловцов в команде не бывает, лишь в самый последний момент, когда капитан сборной поднялся на небольшое возвышение, чтобы объявить победителей. Скорпиус довольно прищурился, никогда до этого его фамилия не звучала так легко, воздушно и торжественно, а потом он мгновенно понял, что же произошло. Нет. Что он натворил. Оказавшись в воздухе, Малфой забыл, что пришёл сюда просто полетать. Поддавшись азарту настоящего соревнования, он вспомнил уроки Альбуса и… не думая ни о чём, устроил в воздухе настоящее шоу. Кто-то из неудачливых претендентов аплодировал, кто-то с презрением и ненавистью ухмыльнулся Скорпиусу, остальные молча направились к выходу со стадиона. Новый ловец растерянно оглядывался по сторонам в поисках Альбуса. На мгновение Малфою показалось, что он увидел знакомую фигуру уже у самых ворот, но тут его подозвал капитан. Пришлось остаться, чтобы познакомиться с командой, получить форму и расписание тренировок. Когда Малфой наконец вернулся в спальню, Альбус сидел на кровати, спиной ко входу, и плакал, совершенно по-детски, всхлипывая, размазывая слёзы по щекам и некрасиво морща лицо. Скорпиус, чувствуя себя единственным виновником произошедшего, уселся рядом, боясь коснуться его, боясь сказать хоть слово. Альбус плакал молча, старательно отворачиваясь. С тех пор он больше не играл в квиддич. Скорпиус переживал это почти так же тяжело, понимая, что какой-то квиддич — всего лишь квиддич — может испортить их отношения навсегда. Малфой много раз пытался заставить Альбуса снова взять метлу в руки — постоянно таскал с собой на тренировки, уговаривал пройти отбор в следующем году и играть на позиции охотника, однажды попытался даже отказаться от участия в матче, сославшись на плохое самочувствие, давая возможность выйти на поле Альбусу. Тот, естественно, сразу же понял, что задумал Малфой. Тогда они поссорились и не разговаривали друг с другом больше недели. А теперь Скорпиус Малфой — звезда мирового масштаба. Он подписал контракт с «Соколами» как только ему исполнилось семнадцать, поэтому всё лето провёл в разъездах, выступая в соревнованиях за Кубок Англии. Первое место они, конечно же, не заняли, но газеты весь август пестрили фотографиями юного мистера Малфоя, своей непревзойдённой игрой умудрившегося вытянуть ничем не примечательную команду на четвертое место в турнирной таблице. На следующий день после финала Скорпиус получил предложение от лидеров чемпионата, знаменитых «Серебряных Стрел». Многие спортивные издания в то время публиковали разнообразные обзоры, анализы и мнения игроков, пытавшихся предугадать, каким будет решение восходящей звезды, в то время как очарованные поклонницы забрасывали его письмами и посылками с мягкими игрушками и шоколадом. — Да, я останусь с «Соколами», — немного неохотно ответил Малфой. — Они уже взяли нескольких талантливых ребят, поэтому на следующем чемпионате у нас есть все шансы выиграть. К тому же, «Стрелы» продолжат борьбу за Кубок Британских островов, поэтому требуют, чтобы я на какое-то время отложил обучение, а я хочу закончить Хогвартс. Альбус понимающе кивнул, доставая из сумки шоколадку. Увидев это, Скорпиус расхохотался. — А ты совсем не изменился, Ал, — улыбнулся он. — Зато ты — очень, — совершенно серьёзно ответил Поттер, разворачивая фольгу и ломая плитку на дольки. Малфой снова поразил его своим удивительным чутьём: — И поэтому ты так себя ведёшь? — Нет, — быстро ответил Альбус. — Да, — и, словно спохватившись, добавил: — Неважно. — Расскажешь? — просто спросил Малфой, совершенно ненавязчиво наблюдая, как Альбус, чтобы не отвечать, набивает рот шоколадом. — Ты не поймёшь, — наконец ответил тот. — Пойму, — Скорпиус улыбнулся. — Я всё пойму, и ты это прекрасно знаешь… Конечно. Он тысячу раз прав — всепрощающий, вечно милый, никогда не обижающийся Малфой. Чистая душа, отражающая всё в правильном свете, свете истины. Когда-то, уже с головой окунувшись в изучение тёмной магии и философии действия Непростительных заклятий, Альбус спросил его, почему Скорпиус, не терпящий насилия, закрывает глаза на его эксперименты, порой слишком жестокие. — У тебя руки тёплые, — ответил тот, окончательно сбив Поттера с толку. Именно за это умение тонко чувствовать, понимать и принимать Альбус был готов носить Скорпиуса на руках. Сегодня оказалось, что весь мир тоже с радостью вознесёт его на вершину. Сегодня оказалось, что понимания чудовищно мало. Сегодня оказалось, что эти искрящиеся серые глаза должны смотреть с восхищением только на него, Альбуса, а он сам вот-вот сварится в собственном соку — из желчи, ревности и непреодолимого желания обладать. — Хорошо, — Поттер справился с комком в горле. — Я тебе расскажу. Но не сейчас. * * * — Всего лишь кошка, — прошептала Инсе, освещая дорогу крохотным карманным фонариком. Его жалкого луча хватало только чтобы различить зияющие дыры на месте сгнивших досок в деревянном настиле полуразвалившегося пирса. «Которую ты только что намеренно утопила, — обличающее отметил тоненький голосок внутри. — Не первую, кстати сказать». Почему-то казалось, что она всё делает неправильно. Но это — единственный способ проверить… Единственный. «Грех» — вспомнилось ей полузабытое слово. Инсе часто слышала его, когда целыми днями болталась с протянутой рукой у церкви Святого Доминго. Прихожане искупали какую-то страшную вину, вкладывая ей в ладошку мелкие монетки. Нет, это не грех. Даже если Инсе утопит ещё сотню бродячих кошек. Даже если убьет человека. А когда-нибудь придётся это сделать. Не грех. Инсе знает, что такое грех. Лгать — грех, предавать — тоже… А жизнь… Если всем позволить жить — неизвестно, что получится. Ничего хорошего. Она запнулась за кривой ржавый гвоздь, торчащий из досок, и упала, выпустив фонарик из рук. Тот, прокатившись по пирсу, с тихим плеском упал в воду. Инсе оказалась в кромешной тьме. Она вздрогнула и проснулась. Поезд, замедлив ход, неторопливо постукивал колёсами по хрупкому железному мосту, переброшенному через узкую ленточку заросшей тростником реки. У камышей плавало семейство уток. На горизонте виднелись высокие холмы, покрытые щетиной кустарника и полосками огромных пихт и елей. Темнело, но свет в вагонах ещё не включили, из чего Инсе сделала вывод, что до Хогвартса осталось чуть больше полутора часов пути. Из-за низких облаков, затянувших небо, в купе царил приятный полумрак. Она судорожно вздохнула, пытаясь отогнать остатки воспоминаний о дурном сне, поправила волосы и слабо улыбнулась наблюдавшей за ней Лили. Та пристально следила за ней своими внимательными карими глазами. Любовалась. Инсе сидела у окна, спокойно смотрела на проплывающие мимо пейзажи, — холодная и властная, независимая и самостоятельная… снежная. Лили с улыбкой отметила, что на Инсе её любимый свитер — голубой, с изысканными чёрными скандинавскими орнаментами. Лили вязала его сама, правда, не без помощи бабушки, на прошлых Рождественских каникулах. Она была просто счастлива, поняв, что подарок пришёлся Инсе по душе. — Опять кошмары? — Лили, переставив клетку со спящим совёнком на своё место, села рядом. Маленький коричневый мохоногий сычик с беловатыми пятнами на затылке и крыльях продолжал дремать, покачиваясь на жёрдочке. — Не совсем, — уклончиво ответила Инсе. И имя у неё ледяное, морозное и хрустальное, как солнечное зимнее утро. — Ты не пришла на собрание старост… — Проспала. Писала статью вчера до трёх ночи, — Инсе потянулась и с неподражаемой улыбкой добавила: — Впрочем, это было уже сегодня. — По-моему, эта твоя наставница попросту пользуется тобой. Там ведь будет стоять авторство Панси Паркинсон, а не Инсе Торесен, не так ли? — Конечно, — пожала плечами Инсе. — Почему ты это терпишь до сих пор, — Лили, насупившись, отвернулась. Она не понимала этой странной покорности подруги, особенно зная её бунтарский нрав. — Для таких, как я, всё не так просто. У тебя есть дом, семья, любящие родители и перспективная работа по специальности в Отделе связей с маглами. У меня же нет ничего. Как только я закончу Хогвартс, школа перестанет платить мне пособие, и если я не найду прилично оплачиваемую работу, то останусь на улице. Увы, журналистике не учат. Банковскому делу, целительству — пожалуйста, а вот мне не повезло. Поэтому мисс Паркинсон единственная, кто может помочь мне. — Взамен на то, что ты выполняешь за неё всю грязную работу… Какой нормальный волшебник будет заставлять своего помощника работать до глубокой ночи? — Целеустремлённый и ответственный, профессионал своего дела. Мы просто не успели подготовить обзор книжных новинок к новому номеру «Пророка». — И почему это? — ехидно спросила Лили. — Наверняка она опять все выходные потратила на встречи со знаменитостями. Инсе неопределённо пожала плечами, показывая, что её это не касается. «Мы слишком много занимались любовью, вот и всё», — подумала она, отворачиваясь к окну. Лили не стала спорить. Вздохнув, словно укоряя Инсе в чрезмерном упрямстве, она положила голову ей на плечо, пробормотав едва слышно: — Я по тебе скучала. Лгать — грех. Но это не её случай. Инсе не обманывает, просто не говорит всего. Кому нужна правда? Грех? Никто пока не подозревал Инсе в религиозности. От этих мыслей почему-то несло дохлой рыбой, которую вернувшиеся из моря рыбаки выбрасывают прямо у берега, и та, источая зловоние, качается на волнах, подставив солнцу перевёрнутое белое брюхо. Этакое протухшее самооправдание… Мягкая, почти детская ладошка, расслаблено лежавшая на предплечье, вдруг показалась Инсе карающей дланью всевидящего судьи, бесстрастного и безжалостного, знающего все её мысли и проступки…