Умершее воспоминание

Я предпочту увидеть тебя мёртвой, крошка, Чем с другим мужчиной. The Beatles, “Run for Your Life”

      — А что ты скажешь об этом цвете? — Дейв, жених Уитни, показал мне образец тёмно-алого цвета и, вопросительно приподняв брови, взглянул на меня.       Вздохнув, я потёр двумя пальцами переносицу и сказал:       — Он такой же, как и предыдущие два. И вообще, ты показал мне уже столько образцов, что все цвета для меня слились в одно большое тёмное пятно.       Дейв засмеялся и положил образец на стол. Мы с Эвелин приехали к нему домой около получаса назад; причиной было желание моей возлюбленной поговорить со своей сестрой. Несмотря на свою всё ещё неостывшую неприязнь к Уитни, я не стал противиться и согласился привезти сюда Эвелин. Мешать их с Уитни разговору я, разумеется, не мог, поэтому мне пришлось проводить время с Дейвом, к которому я тоже, признаться, не питал большой любви.       До сегодняшнего момента мне ещё не доводилось общаться с ним одному с глазу на глаз. Прежде, участвуя с ним в общем разговоре, я не мог справиться со своей антипатией к несерьёзности и, может, даже наивности Дейва. Однако теперь этот парень, постоянно чему-то улыбающийся, не вызывал во мне прежних чувств, и после получаса нашего не самого плохого разговора из всех, которые только можно вообразить, я почувствовал даже расположение к нему.       — Почему ты так скрупулёзен? — не скрыл своего удивления я. — Какая разница, какого цвета будет обивка стульев на банкете?       — О, я точно так же говорил об этом несколько месяцев назад, — со своей вечной улыбкой отвечал Дейв, — только теперь для меня каждая мелочь имеет огромное значение… Может, ты поймёшь меня, когда сам будешь готовиться к свадьбе. Особенно если твоя невеста, как и моя, будет в положении.       Некоторое время мы молча пили кофе. Дейв листал какие-то каталоги и с задумчивой улыбкой рассматривал их содержимое.       — С тортом всё куда сложнее, — устало пожаловался он. — У нас с Уитни полярно противоположные вкусы в еде, поэтому нам очень непросто будет прийти к решению, которое устроит обоих… Тебе вот какой больше торт по вкусу: медовый или шоколадный?       — Шоколадный.       — И мне тоже. А Уитни думает, что шоколадный торт есть никто не будет, и наше трёхъярусное чудо света очень сильно ударит по нашим кошелькам.       — Тогда закажите медовый торт.       — У меня аллергия на мёд, — с кривой усмешкой сказал Дейв. — Конечно, есть ещё вариант заказать обыкновенный торт с белковым кремом, но у Уитни есть опасение, что крем опустится и испортит всю картину.       — А торт — обязательный атрибут? — спросил я. — Почему его нельзя заменить десертом, который подадут каждому гостю персонально? Так, вполне возможно, выйдет даже дешевле.       — Слушай, а это интересная мысль, — одобрил собеседник. — Я запишу её и поделюсь ею с Уитни. Спасибо!       Потом Дейв спросил у меня ещё пару советов, после чего, улыбнувшись, поинтересовался:       — А вы с Эв ещё не думали о том, чтобы пожениться?       — Пожениться? — переспросил я, опустив глаза. — Не знаю, думала ли она, но я — нет. Хотя я и верю в долгосрочность наших отношений, всё же я не считаю себя вполне созревшим, чтобы думать о свадьбе.       Уже после того, как я сказал это, я вдруг понял, что пустился в разговор о личном с почти чужим человеком. Наши с Эвелин отношения были для меня чем-то драгоценным и неприкосновенным, о чём я редко говорил даже с Джеймсом, Карлосом, Кендаллом и Миком. Так что разговор о них с Дейвом слегка насторожил меня и заставил вести себя менее откровенно.       — Ну, количество отмеченных годовщин тут ни при чём, — сказал собеседник. — Дело в готовности.       — В готовности к чему? К тому, чтобы стать семьёй? Вы с Уитни твёрдо решили пожениться только после того, как узнали о её беременности. И где тут готовность? Как свидетельство о браке может способствовать воспитанию ребёнка?       — Оно ему не способствует. Брак меняет отношения людей, с этим нужно смириться… Не знаю, как действует эта штука, но её действие проверено миллиардами людей до нас.       — На меня никак не повлияет то, что я официально смогу назвать свою девушку женой, — сказал я, не глядя на Дейва. — Опыт предшественников для меня не аргумент. Свадьба — это лишь формальность.       — Что ж, хорошо, пусть оно будет по-твоему. Только подумай вот о чём. — Он прочистил горло, и слабая улыбка снова коснулась его губ. — Наша молодость — это песочные часы. Да, крупинки вроде бы падают по одной, одна за другой, одна за другой, только вот песок пересыплется в нижнюю часть часов быстрее, чем ты успеешь об этом подумать. А перевернуть часы и заставить песок сыпаться обратно уже будет невозможно.       Я, не желая больше думать и говорить об этом, не стал отвечать собеседнику и заговорил о другом.       Когда прошло ещё минут двадцать, а может, все тридцать, я, вздохнув, взглянул на часы и произнёс:       — Что-то долго они.       — Да пусть выговорятся, сколько они не виделись? — Дейв отложил в сторону каталоги и налил мне и себе ещё кофе. — Им нужно в подробностях обсудить причину этой беспричинной ссоры.       — Беспричинной? Хочешь сказать, что Уитни совсем не виновата в этом?       — Хочешь сказать, что Эвелин совсем не виновата в этом? — усмехнувшись, задал мне собеседник встречный вопрос.       — Хочу. Причина их ссоры есть, и она заключается как раз в том, что Уитни просто взяла и оставила свою сестру одну… Так разве поступают?       — Ой, да брось, Эв не осталась одна.       — Остаться с родителями для неё приравнивается к оставлению в полном одиночестве.       — Ладно, тогда причина их ссоры заключается в Дженне и Джонни, — улыбнулся Дейв. — Впрочем, мне кажется, девчонки так и думают. Не будь их родители такими, какие они есть, Уитни не пришлось бы убегать, а Эв не пришлось бы впоследствии на неё за это обижаться.       — Да что не так с мистером и миссис Блэк? — не понимал я, слегка хмурясь. — Может быть, я не прав, но я ещё ни разу не замечал в них того плохого, о чём ты, Уитни и Эвелин говорите…       — О, так ты ещё не всё знаешь о Блэках?       Дейв сказал это таким тоном, будто я был неопытным новичком в каком-то деле, а он — уже видавшем виды профессионалом. Это недоброжелательно расположило меня к собеседнику.       — Ты, очевидно, заметил, что Джонни младше Дженны? — спросил он и, облокотившись на спинку кресла, вытянул вперёд ноги, точно готовился к долгому и занимательному разговору. — Причём намного младше, целых девять лет разницы. Когда их отношения только начинали завязываться, они, скорее всего, не думали, что это всё выльется во что-то серьёзное. Для миссис Блэк необходим был спутник, могущий заполнить пустоту, образовавшуюся в сердце после разрыва с её первым мужем, а мистер Блэк был просто польщён вниманием взрослой женщины.       Ты, конечно, уже заметил властный характер Дженны, да? Двадцать лет назад она была точно такая же. По первой их отношения, наверное, просто спасали её от одиночества, и я не уверен, что она когда-нибудь по-настоящему любила Джонни. А он, скорее всего, был сильно влюблён. И, вполне возможно, что миссис Блэк скоро надоело это всё, и она начала им командовать, в прямом смысле, как начальник подчинённым. Вот тогда только эти отношения стали ей не в тягость, а на бедного Джонни они обрушились, как цунами. Но конечно, он, как влюблённый мужчина, считал благородством и честью исполнять её желания, и со временем Дженна просто потеряла к нему уважение. Вот так — пуф — и всё.       Он стал в её руках безвольным кусочком глины, который она мяла так, как хотела, а его это, надо думать, устраивало. Либо он просто не понимал, что стал для неё личным подчинённым, либо он бесхребетный по своей натуре. Со временем мистер Блэк, я думаю, порядком остыл к ней, но не будем лезть к нему в душу; в конце концов, нам не дано узнать о его чувствах. Но даже если он и разлюбил её, то не ушёл из-под её влияния. Честно говоря, не знаю, продолжались бы эти отношения, если бы у них не родилась общая дочь… Наверное, на ней как раз и держатся эти непонятные отношения. А может, Дженна с Джонни просто не готовы разойтись потому, что по одиночке не справятся с подросшими детьми, не знаю. Только отсутствие взаимного уважения между мистером и миссис Блэк не побуждает Уитни и Эв уважать их. Ты мог заметить, что это неуважение порой доходит до крайности и превращается в открытую ненависть.       Вспоминая те слова, которыми Эвелин выражалась своих родителях, я задумчиво покивал.       — Ну, слава богу, что у Дженны с Джонни есть мы, — улыбнулся Дейв, взглянув на меня, — заберём дочерей у этих несчастных людей и, может быть, снимем с их плеч часть забот.       — Ты в таких подробностях знаешь историю их жизней, — сказал я, упираясь взглядом в стену. — Это Уитни тебе всё рассказала?       — Разумеется. Мы с ней знаем друг друга чуть ли не с детских лет, к тому же она не была ребёнком, когда Дженна и Джонни познакомились.       Глубоко в душе я даже немного оскорбился тем, что Эвелин не рассказывала всего этого мне. Впрочем, возможно, она просто не хотела портить моего хорошего отношения к этим людям…       Теперь, выслушав Дейва, я пытался понять, изменилось ли моё отношение к мистеру и миссис Блэк. Мне вспоминались только их вежливость, искренность и доброжелательность, а потому я всё ещё не до конца понимал их отношения с дочерьми и не считал, что вправе был осуждать их.       — Да, — вздохнул я, — наверное, я и вправду далеко не всё знал об этой семье…       — Я бы вернее выбирал слова, — сказал собеседник, — семья Блэков — понятие слишком широкое. Семьёй, по сути, всегда являлись только Уитни и Эв, да и они в последнее время не очень крепко ладят. Дуются друг на друга, не считая, что должны извиниться. Я вот лично думаю, что они обе виноваты, в равной степени.       — Уитни тоже так думает?       — Ну, да.       — Тогда они не помирятся, — сказал я, взглянув на Дейва, и грустно улыбнулся.       Всю дорогу от дома Дейва до Блэков Эвелин была мрачна и мало говорила. Я догадывался, в чём была причина её грусти, и знал, что они с Уитни устранили разногласия и помирились, но выяснять подробности их разговора я всё же не стал. Мою возлюбленную, очевидно, мучило то, что её сестра осталась там, в доме своего жениха, а она, Эвелин, должна возвращаться к родителям.       Подумав об этом и вспомнив мой разговор с Дейвом, я принял решение, о котором сразу же сообщил Эвелин.       — Знаешь, я много думал об этом, — произнёс я, бросив быстрый взгляд на свою спутницу, — и ты, наверное, тоже. Что ты скажешь, если я предложу тебе жить вместе со мной, в моём доме?       Она впервые за поездку улыбнулась, и я улыбнулся тоже.       — Ты же знаешь, я априори не могу быть против, — сказала она. — Видеть твоё лицо каждый вечер и каждое утро — я большего и не могу просить… — Не переставая улыбаться, я взял её руку и поцеловал тыльную сторону её ладони. — Только нужно предупредить родителей. Может, зайдёшь к нам на ужин?       На ужин я зашёл, и мистер и миссис Блэк встретили меня с теплотой и радушием, впрочем, как они и всегда это делали. За едой я отвлёкся посторонними разговорами и забыл на мгновение то, о чём хотел спросить Дженну и Джонни.       — По правде признаться, — начал я, когда мы уже пили чай, — у меня был повод для того, чтобы остаться сегодня на ужин. — Родители моей возлюбленной, оба слегка улыбаясь, со вниманием смотрели на меня. — Я хочу, чтобы Эвелин жила у меня.       Мистер и миссис Блэк обменялись взглядами, значение которых я не мог истолковать. «Неужели они рады тому, что и вторая дочь покинет этот дом?» — пронеслась в моей голове сомнительная мысль.       — Вы уже говорили об этом? — спросила Дженна, выпрямив спину и положив локти на стол.       — Да. И вообще-то я уже давно думал об этом.       — Понимаю ваше стремление проводить друг с другом как можно больше времени, — сказал Джонни и поджал губы, — но надо взглянуть на это со всевозможных сторон. Логан, ты так часто бываешь в разъездах, а Эвелин… Что она будет делать одна у тебя дома? Понимаешь ли... это может быть опасно.       — Но я же могу брать её с собой, — несколько растерянно выдал я.       — Так ведь будет не всегда. Эвелин может устать, да и, если ты помнишь, ей периодически нужно посещать невролога…       — Мы просто не хотим, — поддержала супруга миссис Блэк, — чтобы наша дочь чувствовала себя одинокой с тобой.       — Вы ничего о нас не знаете, если позволяете себе так говорить, — сердито стиснув зубы, включилась в разговор моя избранница. Я не узнавал её, когда она сердилась, поэтому всем сердцем ненавидел Эвелин в гневе. Желая её утешить, я положил руку на её колено и сжал его, однако Эвелин даже не взглянула на меня. — Хватит, умоляю, пожалуйста, хватит! Просто скажите, почему вы не хотите разрешить мне уехать? Я знаю, причина есть, и вы почему-то её скрываете.       Джонни и Дженна снова посмотрели друг на друга, и мистер Блэк озадаченно вздохнул.       — Ваше юное безрассудство, в котором никто не вправе вас упрекнуть, может привести к не самым приятным последствиям, — как будто чем-то смущаясь, сказала миссис Блэк. — И к этим последствиям, я думаю, никто из вас пока ещё не готов. Готовность придёт со временем, то есть…       «То есть с выздоровлением», — мысленно закончил я фразу Дженны и опустил взгляд, в котором угасла всякая надежда. Я мог понять беспокойство родителей Эвелин, это естественно: они равняли нас с Эвелин на Уитни с Дейвом, которые, ещё не обручившись, ждали появления на свет малыша. Только за этим пониманием крылась какая-то неприязнь, которая, как я начинал теперь понимать, пряталась в моём сердце ещё давно и которую я, кажется, прятал вполне осознанно…       — Да проблема ведь вовсе не в этом, — дрожащим от напряжения голосом сказала Эвелин. — Вы не можете и не хотите видеть во мне взрослого человека, хотите, чтобы я всё время оставалась маленькой, глупой, с такими же маленькими и глупыми проблемами! Да, ведь мои взрослые проблемы заставят вас вспомнить, что у вас есть семья. Но не бойтесь, вам не придётся делать это, потому что у вас нет семьи. Всё, что у вас осталось, это не уважающий вас супруг и не любящая общая дочь!       Бросив салфетку, моя избранница рывком поднялась из-за стола и убежала из кухни.       — Эвелин! — с сожалением в голосе позвал её я, но моя попытка остановить её оказалась бесплодной. Я озадаченно и беспомощно посмотрел на мистера и миссис Блэк.       Дженна, прерывисто вздохнув, прикрыла глаза обеими ладонями, и Джонни, чтобы хоть чем-то утешить её, положил руку на плечо супруги.       — Увози её, — сказал мне мистер Блэк так, точно говорил не о своей дочери, а о какой-то вещи. — Да, это правда… У нас нет семьи. Одна дочь сбежала, а другая оставалась здесь только потому, что некуда было бежать. Что ж. Теперь есть куда. Уезжайте.       Я открыл рот, собираясь сказать что-то, но решил, что говорить уже нечего, и пошёл за Эвелин. Поднимаясь в её спальню, я не мог перестать думать о ней и о том, что происходило в её жизни. Я не любил жалеть людей, но чувствовал, что в моей душе было разлито тёплое, доброе чувство жалости и сожаления к ней: у Эвелин, выходит, никогда не было семьи, у неё была только сестра, которая и теперь покинула её… Значит, у неё есть только я? Если так, то я брошу все свои силы на то, чтобы она была счастлива, чтобы чувствовала себя хорошо рядом со мной… Клянусь, я отдам ей всё самое искреннее, сильное и страстное, что осталось у меня в сердце.       Когда я вошёл в её спальню, она сидела на полу, а перед ней лежали стопки семейных фотоальбомов. Эвелин доставала из альбомов фотографии и, без слёз всхлипывая, рвала их. Я подошёл к ней и взял её за локоть, но моя возлюбленная дёрнула рукой и продолжила уничтожение воспоминаний, которые, очевидно, никогда не были для неё родными.       — Дай мне это, — выговорил я таким тоном, которым очень редко разговаривал с Эвелин, и вырвал из её рук фотографии. — Хватит.       Она посмотрела на меня. Широко распахнутые глаза моей избранницы блестели, но она не плакала.       — Я знаю, что мы всегда спорим об этом, — устало сказал я, точно в сотый возвращался к изматывающему и бессмысленному спору, — но я хочу, чтобы мы вернулись вниз и ты поговорила со своими родителями.       Она прерывисто вздохнула, тоже возвращаясь к обсуждению этого спора, дала волю первой слезинке и, придвинув к себе ближе фотоальбомы, опустила голову.       — Э-эвел-иин, — произнёс я и поднял её на ноги. Она оттолкнула меня от себя и, закрыв лицо одной рукой, в голос заплакала. — Любимая…       — А ты всё думаешь, что я неблагодарная, — проговорила она, не глядя на меня, — раз я позволяю себе так с ними обращаться! Да? А я буду так относиться к ним всю свою оставшуюся жизнь, и думай обо мне всё, что хочешь!       Я молча смотрел на неё, обдумывая, с какой стороны к ней лучше подступить. Подобные разговоры с не самыми вежливыми жестами и словами были для нас редчайшим явлением, но каждый такой разговор отравлял мою душу. В чём крылась причина? Наверное, это было несовпадение во взглядах, что вполне естественно и, можно сказать, ожидаемо, но у меня споры с Эвелин забирали последние силы.       Я всегда считал, что мы с ней одно сердце, как она сама и говорила, и, наверное, я ожидал от наших отношений такого понимания, с которым прежде мне ещё не приходилось сталкиваться. Однако эти разногласия, существование которых я никак не мог допустить, в совокупности с проявлениями моего расстройства резко отрезвляли меня, приземляли, и я чувствовал себя так, будто меня окатили ведром ледяной воды. Чаще всего, когда разговор заходил в сторону мистера и миссис Блэк, злилась именно Эвелин, а я, если и горячился, то старался остыть как можно скорее и прийти на помощь своей возлюбленной, утешив и её.       И всё бы ничего — я готов смириться с этими спорами, которые, как я теперь был убеждён, неизбежны, — только вот, сердясь, и я, и Эвелин не обдумывали свои слова; они, холодные, чужие, оскорбляющие, вырывались как-то сами собой. Потом, конечно, злость испарялась, но неприятные воспоминания никуда не исчезают…       — Я не думаю, что ты неблагодарная, Эвелин, — начал я утешающим тоном и протянул к ней руку, но она, взглянув на меня заплаканными глазами, отступила на шаг.       — Если не считаешь, что я права, то лучше уходи, — дрожавшим голосом проговорила она, — уходи, уходи!..       И она, зарыдав, задрожала всем телом. Я не мог более оставаться равнодушным, не мог даже делать вид, что оставался равнодушным, и поэтому, сердито сжав губы, с силой прижал плачущую девушку к себе. Мне кажется, я сделал это с такой силой, что мог бы запросто задушить её.       — Ты, видимо, совсем не понимаешь, что значишь для меня, да? — жёстко выговорил я, но тут же себе ужаснулся. «Это ведь Эвелин, — мысленно твердил я себе, — моя добрая, хорошая, милая, любимая Эвелин…» Мгновенно смягчившись, я поцеловал её в макушку.       Она продолжала плакать, только теперь глухо, и, больше не прося меня уйти, обнимала меня за шею.       — Ладно, я больше не буду вмешиваться в это дело, — умиротворённо сказал я, надеясь навсегда поставить крест на этом разговоре. — Я ценю твоё мнение и мысли, и… Это твои родители — тебе самой решать, как к ним относится. Прости.       Несмотря на наш сегодняшний разговор с Дейвом, несмотря на реакцию мистера и миссис Блэк на моё желание увезти Эвелин и их слова, я продолжал относиться к ним как прежде, чувствуя, что просто не в состоянии изменить отношение к этим людям. Не знаю, почему всё выходило так, но думаю, что это одна из странных закономерностей человеческой сущности: мы ни за что не станем сомневаться в святости того, во что хотим верить всей душой. Даже если нам предоставят миллион самых разных и достоверных аргументов, мы, с большим недоверием изучив их, всё равно захотим остаться при своём мнении.       Я взял свою избранницу за плечи и, отстранив от себя, заглянул в её глаза.       — Когда ты ушла, мистер Блэк сказал, чтобы я забирал тебя... — несколько растерянно произнёс я. — Мы можем уехать. Хочешь, уедем сейчас же?       Эвелин, кажется, желала что-то сказать, но частые истерические всхлипы, рывками издаваемые ею, не позволили ей говорить. Поэтому она быстро закивала.       — Я так боюсь возвращаться к той жизни, — отстранившись, приподняв брови и глядя прямо мне в глаза, сказала она, — к жизни без тебя… Такое чувство, что если я буду с семьёй, то у меня не будет тебя.       — Милая, никто не заставляет тебя делать такой выбор…       — Не заставляет, а я сделаю, сделаю!       — Это безрассудство, Эвелин, — жёстко, но в то же время с неким испугом выдал я, всем сердцем желая уберечь её от ошибки. — Не надо говорить таких слов в порыве злости, поверь моему опыту!       Она поджала губы, точно хотела что-то с грубостью мне возразить, но вместо этого кинулась мне на грудь и сказала:       — Я очень хорошо понимаю, о чём говорю, и не отрекусь от этих слов даже на холодную голову. Пожалуйста, Логан, давай поскорее уедем!       Примерно в одиннадцать мы с Эвелин уже были у меня дома. Она взяла с собой только самые необходимые вещи, я помог ей собраться. Родителям, которые во время сборов смотрели на нас так, словно их грабят, моя избранница не сказала ничего, кроме довольно сухого «До скорого». Меня это, кажется, задело даже больше, чем их троих, и Эвелин это заметила. Только к обсуждению этого вопроса ни я, ни она вернуться не рискнули.       Ночь для меня выдалась беспокойная. До половины первого я помогал своей возлюбленной с размещением: для удобства немного передвинул мебель, освободил свой шкаф с одеждой, поделился с Эвелин ящиком в комоде. В постель я лёг уставший и измотанный как физически, так и душевно, но не смог уснуть и пролежал с открытыми глазами, наверное, целый час. Эвелин уже спала, хотя ей не всегда удавалось сразу же уснуть на новом месте… Да, моя постель, вполне возможно, являлась для неё этим новым местом.       К началу третьего часа я уже начал погружаться если не в сон, то в зыбкую дремоту, когда участившееся дыхание моей избранницы разбудило меня. Приподнявшись на локтях и нахмурившись, я внимательно вглядывался в её лицо. Похоже, Эвелин снова мучил ночной кошмар. Она, беспокойно ворочаясь, издавала тихие звуки, которые совсем скоро перешли в испуганные стоны, а потом вовсе вскрикнула, отчего и проснулась в моих объятьях. Я сидел в постели, прижимая к себе дрожавшую девушку, и, слегка покачиваясь, гладил её по волосам.       — Всё хорошо, — вполголоса говорил я, — всё в порядке, любимая, это только сон…       — О Логан, — прошептала Эвелин, очевидно, окончательно проснувшись и вспомнив ту реальность, в которой она теперь находилась, и крепко обняла меня. — Я так испугалась, это было так на тебя не похоже…       Я понял, о чём она говорила, и ощутил непонятное, незнакомое мне чувство сожаления и в то же время злобы; от этого чувства хотелось издевательски-сердито усмехнуться. А мысль, промелькнувшая в моей голове после того, как я услышал слова своей возлюбленной, показалась мне страшной, но в то же время невероятно правдивой: «Похоже, Эвелин, очень даже похоже…»       Она, наверное, всё ещё мучилась воспоминанием о своём сновидении и поэтому расплакалась.       — Тшшш, ну же, это я, — сказал я, ещё крепче прижимая её к себе. — Я рядом. Это был сон. Всё хорошо.       Окончательно Эвелин успокоилась только минут через двадцать. Мы снова легли, но она больше не уснула.       — Надо поспать, Эвелин, — прошептал я, закрывая глаза и чувствуя смертельную усталость. Часы показывали половину четвёртого.       — Зачем мне спать, — тем же шёпотом спросила она, в темноте глядя на меня, — если там, во сне, я снова столкнусь со страшной реальностью, которую сама и выдумала?       Ещё одна напугавшая меня мысль стремительно ворвалась в моё сознание: «Ты её не выдумала». Только я не успел как следует поразмышлять над ней и сразу же провалился в глубокий сон.       Смутные, тревожные, ясные на первый взгляд, но сложные, если копнуть глубже, мысли уже долгое время не оставляли меня. Впервые они появились в моей голове в тот далёкий день, когда я говорил с мистером Чейзом, неврологом Эвелин. Теперь же эти мысли начинали болезненно обостряться, и я понимал, что они оказывали на меня гораздо большее влияние, нежели прежде. Можно сказать, та встреча с неврологом послужила точкой отсчёта помутнения моего рассудка.       Когда Эвелин была рядом со мной, у меня не было никаких сомнений в истинности наших отношений, я видел: она сияет, она горит, она любит. Но стоило мне уехать или просто остаться одному, как прежние мысли, подобно тёмной отвратительной массе, снова вливались в мою голову. И я начинал нервничать, тревожиться, нервы обострялись, и я переставал спокойно реагировать на самые разные вещи. Я становился рассеянным, невнимательным, потерянным и часто смотрел на знакомых таким взглядом, точно видел их впервые. Иногда под влияние моей тревоги попадала и Эвелин. Она со свойственной ей чуткостью замечала моё состояние и всегда спрашивала меня о нём. Я, мгновенно трезвея и возвращаясь к привычному состоянию, только грустно улыбался ей в ответ и говорил, что просто немного устал; но нередко мне доводилось отвечать грубостью и сердитыми взглядами, за что после я не мог себя простить.       Подобные мысли хозяйничали у меня в голове и теперь, когда я ехал в студию. Хотя я говорил с Эвелин и целовал её ещё несколько минут назад, но сомнение и тревога уже отравили в моей душе самые приятные чувства, оставшиеся после прощания с ней. С осознанием этого неизбежного этапа, на который мне приходилось бесконечно возвращаться, ко мне приходило бессилие, от которого хотелось рыдать. Я держался изо всех сил, что находил в своём слабеющем организме, а если моё горло и начинали сдавливать рыдания, то я отпугивал их самыми странными и бредовыми мыслями. Но эта стойкость не могла быть бесконечной, как не мог быть бесконечным источник, из которого я черпал эту стойкость. Мне казалось, что я скоро сломаюсь, и мне было страшно думать о тех последствиях, которые наступят после этого. Я ощущал, что тяжесть обостряющихся мыслей и чувств окажется мне не по силам. Я ощущал, что мой рассудок всего этого просто не выдержит.       Когда я приехал в студию, то почувствовал себя несколько расслабленным. Парни уже были на месте, Мик говорил о чём-то с нашим музыкальным продюсером. Увидев такие привычные и, казалось, беззаботные лица друзей, я ощутил некую свободу, пусть даже это чувство было всего лишь мгновением.       Разговаривая с Кендаллом, Карлосом и Джеймсом, я обратил усиленное внимание на Шмидта. Он почти и не смотрел на нас с парнями во время разговора, а если и смотрел, то взгляд его был дикий и как будто неестественный. Подловив момент и внимательно посмотрев в изумрудные глаза немца, я не без огорчения увидел, что те были красными и сухими. Не знаю, заметил ли Кендалл, что я узнал то, что он, очевидно, очень хотел скрыть, только он сразу же отвёл взгляд. Помимо этого выдавшего его с потрохами обстоятельства, было ещё одно: всё утро Шмидт пил, как слон. Только в моём присутствии он выпил четыре стакана воды.       — Спешу вас обрадовать, — сказал Мик, окончив разговор с музыкальным продюсером, — сегодня мы можем работать допоздна: я наконец-то решил свои проблемы.       — Как? — поинтересовался Джеймс, слегка нахмурившись. — Ты проучил того придурка?       — Ну, если сказать точнее, это он меня проучил…       Мы вчетвером с недоумением смотрели на менеджера.       — В общем-то, когда я возвращался из студии в субботу, — будто с каким-то стыдом в голосе начал Мик, — он ждал меня около дома… — И он поднял футболку, демонстрируя нам с парнями своё тело, сплошь и полностью покрытое уродливыми синяками и ссадинами. Мы рты пооткрывали от изумления и испуга. — Была ещё разбита губа, но всё уже зажило.       — Боже, Мик… — выговорил Карлос, с ужасом рассматривая синяки и осторожно касаясь их рукой, — ты рассказал об этом Бетти?       — Мне пришлось, — сознался менеджер. — Иначе как бы я объяснил ей своё состояние? И, если бы не Бетти, я бы, наверное, так и не отделался от него. Мы сообщили в полицию.       — И что с ним?       — Ну, его задержали... На сколько, правда, не знаю. Бетти была очень недовольна тем, что я сразу ей обо всём не рассказал. Она уверена, что, поговорив с ним, она бы всё-всё исправила. — Он усмехнулся, но как-то снисходительно. — Да. Конечно.       — Но я не смогу надолго задержаться, — сказал я, глядя на менеджера, однако чувствуя при этом, что смотрю будто бы сквозь него. — У меня дела.       Мик смерил меня ничего не выражающим взглядом; брови его были сведены к переносице.       — В другой раз я сказал бы, что у тебя не может быть других дел, кроме работы, — произнёс он. — Но сегодня у меня хорошее настроение, и я отнесусь к твоим делам с пониманием, даже не спросив о них.       Я рассеянно улыбнулся, обрадовавшись, что не придётся врать друзьям про эти самые «дела». Суть была в том, что после работы у меня был назначен сеанс у миссис Мелтон, однако парням о моём лечении всё ещё не было известно ничего…       Когда парни, все трое, уже зашли в будку, я, отчего-то нервничая, подошёл к Мику.       — В будку, Логан, — увидев меня, лениво бросил менеджер. — Раньше начнём, раньше закончим.       — Мне нужно кое-что сказать тебе, — выпалил я, взволнованно глядя в глаза друга. — Происходит то, чего я очень боюсь и опасаюсь.       — Что такое? Успокойся и скажи нормально, Логан, тебя же всего трясёт…       — Кендалл курит.       — Курит? — переспросил Мик, прищурив один глаз и взяв меня за предплечья. — Я знаю, друг мой, я знаю.       — Ты не дослушал, — раздражённо произнёс я и скинул руки менеджера. — Кендалл курит марихуану, — почти по слогам выговорил я, опустив голос до полушёпота.       Челюсть Мика поползла вниз, и он бессмысленным взглядом уставился на стекло будки. Парни чему-то смеялись, их голосов не было слышно. Менеджер, напряжённо выдохнув, скрестил руки на затылке и сделал несколько шагов. Теперь и его затрясло.       — Чёрт возьми, чёрт возьми, — прошептал он на вдохе, — Кендалл… Как давно? Он уже давно курит?       — Я не знаю… Я заметил это только неделю назад.       — Почему сразу нельзя было сказать мне? — сердито стиснув зубы, спросил Мик, и его глаза сверкнули. — Нельзя позволить зайти ему слишком далеко! Знаешь, к чему это приведёт? Надо рубить всё это на корню, на корню…       — Я думал, это минутная слабость, — дрожавшим голосом попытался оправдаться я. Стало немного стыдно за то, что я не сказал об этом менеджеру раньше, и за то, что сказал теперь. — Думал, всего лишь увлечение… И я говорил Кендаллу, но он… Я хочу, чтобы он вернулся к прежнему образу жизни.       Некоторое время Мик стоял, прижав скрещённые «замком» руки к губам. Дрожь медленно отпускала меня, и я чувствовал себя более спокойным теперь, когда о несчастьи Кендалла знал не я один.       — Так, иди в будку, — решительным тоном сказал менеджер и подтолкнул меня вперёд. — Я постараюсь всё разрешить, Кендалл и мой друг тоже.       Я, доверившись ему, присоединился к остальным парням. Но стоило мне войти в будку, как из колонки прозвучал голос Мика, говорившего в микрофон:       — Кендалл, можно тебя на минуточку?       Шмидт коротко улыбнулся и, ни слова не сказав, пошёл к менеджеру. Карлос и Джеймс пристали ко мне с вопросами.       — О чём вы говорили? — спросил испанец. — Нам показалось, лицо Мика не выражало особенного довольства…       — Да. Мы обсудили одну очень важную проблему.       — Она касается Кендалла? — уточнил Джеймс, наблюдая за разговаривающими за стеклом.       Я молчал и тоже смотрел на них. Мик, очевидно, начал разговор спокойным тоном, но теперь он кричал, от чего синие плотные вены на его шеи набухли. Шмидт смотрел на него с недоумением и одновременно стыдом во взгляде, иногда хмурясь и опуская голову; наблюдая за выражением его лица, я думал, что до него слабо доходит смысл слов, сказанных Миком.       — Они ругаются, — комментировал наблюдение Карлос. — Или спорят.       — Да нет, ругается Мик, — поправил его Джеймс. — Кендалл, как видишь, является пассивным слушателем.       Вскоре Шмидт вернулся к нам, только на лице его больше не было той беззаботной улыбки: друг стал угрюм и мрачен. Лишь войдя в будку, он бросил на меня полыхающий гневом взгляд и несильно толкнул меня в плечи.       — Я взрослый человек, Логан, — выговорил он сквозь зубы, — и я сам умею определять, что мне нужно, а что нет.       — По твоим поступкам того же не скажешь, — довольно спокойно ответил я, глядя в пол.       — И кто тебя вообще просил жаловаться Мику? Мы что, маленькие дети? Он нам не отец, он всего лишь наш начальник!       — Сейчас тебе нужен тот, кто присмотрит за тобой… Извини, но я думал только о тебе.       — Ох, ну, спасибо тебе большое за заботу. И за то, что считаешь меня бесхребетным и жалким неудачником!       — Я так не считаю.       — Считаешь, — напористо спорил Кендалл и метнул сердитый взгляд на остальных. — Вы все так считаете, и я теперь думаю точно так же. Да. Моя жизнь превратилась в ничтожество. Я и сам превратился в ничтожество.       Джеймс и Карлос не понимали, в чём было дело, но у меня совсем не осталось сил на то, чтобы рассказать им обо всём. Теперь, выслушав Шмидта, я в глубине души даже пожалел о том, что посвятил Мика в грязный секрет друга. Может, ему действительно нужно было время и он сумел бы справиться со всем этим сам… Может, я, как обычно, своим активным участием позволил всем планам пойти под откос…       — Что с тобой такое? — спросил меня Джеймс во время перерыва, и я поднял на него растерянный взгляд. — Ты в последнее время стал таким другим, и меня это начинает смущать. М-м-м… Что-то не то у вас с Эвелин?       «Что-то не то у нас с Эвелин», — мысленно повторил я, молча глядя на друга. Что я мог ответить ему? Рассказать обо всём том, что угнетало меня в течение долгих недель?       — Всё хорошо, — ответил я то, что заставлял себя отвечать всегда. — В чём я стал другим?       — Да во всём. Ты по-другому смотришь, даже немного по-другому поёшь, и этот потерянный взгляд… Такое ощущение, что что-то внутри тебя именно смотрит по-другому.       Я помолчал.       — Может, я просто позволяю себе слишком глубоко уходить в мир своих мыслей.       — Тогда вовремя возвращайся оттуда, дружище, — ободряющим тоном сказал Джеймс и, улыбнувшись, ударил меня по плечу. Я, тоже обнажив зубы, с улыбкой кивнул.       Это неподдельное беспокойство Джеймса действительно ободрило меня и, можно сказать, даже заставило почувствовать в себе прежнего меня. Работа, которая до этого шла не очень слаженно и продуктивно (вполне возможно, что причиной послужило состояние Кендалла, о котором ему пришлось рассказать Карлосу с Джеймсом), теперь заспорилась. Остаток дня я давил из себя улыбку, надеясь, что она заставит что-то внутри меня улыбнуться, и пытался не возвращаться к мыслям, тяжёлым грузом давящим на меня. И это, кажется, сработало: из студии я уезжал почти счастливый.       Когда мы собирались домой после порядком измотавшего нас рабочего дня, в студию вошла Мэрилин. На её лице цвела улыбка.       — Привет, Шмидти, — в первую очередь поздоровалась она со своим молодым человеком. — Привет, парни.       — О, привет, Мэрилин, — устало улыбнулся Карлос, мы с Джеймсом молча кивнули. Кендалл стоял у окна и пил воду; он даже не поздоровался с Мэрилин.       — Я за рулём, — сказала девушка, кажется, вовсе не замечая холодности, с которой с ней обходился Шмидт. А я давно замечал эту неприязнь, а может, даже ненависть немца по отношению к Мэрилин, и недоумевал по этому поводу. Если даже Мэрилин замечала и понимала это всё, то почему, почему она позволяла Кендаллу так с ней обращаться?       — За рулём? — переспросил Шмидт с каменным лицом и, подойдя к ней, слегка наклонился над её лицом. — Ты нормальная? — спросил он вполголоса, очевидно, под словом «нормальная» имея в виду «трезвая». Он не хотел, чтобы кто-то из нас с парнями услышал его вопрос, однако я услышал.       Мэрилин, сверху вниз глядя ему в глаза, кивнула. Кендалл вздохнул и, стащив с дивана свой рюкзак, попрощался с нами. Он прошёл мимо Мэрилин, слегка задев её плечо, и скрылся из студии. Девушка осталась; она со слабой улыбкой смотрела на нас с парнями.       — За мной бы так приезжали, — мечтательно вздохнул Джеймс, глядя на Мэрилин. — Только Изабелла не водит машину. Ты сама, что ли, решила за ним приехать?       — Ну, да, — всё ещё улыбалась она. — Надо ведь помогать тем, кого любишь.       — Мэрилин, ты следи за ним, — тихо сказал ПенаВега, каким-то добрым и снисходительным взглядом смотря на неё. — Надеюсь, ты поняла, что я имею в виду, и мне не придётся уточнять…       — Да она такая же, — с издёвкой в голосе сказал я и сам удивился своему тону. — Так что твои речи, Карлос, бесполезны.       Все трое уставились на меня.       — Или что? — продолжал я, обращаясь к Мэрилин. — Скажешь, что нужно поддерживать тех, кого любишь?       — Так, кажется, кому-то пора по делам, — произнёс Джеймс и взял меня за плечи, заставляя замолчать.       — Почему ты встречаешься с ним? — спросил я, не отрывая испытующего взгляда от Мэрилин. В тот момент, наверное, моё желание узнать причину, по которой Мэрилин прощала Кендаллу всё, достигло критического уровня.       Мэрилин несколько смутил этот вопрос, она нахмурилась и, опустив глаза, сказала:       — Потому что он любит меня…       — Любит? — Я засмеялся, вспоминая поведение друга рядом с ней, вспоминая его безразличный взгляд и равнодушный тон. — Каждый день, наверное, да? О, ну, тогда он многих девушек уже перелюбил. Ты не первая.       Она смотрела на меня оскорблённым взглядом, в моих же глазах была только недобрая усмешка. Неужели для Мэрилин новость, что она для Кендалла ничего, ничегошеньки не значит?       — До встречи, парни, — надтреснутым голосом выговорила девушка и, толкнув дверь, ушла из студии.       Карлос и Джеймс посмотрели на меня со злобой, которую, как мне показалось, хотели спрятать.       — Ты обидел её, — сказал испанец, явно приняв оскорбление Мэрилин близко к сердцу, как он обычно и делал это.       — Не обидел, а всего лишь сказал правду, — ответил я, но больше в моём голосе не звучало насмешливости, я даже уже не был так уверен в правильности своих слов. — Кто-то ведь должен был это сделать…       После этого мной почему-то овладело бессилие, и я ощутил внутреннюю пустоту. Я не мог верно истолковать те чувства, которые жили в моей душе в тот момент: мне попросту казалось, что в душе было пусто.       На сеанс к миссис Мелтон я приехал разбитый и понурый. Она заметила это сразу же, с порога, и, как я понял, хотела спросить об этом. Но вместо этого она дала слово мне, рассчитывая, видимо, на то, что я сам заговорю о своей проблеме. Только я этого не желал, а потому рассказывал про сегодняшний день, медленно и лениво растягивая слова.       — Ладно, а сейчас вы что чувствуете? — поинтересовалась миссис Мелтон, поняв, что я не собирался рассказывать о том, что угнетало меня в тот момент. — Нет ощущения, что на вас накатывает какая-то беда? Может, вы чем-то огорчены, расстроены?       Я молча пялился в пол, слушая вопросы психиатра и не отвечая на них. Нет, бессмысленно всё это. То, что терзало моё сердце, крылось в самой его глубине, там, куда даже я боялся соваться. С чего я взял, что миссис Мелтон поможет мне, если даже я сам боюсь правдиво признаться самому себе, в чём причина моей обессиливающей тревоги? С чего я взял, что вообще смогу справиться с ней, если даже Эвелин, Эвелин не всегда излечивает меня от этой болезни, которой я не видел конца края?..       — Мистер Хендерсон? — осторожно позвала меня миссис Мелтон, и я, вздрогнув, поднял на неё похолодевший взгляд. Её взгляд под влиянием моего изменился: психиатр теперь смотрела со вниманием и, как мне казалось, слишком уж поддельным участием, что заставило меня сердито стиснуть зубы.       Я встал.       — Боюсь, на время нам придётся прекратить сеансы, — сурово выговорил я.       — Ах, вы снова об этом…       — Нет, не снова. Есть объективные причины, на которые я повлиять не в состоянии.       Глаза миссис Мелтон улыбались. Я старался в них не смотреть.       — Какие причины, мистер Хендерсон?       — У меня начинаются гастроли, — сказал я. — Несколько недель меня не будет в городе.       — Куда вы едете?       — В Южную Америку.       — Что ж, — улыбнулась психиатр, совершенно догадавшись, что я солгал, — желаю вам хорошего путешествия и надеюсь на нашу скорейшую встречу.       Когда я ехал домой, на душе у меня было гадко и мерзко. Честно признать, я не хотел обманывать миссис Мелтон: она была одним из нескольких людей, которая по-настоящему могла понять меня и которой часто приходилось утешать мои самые безумные мысли. И теперь я прервал с ней связь, которая, вполне возможно, могла пойти мне на пользу… Да о какой к чёрту пользе можно говорить? Пустые разговоры не решают проблем, копание чужого человека в моей голове только раздражает! Где же, где найти мне избавление от этих страданий? Когда наконец придёт спаситель и дарует мне вечную свободу?..       «Опомнись, дурень, — внезапно прозвучало в моей голове, — этот спаситель уже пришёл и ждёт тебя дома».       О, Эвелин, Эвелин, Эвелин… Я даже улыбнулся, вспомнив о ней, и этот луч искренней улыбки скользнул и по моей душе, которую уже давно затянул мрак тоски. Да, конечно, Эвелин — это единственная причина, по которой я всё ещё здесь. Трудно было бы вообразить, что стало бы с моей земной жизнью без этого неземного существа…       Не думать об Эвелин казалось мне невозможным, но, как бы я ни старался, в каждом моём дне всё же были моменты, в течение которых я не думал и даже не вспоминал о смысле своей жизни. В такие моменты я будто выпускал из рук нить жизни, которая вела меня к цели, и совершенно терялся, не зная, куда идти дальше. В такие моменты, однако, я освобождался от мыслей, которые невыносимо давили на меня, и мою голову занимали другие, может, менее важные, зато такие же тяжёлые размышления. Да, не-мысли об Эвелин были болезненны.       Но подобные моменты были мимолётны, и с их окончанием ко мне приходило воспоминание об Эвелин. Первые мгновения этих воспоминаний светились жизнью и неземным светом; этот свет проникал и в самые тёмные уголки моей души. Но беда: с воспоминанием об Эвелин ко мне приходили другие мысли, на время оставившие меня, но накатывавшие теперь с новой силой. Они давили, страшили, заставляли кричать. Да, мысли об Эвелин были болезненны тоже.       Теперь же, когда я обдумал это, мне на ум пришла совершенная, как мне казалось, правда: тогда лучше вовсе не знать Эвелин. Не знать? Не знать. Но как же тогда жить, если у меня её не будет?..       В ту минуту, наверное, меня впервые посетила мысль, которую я отогнал сразу же, но к которой меня потом будут возвращать и Джеймс, и Кендалл. Я не мог подарить Эвелин тех идеальных отношений, о которых она, возможно, всегда грезила. Я мог только измучить её самим собой. В этой связи напрашивался только один беспощадный, но неизбежный вывод: мне нужно оставить Эвелин, оставить, чтобы сохранить её жизнь…       Моей радости не было предела, когда такси остановилось возле моего дома и я вынужден был прервать ход своих размышлений. Хорошо, что я доехал так быстро. Казалось, ещё полминуты — и мой рассудок точно не выдержал бы.       На крыльце, у самой двери, стояла корзина цветов. Цветы были самые разные: розы, лилии, пионы, орхидеи… Я держал корзину в руках и с удивлением рассматривал цветы, когда дверь открылась и с порога мне улыбнулась Эвелин. Я улыбнулся невольно и неосознанно.       — Тут цветы… — растерянно сказал я, мало что понимая.       — Пожалуйста, оставь их здесь, — сказала моя избранница. — Оставь. Это… от Кендалла.       Её слова мигом меня отрезвели, и я, расширив глаза, посмотрел на цветы. В голову сразу же ударили воспоминания о многочисленных букетах, которые Маверик дарил Чарис ещё в те далёкие времена, когда мы с ней были вместе... В сердце закралась знакомая и ненавистная ревность. Мои глаза вспыхнули, и я, бросив корзину на пол, вошёл в дом. Эвелин заметила, что я рассердился, но поспешила сразу же остудить мой пыл: она слегка приподнялась на цыпочках и поцеловала меня в губы.       — Он сам их принёс? — спросил я холодным тоном, поначалу нисколько не смягчившись от её поцелуя.       — Нет, их привёз курьер... В корзине записка.       Я вырвал из цветов листок бумаги и, даже не читая его, разорвал на маленькие кусочки. Затем я сердито пнул корзину, та слетела с крыльца, и цветы рассыпались по земле. Захлопнув дверь, я посмотрел на Эвелин. Мою грудь разрывало от смешанного чувства гнева и ревности.       — Почему ты злишься? — спросила меня моя избранница, с каким-то сожалением глядя мне в глаза. — Нужно позволять людям выражать их собственные чувства…       — Да кому нужны чувства Кендалла? — резко задал вопрос я. — Мне? Может, тебе?       — Нет, но ты не можешь запретить ему…       Я тяжело вздохнул и, отвернувшись от неё, прижался лбом к двери. «Подлец, подлец, подлец, — мысленно твердил я, совсем забывая, что снова считал Кендалла своим другом и переживал за него так, как и прежде. — Как он мог? Разве он не понимает, что делает?..»       — На самом деле это хорошо, — сказал я, внезапно сбросив с себя бремя злости, и снова повернулся к Эвелин, — это хорошо, что ты не приняла цветы…       Теперь, глядя на неё, я не мог понять, как ещё две минуты назад ко мне могли приходить такие страшные мысли, как я мог только думать о том, чтобы оставить её, оставить её одну?       Все мрачные размышления отступили в темноту, и я, подойдя к своей возлюбленной, с нежностью обнял её.       — Я так рад видеть тебя здесь, так рад…       — Я еле дождалась твоего возвращения, — призналась Эвелин, прижимаясь ко мне. — Так странно и непривычно быть дома одной… Хорошо, что ты приехал, дорогой.       Когда она отстранилась, я внимательно посмотрел на неё и почему-то спросил:       — Почему ты называешь меня дорогим и никогда — любимым?       Я с ужасом вспоминал наши с Дианной отношения. Я всегда называл её «милая», а «любимой» не называл потому… потому, что не любил её.       — Потому что дорожить можно только любимыми, — улыбнулась Эвелин, прижав руку к моей щеке.       Я улыбнулся, утешившись и вполне удовлетворившись её коротким ответом. Присутствие Эвелин, её поцелуи и слова заставили меня забыть о тяжёлом дне и дали мне такие нужные силы.       — Боже, как у меня чисто, — не без восхищения сказал я за ужином. — Таким чистым я свой дом не видел с тех пор, как…       Вдруг я оборвал сам себя и как-то виновато взглянул на Эвелин.       — С тех пор, как из него уехала Дианна, — осторожно закончила за меня моя избранница.       — Нет, нет, нет, я не хочу о ней вспоминать, — с жалостью и сожалением в голосе забормотал я. — Я вообще ни о ком не хочу думать, когда ты рядом со мной, и не хочу ни о чём говорить.       — А мне как раз есть, что сказать тебе, — произнесла Эвелин тихо и как будто застенчиво. Её глаза были опущены вниз. — Сейчас, дай мне минутку.       Она, встав из-за стола, ушла в гостиную, и я услышал, как она быстро взбежала вверх по лестнице. Я сидел на кухне один и, глядя в свою тарелку, слабо улыбался. К прежним мыслям я ни на мгновенье не возвращался и боялся к ним вернуться. Они настигали меня только в одиночестве, а это значило, что рядом со мной всегда, всегда должен быть кто-то. Нет-нет, одному мне оставаться нельзя! Ни за что!       Вернулась Эвелин со своей тетрадкой и, сев за стол, с улыбкой посмотрела на меня.       — В последнее время я только и делаю, что думаю о тебе, — сказала она, листая тетрадь. Потом она бросила на меня весёлый взгляд и, перегнувшись через стол, быстро поцеловала меня в губы. — Я сегодня написала пару строк, и они как будто сами собой слились в стихотворение.       Я, не снимая с лица улыбки, смотрел на Эвелин и не мог перестать любоваться ею. Последние дни она сама на себя была не похожа: моя избранница много улыбалась, много говорила и, главное, даже смотрела как-то по-иному. Я был рад видеть её изменения и понимать, что именно я являлся их причиной.       — Между мной и тобой быть не может преграды,       Ведь мы сами творцы дорог жизней своих…       Но судьба — вот творец. И пускай мы не рады,       Но не нам выделять из толпы дорогих.       Мне не хочется думать, что ты не со мною,       И не хочется спать, если ты далеко.       Только жизнь есть стена между мной и тобою…       Как ты думаешь, свергнуть её так легко?       Даже если путь к сердцу мной будет утерян,       Ты наверно останешься там, навсегда.       Да и что не случись, всё не важно — я верю,       Что и стену низвергнуть для нас не беда.       Я готова поверить обману любому,       Я готова шагнуть за тобой в злую бездну.       Хотя рядом с тобой мне не страшен шум грома,       Я боюсь, что однажды всё это исчезнет…       Со вниманием слушая стихотворение, я держал её за руку и смотрел ей в глаза. Они были влажными и блестели такой искренностью, что нельзя было не поверить её словам. Как вообще возможно сомневаться в чувствах Эвелин? Как можно сомневаться, если всё, всё в ней так бескорыстно, если она такая настоящая?       — Не нужно бояться, — сказал я тихо, страшась спугнуть те чувства, что родились у меня в душе. — Ничего не исчезнет. Мы ведь оба верим в нашу бесконечность, правда?       — Правда, правда, — подтвердила моя избранница, кивая. — Что же, совсем ничего не сможет заставить всё это исчезнуть? Даже смерть?       Я, приподняв брови, пожал плечами.       — Если так, — сказал я, — то я не хочу, чтобы кто-то из нас остался без другого хотя бы на мгновенье. Я не желаю этого ни тебе, ни себе самому... Поэтому мы с тобой, милая, живём вместе — и умираем тоже вместе.       И я, взяв её руку, поцеловал её.       Джеймс решил окончательно, что не будет устраивать вечеринку в честь дня своего рождения. Мы с парнями подумали, что не отметить исполнение Маслоу целой четверти века будет, по меньшей мере, не по-дружески. И за неделю до шестнадцатого числа я, Кендалл и Карлос решили устроить другу вечеринку-сюрприз на яхте.       В этот день мы не работали, а потому в нашем распоряжении была куча времени, и мы готовились к предстоящей вечеринке с необыкновенным усердием с самого утра. Только обзвонить всех друзей Джеймса чего стоило! Благодаря нашим совместным усилиям вечером всё уже было готово: и еда, и выпивка, и музыка, которой занялась группа одного нашего друга. Яхта, вся сияющая от блеска гирлянд и многочисленных огней, стояла у берега и привлекала к себе внимание прохожих. Гости потихоньку съезжались. Здесь было около семидесяти человек, приехали даже друзья Джеймса из Нью-Йорка. В начале седьмого приехали Эвелин, Алекса и Мэрилин, без которых мы с парнями, конечно, не воображали сегодняшнего праздника.       Кажется, съехались все, кто мог; только вот виновника торжества всё не было и не было… А когда часы показали семь вечера, мы с парнями заволновались.       — Ты точно позвонил ему? — нервничая, спросил Карлос у Кендалла.       — Позвонил, — сквозь стиснутые зубы отвечал немец.       — И адрес правильный сказал?       — Зачем сразу обвинять Шмидти? — вмешалась Мэрилин, которой тоже передалось наше волнение. — Может, Джеймс просто попал в пробку… Попробуйте позвонить ему ещё.       — Я звоню, — сказал я, прижимая мобильный к уху, — он не берёт. И пробовать, наверное, уже бесполезно.       — Надеюсь, всё в порядке, — вздохнула Алекса, нервно ломая пальцы, — и вы не зря всё это готовили.       Мы вшестером стояли в стороне ото всех остальных и смотрели на собравшихся гостей какими-то оправдывающимися глазами. Было неудобно перед ними за то, что мы пригласили их на день рождения Джеймса, а его самого, кажется, позвать забыли.       — Ребята, когда отправляемся? — спросил у нас водитель яхты, мужчина лет пятидесяти на вид. — Уже долго стоим.       — Прости, Джерри, — извиняющимся тоном сказал Карлос, — Джеймса пока нет, мы не знаем, где его носит.       — Ну, когда он приедет, дайте мне знать, и мы отправимся в путь.       Мы закивали и, когда Джерри отошёл, проводили его виноватыми взглядами.       — Все ждут, — тихо сказала Эвелин, державшая меня под руку, — и терпение у людей не резиновое.       — Да, — согласился Кендалл и поставил на столик фужер с шампанским, который до этого держал в руке. Он посмотрел на Эвелин и тут же отвёл взгляд. — Просто ждать и бездействовать бесполезно, чёрт возьми. Что мы будем делать?       — Я предлагаю поехать к нему домой, — сказал я, давно держа в мыслях не самое хорошее предчувствие. — Всем вместе.       — А что, если он уже выехал? — высказал предположение Карлос, слегка нахмурившись. — И что, если мы уедем, а он как раз приедет? Надо, чтобы кто-нибудь остался.       — Попросим Тома, чтобы он держал с нами связь. Если Джеймс объявится, Том позвонит нам и скажет об этом.       Решено было ехать. Все вшестером мы уместились в машине Карлоса. Когда мы садились в автомобиль, Кендалл как элегантный кавалер открыл дверцу Эвелин. Она поблагодарила его слабым кивком головы, я же бросил на друга уничтожающий взгляд. Сердцем моим завладела безжалостная ревность, которая мучила меня уже в течение всего вечера: Кендалл, как мне казалось, оказывал Эвелин слишком много знаков внимания. Я не мог выносить его присутствия рядом с ней, хотя веских и объективных причин для ревности у меня, кажется, не было.       Когда Шмидт уже пригнулся, чтобы сесть в машину, я положил руку на его плечо и заставил посмотреть на себя.       — Осторожнее со своими выходками, — сказал я холодным голосом, глядя прямо в улыбающиеся глаза друга. — Не забывай, что на тебя смотрит твоя девушка.       — Брось, Логан, это элементарная вежливость. Всё на приличном уровне.       Он снова нагнулся, чтобы сесть, но я, сердито сморщив нос, сильнее впился пальцами в его плечо и слегка оттолкнул друга от машины.       — Ты меня, наверное, не услышал, — продолжал я всё тем же тоном. — Прекращай. Иначе всё это для тебя может плохо кончиться.       Кендалл посмотрел на меня слегка напуганными глазами, но потом улыбнулся, точно принял мои слова за шутку, и сказал:       — Ладно, не нервничай. Я перестану.       Весь путь до дома Джеймса я следил за Шмидтом. Лицо его утратило то шуточное и весёлое выражение и приняло теперь необыкновенную серьёзность. Временами мне даже становилось жаль, что я так грубо обошёлся с ним, но мысленно я подтверждал правильность своего поступка. «Моя Эвелин, моя, моя. И чёрта с два я позволю кому-нибудь ухаживать за ней!»       Мы очень удивились и вместе с тем разозлились, когда Джеймс открыл нам дверь. Конечно, наше негодование заставило нас наброситься на него с расспросами и упрёками; за этим негодованием мы поначалу даже не заметили состояния Маслоу. Я обратил на него внимание, когда первое впечатление, произведённое на меня праздным и бессмысленным нахождением Джеймса дома, отступило. У друга был понурый вид и такой растерянный взгляд, точно он вовсе не понимал, что делал здесь; более того, глаза его были красными.       — Почему ты не брал трубку? — злобно хмурясь, спрашивал Карлос. — Для тебя наш сюрприз — пустое слово?       — Да и что бы было, если бы мы не приехали? — поддерживал друга я. — Ты бы просто остался дома и лёг спать?       Джеймс слушал нас, зажмурив глаза и сжимая двумя пальцами переносицу.       — Ладно, стойте, хватит, — прервал нас он, показав ладони. Он обвёл нас усталым взглядом. — Парни, девчонки, простите… я очень рад, что вы всё это устроили, правда, спасибо… только я не виноват в этом… всё так неожиданно вышло…       Он крепко взялся за дверь, чтобы, наверное, не упасть. Я взял его за плечи и посадил на стул, стоявший рядом.       — Извини, что мы так, — видимо переживая за Джеймса, сказала Алекса. — Мы ведь не знали, что у тебя что-то случилось…       — Мы с Изабеллой поругались, — не своим голос выговорил Маслоу, бессмысленным взглядом упершись в пол. — Поругались — это даже слишком мягкое слово для обозначения того, что тут творилось... Приезжал её бывший и хотел забрать Санни… Они так орали друг на друга, я не мог этого вынести… А потом этот её взгляд и злость… Боже, я никогда не забуду этих слов, никогда не забуду, как увидел её в первый раз… мне кажется, я всё знал ещё с самого начала…       Мы обменялись настороженными взглядами. Джеймс нёс какую-то околесицу, так что даже слушать было страшно.       — По-моему, тебе нужен отдых, — с заботой и сожалением произнесла Эвелин и коснулась плеча Маслоу. Он испуганно вздрогнул от её прикосновения и дико посмотрел на неё.       — Я не могу видеть её! — сказал Джеймс. — Мне не нужен отдых, я просто хочу немного забыться…       — Так поехали на вечеринку, — воскликнул Кендалл, сделав взмах руками. — Гости и подарки ждут тебя!       — На вечеринку? — переспросил хозяин дома, точно это слово ему было незнакомо. — Оставить Изабеллу одну?.. Она не в лучшем расположении духа. Я боюсь, что-то случится…       — Мы в какой-то степени предугадали, что ты не вернёшься с нами на яхту, — с ноткой грусти в голосе произнёс Карлос. — Мы привезли тебе бренди, самый дорогой, который сумели найти в городе.       Испанец быстро сбегал к своей машине и принёс Джеймсу бутылку. Тот с глуповатой улыбкой принялся читать надписи на этикетке. Глядя на друга, я понимал, что он посвятил нас не во все подробности их с Изабеллой ссоры; что-то он явно утаил от нас. Вопрос об этом, как мне казалось, мог вовсе свести Маслоу с ума; поэтому я временно оставил свои догадки при себе.       — Что же нам делать? — сморщив лоб, спрашивала Мэрилин. — Оставить гостей одних невежливо, а возвращаться туда без тебя как-то не хочется…       В этот момент в прихожей появилась Изабелла и обвела нас шестерых таким взглядом, точно мы были самыми неприятными гостями из тех, которых только можно было вообразить. Вид у неё был почти такой же, как у Джеймса: Изабелла выглядела уставшей, растрёпанной, глаза и нос её были красными, будто она плакала часа два подряд.       — Гостей мы не ждали, — сказала она охрипшим голосом, явно надорванным из-за мучившего её кашля. — Зачем вы приехали?       — У Джеймса день рождения, если ты помнишь, — грубо выговорил я, смерив Изабеллу ледяным взглядом.       — Забудешь такое. — Она опустила презрительный взгляд и заметила бутылку бренди в руках её избранника. — А это, как я понимаю, подарок?       — Конечно, с твоим подарком не сравнится, — сказал Джеймс и, встав, внимательно посмотрел Изабелле в глаза.       — Ты не будешь пить это, — властным голосом проговорила она и хотела взять бутылку, но Маслоу крепче сжал её и потянул на себя. Изабелла приложила ещё некоторые усилия, чтобы отобрать бренди у Джеймса, и в итоге бутылка, выскользнув из рук обоих, упала на пол. Этот треск до невозможности раздражил мой слух.       Сердито стиснув зубы, Маслоу смотрел на разбитую бутылку. Потом он медленно поднял глаза и, глядя на Изабеллу, сказал довольно сдержанным тоном:       — Они зовут нас на вечеринку-сюрприз, которую устроили для меня. Поедем?       — Поедем! — злобно улыбнувшись, сказала Изабелла. Брови её были высоко подняты. — Конечно, поедем, давай поедем!       И она, обступая лужу разлившегося бренди, вернулась на второй этаж. Мы озадаченно смотрели на Джеймса.       — Да какого чёрта между вами творится? — спросил Кендалл.       Маслоу посмотрел на него со слабой улыбкой.       — Я поеду, — сказал Джеймс уверенным голосом. — Поехали.       — Ты уверен? — сомневался Карлос. — После такого «разрешения» Изабеллы я бы не стал…       — Мне всё равно. Поехали. Надеюсь, я потом не пожалею об этом… Впрочем нет, жалеть не о чем. Едем.       И мы вернулись на яхту, где гости встретили припозднившегося виновника торжества с криками и улыбками. Обстановка праздника, веселья немного расслабила Джеймса, и он начал с искренностью улыбаться и смеяться. Но сомнения по поводу его ссоры со своей избранницей всё же не шли у меня из головы.       В самом начале вечера я предложил Эвелин выпить вина, и она согласилась. Я налил ей один бокал, но сам пить не стал: из осторожности. После третьего бокала поведение моей спутницы слегка изменилось. Это был первый раз, когда я увидел её пьяной. Взгляд Эвелин стал довольно легкомысленным и беспечным; она смеялась над каждой моей шуткой так, как не смеялась никогда, и практически не переставая улыбалась. Поначалу меня забавляло непривычное мне состояние Эвелин, но потом, когда она начала улыбаться нечастым шуткам Кендалла, я сильно насторожился и уже не смог расслабиться.       Но Кендалл не всё время обращал внимание на мою спутницу. Сначала он проводил время с Мэрилин, которая, как я сразу заметил, находилась под действием марихуаны. Шмидт в отличие от своей спутницы был трезв в этом смысле; мне казалось, ему даже нравилась Мэрилин в таком состоянии. Только, временами наблюдая за ними, я не видел в друге того Кендалла, которого знал столько времени. С Мэрилин он вёл себя по-особенному, так, как не вёл себя ни с одной другой девушкой. Целуя свою спутницу, немец с силой брал её за волосы, иногда наматывая их на кулак. Во время поцелуев Мэрилин обычно тихо стонала, видимо, от боли, но Шмидта это вовсе не заботило. Разговаривал он с ней обычно не очень мягко, а смотрел ещё жёстче. Очевидно, ей казалось, что он такой есть на самом деле, но я-то знал его уже столько лет…       Действие марихуаны обычно заканчивалось для Мэрилин страшной сонливостью и, наконец, глубоким сном. Поэтому часа через два после начала вечеринки она покинула Кендалла и отправилась на покой.       Я испугался, что Шмидт, заскучав без своей спутницы, подступится к Эвелин, и потому подошёл к нему прежде, чем он успел сделать хотя бы шаг в сторону моей возлюбленной.       — Тебе правда это нравится? — спросил я друга, разглядывая его лицо, освещённое яркими гирляндами.       — О чём это ты?       — О твоём фальшивом поведении. Ты ведь не ты рядом с Мэрилин.       Кендалл посмотрел на меня и, протерев лицо ладонями, вздохнул.       — Да, ты прав, — кивнул он, глядя на багровый горизонт. — Я правда веду себя с ней не очень красиво… И, наверное, мне и вправду нравится это.       — Что в этом привлекательного?       — А то, что я наконец-то скинул с себя маску ранимого романтика и надел другую, циничного сердцееда.       — Но ты ведь не такой.       Он, не глядя в мою сторону, грустно улыбнулся.       — Знаю, что не такой.       — А почему Мэрилин тогда не видит настоящего тебя?       — По правде говоря, потому, что я хочу позволить ей полюбить меня…       Услышав это, я вздохнул и на мгновение прикрыл глаза.       — Она уже, кажется, любит тебя без памяти, — сказал я, — и думает, что ты отвечаешь ей взаимностью, в то время как ты каждым своим действием доказываешь обратное. Чем она заслужила такое?       Глаза Кендалла вспыхнули изумрудным огнём.       — Чем? — переспросил он несколько высоким голосом. Потом он бросил взгляд в ту сторону, где стояла Эвелин, и ткнул пальцем себе в грудь. — Хочешь сказать, я чем-то заслужил такое?       — Я не позволю тебе сравнивать эти вещи, — холодно выговорил я и сделал шаг в противоположную от друга сторону. — Либо оставайся тут, но больше не смотри в её сторону, либо вали к своей наркоманке.       Я удивился той грубости, с которой произнёс эти слова, и даже слегка испугался. О, ревность, что она делала со мной…       Кендалл смотрел на меня, изумлённо и одновременно сердито сузив глаза.       — Знаешь, я даже иногда жалею о том, что делюсь с тобой чем-то, — сказал он, опустив взгляд, и взял со стола бутылку виски. — Всё, что я ни скажу в твоём присутствии, может быть использовано против меня впоследствии. Да… Я о многом жалею.       Он ушёл, не позволив сказать мне ни слова. Шмидт затерялся в толпе, и до определённого момента я не знал даже, оставался ли он на яхте или давно уже уехал домой.       Когда я вернулся к Эвелин, она разговаривала с Алексой. Увидев меня, моя спутница улыбнулась и обняла мою шею.       — Как Джеймс? — спросила она меня странным, не совсем трезвым голосом.       — Хорошо, — ответил я, тоже обнимая её, но не целуя. Я начинал понимать, что мне страшно не нравилось видеть Эвелин такой. — Ему заметно полегчало среди друзей.       — Меня всё ещё не оставляет тревога за Изабеллу, — поделилась чувствами Алекса, слегка сморщив нос. — Всё-таки она там одна, а мы тут веселимся… Не очень по-дружески получается.       — Мне она не подруга, — довольно резко ответил я. Сердце отчего-то подсказывало мне, что в ссоре Джеймса и Изабеллы была виновата именно она, и потому я не жалел о том, что избранница моего друга осталась дома одна.       — Круг твоих друзей более широк, чем ты думаешь, — сказала мне миссис ПенаВега с улыбкой. — Просто помни об этом.       «Или более узок, чем я думаю», — мысленно добавил я, но вслух этого решил не высказывать.       Более часа мы с Эвелин провели за разговорами. Она больше не пила вино, но и, к моему огорчению, не трезвела. Эту зыбкую романтическую обстановку, в которой я чувствовал себя по-настоящему успокоенным, нарушил Кендалл. Он пришёл непонятно откуда, уже готовый, и, сев рядом со мной, с интересом и улыбкой уставился на Эвелин.       — Я думал, ты уехал, — безрадостным тоном произнёс я.       — Нет-нет, как я могу уехать без своей куклы… то есть куколки. — Всё ещё улыбаясь, Шмидт смотрел на мою спутницу. — Я про Мэрилин. Она пока не просыпалась.       Посмотрев на друга и слегка отодвинувшись от Эвелин, я прошептал ему:       — Ты так жалок, Кендалл. Я ведь предупредил, чтобы ты держался от неё как можно дальше.       — Я и держусь. Видишь? Ты сидишь между нами.       Моя возлюбленная, заметив, что я начинал сердиться, положила руку на мою щёку и заставила меня посмотреть на неё.       — Мы разговаривали, — сказала она, глядя мне в глаза, точно вовсе не замечая Шмидта.       Я смотрел на неё, стараясь придать мягкости своему взгляду, а в голове у меня кипели злые мысли. «Что за подлец, что за подлец? Почему он не может просто оставить нас в покое? Неужели в нём столько глупости и коварства?»       Стараясь придать себе непринуждённый вид, как это и сделала моя спутница, я снова заговорил с ней. Но всё это время я чувствовал невыразимое напряжение и будто ощущал, как Кендалл дышал мне в затылок. Иногда он комментировал наш разговор, на что я реагировал довольно спокойно и снисходительно, однако моё терпение лопнуло, когда Шмидт попытался увести этот странный разговор в другую сторону и вовсе исключить меня из его участников.       — Зачем ты пришёл сюда? — спросил я, повернувшись к другу; глаза мои недоброжелательно сверкали. — Тебе есть, что сказать мне? Или Эвелин?       — Сказать можно много, — ответил немец с полуулыбкой на губах, выводившей меня из себя. — Но я предпочитаю действовать. — Он поднялся на ноги и встал напротив моей возлюбленной; она удивлённо и заинтересованно подняла голову. — Эвелин, не откажешься потанцевать со мной? Всего один танец. Я большего и не прошу.       От злости, вспыхнувшей во мне, я, кажется, мог бы раздавить стакан, что держал в руке. «Это провокация, — мысленно твердил я себе, плотно сжав зубы, — провокация чистой воды… Не поддавайся, пожалуйста, не поддавайся! Не смей показывать, что он сумел тебя разозлить».       Чтобы не оказывать влияния на ответ Эвелин, я не смотрел в её сторону и сидел с таким видом, точно Кендалл просто спросил, сколько времени. В груди сердце колотилось с такой силой, что мне казалось, что из-за этого шума я не расслышу ответа моей спутницы. И почему ожидание этого ответа заставило меня так волноваться? Я полностью уверен в Эвелин и не хочу, чтобы что-то (или кто-то) сумело пошатнуть мою уверенность.       — Раньше я не стала бы отказывать, — ответила моя избранница, с улыбкой глядя на Кендалла. — Только теперь не раньше. Я уже танцую с Логаном.       В своём коротком ответе Эвелин выразила такую глубину, что я даже невольно улыбнулся, услышав всё это. Улыбка с лица Шмидта исчезла сразу же. Он смотрел на Эвелин так, будто не понимал и не хотел понимать, что она отказала.       — Очень здорово, — промолвил немец, еле шевеля губами. — Да. Просто за…сь.       Его тон, как и выражение лица, не изменились, но мне показалось, что глаза Кендалла в полной мере выразили то, что сделалось с его душой. Он больше ни слова не сказал и ушёл к ограждениям, где, облокотившись на них и опустив голову, простоял неподвижно несколько минут.       Когда к нам подсела Алекса и заняла Эвелин разговорами, я, чувствуя непонятную вину, медленными шагами направился к Кендаллу. Что я собирался говорить ему? Я не знал. Но я однозначно решил, что оставаться другу в одиночестве не следовало.       Я остановился возле него; он поднял голову и посмотрел на меня с тоской во взгляде. Затем обернулся, бросил взгляд на Эвелин и снова повесил голову.       — Хол-л-лодная, — выговорил Шмидт приглушённым голосом, — и жестокая. Видел эту улыбку? Какое коварство!       — Нет в ней ничего жестокого, — пустился я в защиту своей избранницы, несколько обидевшись мыслью, что Эвелин может быть холодной и коварной. — Это всё ты. Чего ты пытаешься добиться? Летишь к ней, как бабочка на огонь, хотя прекрасно знаешь, что тебя обдаст невыносимым жаром.       — А что бабочку так привлекает в огне?       — Яркость, может быть. И красота, которая завораживает.       — Да, — задумчиво согласился Кендалл и медленно покивал, — только если вблизи красота обжигает, можно полюбоваться ею и издали…       — Я как раз хочу, чтобы ты усвоил это, — вернулся я к жёсткому и недружелюбному тону, совсем позабыв о прежней жалости к другу. — Бабочка не будет лететь на огонь, если поймёт, что он для неё недосягаем, так?       Он усмехнулся и ответил:       — Бабочки — существа глупые.       — А ты, бл…, не бабочка, и хватит обсуждать это! — вдруг не выдержал я. — Я скажу не в первый, но в последний раз: перестань. В противном случае я за себя не отвечаю. А ты и сейчас этим, кажется, не занимаешься.       Кендалл мрачно смотрел на меня и молчал. Я, тоже прожигая его своим огненным взглядом, медленно отошёл от него и вернулся к Эвелин. Я не понимал его и никогда не смог бы, поэтому его поведение пробуждало во мне только ярость.       — Всё нормально? — задала вопрос Эвелин, с беспокойством глядя на меня. Глаза её были широко раскрыты.       — Должно быть, не всё нормально у Кендалла, — ответил я злобно. — С головой.       — Хватит, дорогой, хватит злиться, — замурлыкала моя спутница, обняв меня за шею. Она довольно часто делала так, и в большинстве случаев её метод оказывался действенным. — На кого ты больше злишься: на Кендалла или на самого себя за ревность?       «Я злюсь на тебя, — вполне откровенно признался я себе в мыслях, — на тебя! Злюсь из-за того, что люблю тебя, что он любит тебя, что ты временами пробуждаешь во мне противоречивые чувства и заставляешь думать о том, что однажды мне придётся потерять тебя! Из-за того, что ты спасла мою жизнь, а заодно и лишила меня смерти!»       — Я ревность ненавижу, — проговорил я, уклоняясь от ответа. Объятия Эвелин немного остудили мой пыл, и я даже обнял её в ответ. — Но что я могу сделать с собой, если Шмидт так себя ведёт? Конечно, я ревную!       — Ревность — это ведь не плохо, это определённый показатель…       — Показатель недоверия? Боже, я не знаю, — растерянно сказал я, вздохнув. — Со стороны может казаться, что я боюсь во второй раз обмануться своим собственным доверием и потому как будто готовлю почву для принятия удара с твоей стороны… Как будто я ожидаю, что это неизбежно случится, а когда случится, скажу: «О, не зря я, выходит, ревновал». Наверное, моя ревность — это просто моя бессознательная защитная реакция...       Эвелин посмотрела на меня изумлённым и в то же время испуганным взглядом, будто не верила, что я действительно мог сказать такое. Устало закрыв глаза, я прижал к себе свою спутницу.       — Прости, прости, милая, — пробормотал я с невыразимым чувством вины в голосе, — прости, я несу такую чушь…       — Искренние мысли нельзя назвать чушью, — ответила она мягко, но точно упрекая меня в том, что я сказал.       — Да, только между искренней мыслью и откровенным бредом — тонкая грань, которую не всегда возможно разглядеть…       Вечером восемнадцатого числа мне пришло сообщение от Кендалла. Это произошло как раз за ужином, и я несколько насторожился, получив его.       «Приезжай ко мне, только как можно быстрее. Есть разговор».       Я, замерев и нахмурившись, смотрел на дисплей мобильного. Кровь в голове пульсировала, хотя у меня и не было веских поводов для волнений… О чём он хочет поговорить со мной? И почему этот разговор должен происходить именно с глазу на глаз?       — Что такое? — поинтересовалась Эвелин, бросив быстрый взгляд на мой телефон. — Кто пишет?       Сначала в голову мне пришла дикая мысль о лжи, но я вовремя перехватил эту мысль и ответил:       — Кендалл. Хочет, чтобы я приехал к нему.       — Что-то случилось? Ты так побледнел…       — Да нет, не случилось ничего, — быстро проговорил я, стараясь придать голосу обычное звучание. — Просто он хочет о чём-то поговорить.       Слегка закусив губу, моя избранница смотрела на стол. Она часто уходила в себя, когда речь шла о Кендалле, но я никогда не решался спросить, о чём она думала в такие моменты.       — Ты будешь не против, если я уеду? — осторожно спросил я, желая вытянуть Эвелин из её мыслей. — Конечно, я мог бы взять тебя с собой…       — Нет, — выпалила она, отчего-то покраснев. Мне уже давно начало казаться, что моя возлюбленная если не боялась Кендалла, то сильно смущалась его присутствием и вообще мыслью о том, что он влюблён в неё. — Я как раз думала о том, чтобы съездить к родителям… К тому же мне нужно захватить ещё несколько вещей, которые я не забрала с собой в прошлый раз.       — Я мог бы помочь…       — Не нужно. Я возьму такси.       — Уверена? — беспокоился я. — Я, конечно, знаю, что в последнее время ты чувствуешь себя гораздо лучше, но…       — Ну, ты же знаешь, что мои тетради всегда со мной, — улыбнулась Эвелин, погладив мою руку, лежавшую на столе. — Всё будет в порядке, можешь не переживать.       Через полчаса я уже звонил в квартиру Кендалла. В голове путались разные мысли и соображения. Пока я ждал ответа, мой слух уловил торопливые шаги на лестнице, раздающиеся среди хрустальной тишины. Бросив взгляд в сторону лестницы, я не без удивления взглянул на Карлоса.       — Привет, дружище, — улыбнулся испанец, пожав мне руку. — Ты тоже здесь?       — Тоже… — растерянно ответил я, совсем расслабив правую руку, которую Карлос и пожимал.       В это время дверь открылась, и мы увидели Кендалла.       — Привет, парни, — поздоровался он, улыбаясь только краями губ. Сначала он взглянул на ПенуВегу, а потом смерил меня странным взглядом, будто говорившим: «А, ты тоже пришёл? Но зачем? Я звал только Карлоса». — Заходите. Мы вас только и ждали.       — Мы? — переспросил я, с недоумением нахмурившись. Казалось, всему этому удивлялся только я один, а Кендалл с Карлосом были уже в курсе. — Джеймс уже здесь?       — Джеймс уже давно здесь, — ответил из кухни голос Маслоу, и вскоре показался он сам. Ловелас в отставке выглядел уставшим и измотанным; под глазами обозначились тёмные круги. — Я хотел вас видеть.       — В чём дело, объясните? — спросил Карлос, проходя в тесную кухню. — У меня дурное предчувствие.       — Просто вы мои друзья, — сказал Джеймс, глядя на стол. — Я хочу, чтобы вы знали, пусть я и не сразу решился рассказать вам обо всём…       — Но почему ты делаешь это в квартире Кендалла? — недоумевал я. — Почему не у себя?       Спросив об этом, я сразу же догадался: то, о чём собирался говорить Маслоу, было напрямую связано с Изабеллой.       — Потому, что у себя я не был ещё с шестнадцатого числа, — признался друг. — Я пока не могу смотреть Изабелле в глаза.       — Так, значит, вы всё ещё не помирились, — невесёлым голосом сделал вывод Карлос. — Кендалл, а ты чего молчишь? Ты уже обо всём знаешь?       — Нет, — ответил немец и, обойдя стол, тоже сел за него. — Просто я уже задавал Джеймсу точно такие же вопросы.       — Стой, если тебя не было дома эти два дня, — произнёс я, — то где ты был?       — Вчера весь день просидел в кафе и только сегодня утром приехал к Кендаллу…       — Почему именно к нему? — не оставлял расспросы я, чувствуя, что в голосе моём звенела ревность. Я не понимал, почему Джеймс приехал именно к Шмидту; почему не ко мне?..       — Ну, прости, дружище, — улыбнулся Маслоу, — квартира Кендалла была поблизости, к тому же я не хотел рушить вашу с Эвелин идиллию… Да и нет в этом никакой разницы. Я даже теперь плохо понимаю то, что происходит.       Джеймс замолчал. Мы со вниманием и терпением смотрели на него, ожидая, когда он начнёт говорить.       — Не знаю даже, с чего начать, — вздохнул он, сгибая и разгибая в руках бумажную салфетку. — Ещё перед тем, как вы позвонили мне, чтобы пригласить на вечеринку, к нам с Изабеллой приехал её бывший. Ховард. Он знал о том, что произошло с Санни, ну, вы помните… и хотел забрать её обратно, хотя по уговору между ними Санни могла оставаться с Изабеллой ещё на целую неделю. Они начали страшно ссориться, Ховард говорил, что Изабелла не достойна быть матерью, что он скорее отправит девочку в приют, чем позволит ей навсегда остаться здесь… Изабеллу это задело. Очень сильно. Она тоже наговорила Ховарду кучу неприятных вещей и, главное, в порыве ярости сказала, что Санни... что она не его дочь…       — Не его? — с соболезнующим удивлением переспросил Карлос. — Наверное, для любящего отца нет ничего страшнее, чем услышать такое…       — Да-да, — быстро согласился Джеймс. — Видели бы вы его реакцию. И мою… Поначалу мы оба с ним решили, что Изабелле просто хотелось побольнее ударить бывшего, но оказалось… Ховард, услышав эти неприятные слова, спросил что-то вроде «Не моя? А чья же тогда? Его, что ли?» И он указал на меня. Вроде как в шутку. Только после ответа Изабеллы нам всем стало не до смеха. Она сказала, что Санни — моя дочь.       Мне показалось, что у меня внутри что-то лопнуло, когда я услышал от Маслоу эти слова. Мы с парнями обменялись испуганными взглядами; глаза Кендалла и Карлоса выражали такой страх, такое смятение, каких я прежде не видел. Молодой отец же сидел, опустив голову и будто отвлекая себя от сказанного другими, посторонними мыслями. «Джеймс — отец, — пытался я свыкнуться с этой неожиданной новостью. Сердце в груди колотилось в непонятной жалости к другу. — Джеймс — отец, отец, отец…»       — Мужик, — наконец выговорил Шмидт, нарушив тишину, и положил руку на плечо Маслоу. — Ты… мы… Всё так на самом деле?       — Да, — прошептал он, и руки его задрожали. Его почти всего затрясло. — Да, это правда. Оказывается, у меня есть двухлетняя дочь.       — Изабелла знала и просто молчала об этом? — спросил я, не веря своим ушам и вовсе не желая им верить. — Молчала? Чёрт, я знал, я всегда знал, что она не та, за кого себя выдаёт!       — Что ты сделал с ней? — обеспокоенно спросил Карлос. — Не думаю, что ты с восторгом принял эту весть…       — Я сильно погорячился и чуть было не выставил Изабеллу из своего дома… Хорошо, что я вовремя одумался. Узнав обо всём, я сел на пол в прихожей и просидел неподвижно минут десять точно. Я был как будто в забытьи. Изабелла сидела рядом со мной на коленях, плакала и умоляла простить её… Я не мог слушать её, я был так зол, так зол… Даже видеть её не хотел! Я начал спрашивать у неё, как она могла так бессовестно врать мне, но она отвечала, что не врала и хотела как можно лучше…       — Как ты можешь верить ей после этого? — нахмурившись и качая головой, спросил Кендалл. — Может быть, она сама не знает, кто отец Санни? Для неё главное — найти отца подостойнее… Раньше им был Ховард, теперь вот ты.       — Нет, она моя дочь, — сквозь зубы выговорил Джеймс, взглянув на немца. — Смутные догадки начали преследовать меня ещё тогда, когда я впервые увидел её… Она так похожа на меня маленького, я не мог не заметить этого… Только я не осмелился спросить об этом Изабеллу, к тому же это казалось мне нелепым и просто невозможным.       — Так как это произошло? — поинтересовался я, хмуро глядя на друга.       — Мы с Изабеллой впервые встретились не в прошлом году, как я думал, а ещё два с лишним года тому назад… Вы ведь помните, что раньше она работала в нашем здании под красным фонарём? Так вот, однажды я остался поработать ночью, и она была там тоже. Мы пересеклись в коридоре, когда я вышел за кофе. Мы познакомились, и Изабелла предложила коньяк, который, по её мнению, хорошо шёл с кофе. Настроение у меня тогда было не к чёрту, и я нажрался, как свинья. Изабелла тоже была пьяная, мы разоткровеничались, она поплакала, я попытался её успокоить, а затем... затем мы переспали… Вообще ни хрена из той ночи не помню.       — Как это не помнишь? — не понял Карлос. — Ты только что рассказал нам о том, что тогда произошло.       — Со слов Изабеллы. Она-то помнит.       — Нельзя ей верить, Джеймс, — дрожавшим от обиды голосом сказал я, — нельзя, нельзя!       — Не важно, как это случилось, — резко ответил мне друг. — Не важно. Главное — то, что из этого всего вылилось.       — Почему она тогда скрывала от тебя это? — спросил Кендалл. — Почему сразу нельзя было обо всём рассказать?       — Потому что в то время она встречалась с Ховардом. А забеременев, она не могла уйти от него ко мне — к человеку, которого видела всего один раз в жизни и к которому ничего не чувствовала… Она сказала Ховарду, что это его ребёнок. И он поверил.       — И так, выпив кофе с незнакомцем, Изабелла обманула сразу троих людей, — вздохнул я. — И жизни испортила всем троим.       — Но потом ведь вы снова с ней встретились, — сказал Кендалл. — Она специально сделала так? Решила, что Санни нужен отец более состоятельный?       — Нет, наша встреча в прошлом году была чистой случайностью. Изабелла призналась, что во время и после беременности она намеренно избегала меня и не знала, как смотреть мне в глаза. Но когда я случайно опрокинул на неё свой кофе тогда, она, кажется, этой встречи очень испугалась. И я, собственно, тоже. Тогда она с Ховардом уже не встречалась: Изабелла решила, что не готова к семейной жизни, предложила ему разойтись и заставила его забрать Санни с собой. Ховард с тех пор жил в Бруклине.       Изабелла призналась, что, периодически встречая меня в студии, она начала чувствовать что-то непонятное; что она начала видеть во мне взрослого мужчину, который смог бы сделать её счастливой… Окончательно она поняла, что нуждается в полноценной семье, только тогда, когда я открыто признался ей в любви.       — Так она действительно любит тебя? — спросил Карлос, приподняв брови. — Или просто хочет, чтобы её дочь воспитывал настоящий отец?       — Она призналась, что поначалу её действия действительно приносили ей некоторую выгоду… Но затем она поняла, что искренне полюбила меня. Случается же такое!..       — Меня убивает твоё слепое доверие, — безрадостно высказался я. — Как ты можешь верить ей, Джеймс? Как?       — Невозможно любить и не верить, — ответил Джеймс, не глядя в мою сторону. Его слова оказали странное влияние на меня.       — Но как бы всё сложилось, если бы Санни не попала под машину и Ховард не приехал В Лос-Анджелес? — задал вопрос Кендалл, подперев подбородок кулаком. — Санни так и оставалась бы в Бруклине и воспитывалась бы ненастоящим отцом?       — Изабелла сказала, что я узнал бы в любом случае. Она собиралась сначала убедиться в том, что мы с ней можем жить вместе, и уже потом хотела создавать полноценную семью…       — А она не выглядела виноватой, когда мы приехали к тебе позавчера, — сказал я, мрачно уставившись в стену. — Скорее, всё выглядело наоборот, будто это ты в чём-то перед ней провинился.       — Просто мы оба были на взводе. Поговорив, мы с ней разошлись в разные комнаты и сидели так до вашего приезда. Не знаю, что делала она, но я плакал, потому что вообще не знал, что делать со всем этим… Впрочем, между нами с ней всё могло быть ещё хуже, если бы я не уехал на вечеринку.       Он опустил голову и тяжело вздохнул. Мы с парнями смотрели на него с сочувствием, понятия не имея, как можно ему помочь.       — Я больше не смогу нормально смотреть на неё, — признался я, — хотя и до этого не мог. Я даже и предположить не смел, что смогу ещё хуже относиться к Изабелле.       — Если рассудить и углубиться в эту проблему, — пустился Карлос защищать избранницу Джеймса, — то Изабеллу можно понять… Она ведь действительно хотела как лучше.       — Смешно слышать! В её поступках не забота, а страх и безответственность!       — Бросьте, хватит обсуждать её, — сердито вмешался Кендалл. — В конце концов, не нам судить, правильно она поступила или нет. Джей, что ты теперь будешь делать?       — Что я буду делать? — повторил Маслоу, держась за голову. — Вернусь домой, к Изабелле. Я думаю, нам есть что обсудить.       — Я бы посоветовал тебе сделать тест, — сказал я, — узнай, не соврала ли тебя твоя ненаглядная ещё раз. Иначе будешь до конца своей жизни воспитывать чужого ребёнка.       — Хорошо, что Санни ещё маленькая, — тихо произнёс Карлос, не давая сказать Джеймсу, который уже раскрыл рот. — Будь она старше, гораздо болезненнее пережила бы этот сложный период. Может, потом она и не вспомнит про Ховарда и так и будет думать, что всю жизнь у неё был один папа.       Джеймс засмеялся, и мы втроем изумлённо на него посмотрели.       — Я недавно говорил, что ещё не скоро пополню ряды женатых, — сказал он с улыбкой, — а сам пополнил ряды молодых отцов. Причём ещё два года назад.       Нам с парнями было не до смеха, поэтому мы промолчали.       — Это так странно и неожиданно, что теперь у тебя будет семья, — высказался Кендалл. — Вроде ещё три дня назад мы были такими… молодыми и беззаботными. А теперь ты взрослый. У тебя есть дочь.       — Да я даже понятия не имею, что делать с ней! Я не знаю, как с ней нужно разговаривать, что делать для неё…       — Ну, у Изабеллы опыта побольше, — слабо улыбнулся ПенаВега. — Вместе вы наверняка справитесь.       Когда я вернулся домой, Эвелин ещё не было. Сам не знаю зачем, я прошёл на кухню и налил себе коньяк. Я сидел за столом в одиночестве и пил, сходя с ума от мыслей, наводнивших мою голову. Так я просидел, наверное, целый час. «Мне нельзя оставаться одному, — думал я, вспоминая свои прежние размышления. — Одиночество убивает. Нет-нет, мне нельзя оставаться одному…»       Когда кто-то вставил ключ во входную дверь с той стороны, я вздрогнул и, убрав коньяк на место, вышел в прихожую. Эвелин открыла дверь и, взглянув на меня, как-то неестественно улыбнулась. В руках у неё была сумка с одеждой, которую она привезла из дома.       — Давай, — предложил я свою помощь и взял из её рук сумку. Присутствие моей возлюбленной начинало возвращать меня к жизни, и я стал чувствовать себя гораздо лучше, чем прежде.       — Давно вернулся? — спросила Эвелин странным тоном. Я заметил, что она приехала рассерженная и возбуждённая, но в разговоре со мной старалась этого не выдавать и быть мягкой.       — Не знаю. Час назад, наверное. — Я начал подниматься вверх по лестнице, и моя возлюбленная медленно последовала за мной. Мне казалось, я затылком чувствовал её испытующий взгляд. — Как съездила?       Она ничего не ответила, а я не стал переспрашивать. Войдя в спальню, я положил сумку на кровать и расстегнул на ней молнию.       — Оставь это, Логан, — слабо улыбнулась Эвелин, затем сбросила сумку на пол и, взяв мою руку, привлекла меня к себе. — Потом, потом…       Злость, которую отчего-то испытывала моя избранница, переросла в страсть, и Эвелин поцеловала меня так пылко, что у меня даже перехватило дыхание. Отстранившись и тяжело дыша, я с удивлением взглянул на неё.       — Что с тобой? — с полуулыбкой на губах спросил я.       — Ничего. Просто я признаюсь тебе в любви.       Когда она снова поцеловала меня, меня вдруг оцепил непонятный страх. Я начал догадываться о том, что делала Эвелин, и именно этого, наверное, так дико боялся…       Через мгновенье мы с моей возлюбленной стояли на коленях в постели и продолжали целоваться. Когда Эвелин положила руку на ремень моих брюк, я слегка оттолкнул её от себя и с испугом в глазах спросил:       — Ты уверена насчёт этого, милая? Потому что…       — О, знаю, я абсолютно, абсолютно в этом уверена…       Она коротко поцеловала меня в губы и улыбнулась.       — Просто знай, Эвелин, что я никогда не делал такого… Мои прежние возлюбленные не были похожи на тебя… в этом плане. Может, это смешно, но я даже боюсь... На меня это так давит…       — Но я ведь тебе доверяю.       Я был счастлив слышать это, поэтому улыбнулся и чмокнул её в шею.       — Только я немного выпил…       — Знаешь, может, мне тоже стоит немного выпить? — спросила Эвелин, слегка склонив голову набок.       — Нет, нет, нет, — забормотал я, невольно вспомнив день рождения Джеймса. — В таком случае я не хочу терять ни минуты.       И я, с силой прижав к себе Эвелин, впился в её губы жарким поцелуем.       Мы лежали в постели вдвоём: я и она. На часах было три утра, и мне казалось, что в то мгновение на свете не было ничего важнее теплоты её руки и мягкости её шёлковых волос, которых касалась моя щека. В то утро, кажется, я впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым рядом с ней.       — Ты сегодня снова плохо спала, — прошептал я, но почему-то не услышал собственного голоса. Наверное, в тот момент для меня в мире ничего не существовало, кроме мой обворожительной дамы сердца.       — Знаешь, Логан… — Её тихий голос показался мне таким родным в этой предрассветной тишине, что я готов был расцеловать её в обе щеки от переизбытка непонятного чувства радости, разрывающего мою душу на части. – Когда мне снится страшный сон, я кричу и просыпаюсь. Проходит день, два, и я забывают об этом сновидении. Это естественно. Но мне становится по-настоящему страшно, когда я понимаю, что могу забыть тебя, как ужасный сон. Я боюсь потерять память о тебе. Но больше всего боюсь того, что вместе с человеком умрут и его воспоминания. Я не хочу, чтобы мои воспоминания о тебе умерли. Я хочу, чтобы они жили вместе с нами. Всегда.       — Не бойся. Пока мы рядом друг с другом, ничего страшного не произойдёт. Ты мне веришь?       — Конечно, верю, Логан. Пожалуй, я запишу это, чтобы не забыть.       Я любил наблюдать за тем, как она записывала мои фразы в толстенькую тетрадь с цветастой обложкой. Карандаш, который она так уверенно держала в своей изящной руке, торопливо бегал по бумаге. Какое у неё красивое задумчивое лицо! Эти глаза, отображающие движения её души, были для меня самыми прекрасными, самыми родными.       Когда она вновь легла рядом со мной, я обнял её. Хотелось навсегда запомнить это утро, такое тихое и радостное.       — Я верю тебе, — шептала она, будто разговаривая с незримым собеседником. — Я верю, что пока ты рядом со мной, у меня всё будет хорошо. И я помню, что ты сказал мне сегодня. Я помню. И запомню на всю оставшуюся жизнь.       Я закрыл глаза. Да, возможно, она запомнит мои слова… Она будет помнить их несколько часов – столько, сколько будет спать. Проснувшись, она всё забудет. Есть вероятность того, что она забудет и обо мне. Да, это причинит мне боль. Тогда я снова скажу ей самые главные слова, надеясь пробудить в её душе самые искренние и тёплые чувства, и она поверит мне.       Поверит, потому что она меня любит. Поверит, потому что я люблю её больше всех на свете.