Умершее воспоминание

Когда изначально видно и понятно, что избранный вами человек, весьма возможно, является в глубине души тварью, вы успеваете свыкнуться с этой мыслью и быть готовым к разочарованию, но тем не менее любите этого человека. Однако как же противно, когда человек изначально предстает перед вами в обличье ангела, а потом сбрасывает шкурку. Это худшее из всех разочарований. Тамила Магомадова

      Я влюблялся в неё заново каждый день. Каждый день она будто бы открывалась для меня с новой стороны, и эту новую сторону, ранее мне неизвестную, я просто не мог не полюбить. Она была прекрасна, и всё, что бы она ни делала, становилось прекрасным тоже. Мне кажется, я и в самых плохих её поступках, в самых грубых словах, произнесённых ею, сумел бы отыскать эту таинственную красоту, которой она меня очаровывала…       Наша последняя ссора, воспоминание о которой было для меня очень и очень болезненно, в корне изменила моё мироощущение. Теперь я полностью позволил себе жить в справедливом мире и убедил себя, что другого для меня просто не существовало. Теперь я в полной мере осознавал то счастье, которое зажигало жизнь внутри меня. Теперь я, наконец, чувствовал себя свободным и здоровым человеком: беспросветный мрак моих безумных мыслей сгинул в небытие.       Да, чёрт возьми, я должен был пережить это! Именно тот момент, когда у меня опускались руки, когда казалось, что дальше ничего не может быть, — именно тот момент стал определяющим. Надо было переждать бурю, надо было всего лишь потерпеть — и теперь солнце сияет вовсю над морем, которое ещё недавно волновалось и бешено пенилось.       Моя жизнь рядом с Эвелин была невообразимо светлой, наполненной смыслом. Как жаль, что прежде я не понимал этого, как жаль драгоценных минут, потраченных на пустые сомнения! Теперь я наслаждался каждым мгновением, что мы проводили вместе, потому что ничего дороже этих мгновений у меня не было. Я жил ею, дышал ею; её желания были моими, а перемену её настроения я всегда остро чувствовал. Одну довольно крупную перемену, надо сказать, я не смог не заметить и принял её очень близко к сердцу.       Во-первых, Эвелин изменила своё отношение к моей ревности. Когда я, например, в очередной раз настораживался от звонка её мобильного, она сразу давала мне знать, кто звонит, и будто пыталась передо мной оправдаться. Возникало ощущение, что моя бесплодная ревность стала причиной её бесплодной вины, и это отчего-то меня беспокоило. В этой связи я начал прикладывать все силы на то, чтобы побороть в себе это мерзкое чувство, и отчасти у меня это получалось; но поведение моей возлюбленной всё ещё меня настораживало.       Во-вторых, Эвелин стала чаще погружаться в себя и часто сидела молча, уставившись в одну точку и о чём-то думая. В такие моменты я старался её не тревожить и давал ей возможность побыть наедине с собой, потому что знал, что это иногда необходимо. Очень часто, по ночам, я слышал, как она давала волю слезам, очевидно, думая, что я спал и ничего не слышал. Каждый раз мне хотелось обнять её, поцеловать и сказать: «Потерпи, милая, потерпи, скоро всё изменится…» Но я молчал. Я понимал, что Эвелин было всё ещё тяжело со мной, а потому не спрашивал причин её грусти и её рыданий: я молча менял себя и делал всё ради того, чтобы больше никогда не видеть её слёз.       В последнее время я, Эвелин, Уитни и Дейв стали всё чаще видеться. Уитни, с которой мы не сошлись ещё с самого нашего знакомства, кардинально переменила своё отношение ко мне. Сначала это был период нейтральности, когда она не выражала ни положительных, ни отрицательных чувств в отношении меня. Затем, после их с Дейвом свадьбы, Уитни начала доброжелательно улыбаться при встрече со мной и даже интересовалась моими делами. Следующим этапом было её знакомство с Кендаллом, Джеймсом и Карлосом. Все они, должен сказать, почти слёту нашли общий язык.       Всё это в совокупности располагало меня к Уитни, поэтому последние года два мы с ней находились в очень хороших отношениях. Сравнивая её теперешнее поведение с тем, что было почти три года назад, я отмечал, что Уитни сильно повзрослела: в ней больше не было того необузданного недоверия к новому, к тому же она научилась признавать свою неправоту.       Ну а с Дейвом мы вовсе стали приятелями, и мне сложно было верить в то, что прежде я так нелестно отзывался о нём. На самом деле он не был плохим собеседником или ветреным молодым человеком; за вечной улыбкой и усмешкой крылся достаточно развитый внутренний мир. Мысли Дейва были интересны, и он не менее интересно их высказывал; к тому же его чувство юмора основательно располагало меня к нему.       — Ты чё встал, Логан? — услышал я насмешливый голос Дейва и, тряхнув головой, посмотрел на него. — Я говорю, ужин готов, можно садиться.       Мы с Эвелин в очередной раз проводили вечер в гостях у Уитни и Дейва. Всё время, что было у нас до начала ужина, я провёл стоя у окна и с улыбкой наблюдая за своей возлюбленной. Приезжая в этот дом, она очень много внимания уделяла Томми — своему двухлетнему племяннику. Этот мальчик с большими голубыми глазами и светлыми, завивающимися в милые кудряшки волосами, как я видел, очень сильно любил Эвелин. Ни с кем больше он не смеялся так открыто и искренне, как с ней, и ни с кем, кроме неё, не делился своими секретами. В обращении с детьми моя избранница была мила, и нельзя было не умилиться, застав её за разговором или игрой с маленькими.       — Да-да, мы сейчас придём, — ответил я Дейву, снова переведя взгляд на Эвелин.       Муж Уитни встал рядом со мной и, тоже взглянув на мою возлюбленную, улыбнулся. Она и Томми, кажется, разговаривали о чём-то очень серьёзном: об этом можно было догадаться по бровям мальчика, серьёзно и важно сдвинутым вниз.       — Иногда я ревную Томми к ней, — признался мне Дейв.       — Трудно было бы не ревновать.       Он изучил меня внимательным взглядом и, несколько понизив голос, спросил:       — Она никогда не говорила с тобой о своих собственных детях?       — Нет, — со вздохом ответил я, стараясь говорить настолько тихо, чтобы Эвелин нас не услышала, — ещё нет. Но ей только двадцать четыре, у неё ещё будет время подумать об этом…       — А тебе уже не двадцать четыре, Логан. Сам-то ты об этом думал?       Я, глядя на собеседника, молча покивал.       —Тогда я бы советовал перейти от бесплодных мыслей к действиям, — сказал Дейв, положив руку мне на плечо. — Не жди, пока она захочет. Действуй сам.       — Ты таким образом с Уитни поступил? — усмехнулся я. — Или вы оба этого хотели?       Он тоже засмеялся и, тепло посмотрев на сына, сказал:       — Томми — самый желанный ребёнок на свете!       За ужином я только и делал, что смотрел на Эвелин. Время, проведённое с Томми, благотворно повлияло на неё и вызвало счастливую улыбку у неё на лице. Приподнятое настроение, которое в последнее время всё реже посещало мою возлюбленную, не могло меня не радовать теперь. Она была счастлива, и я был счастлив тоже. Мне казалось, что этого счастья, которое мы с ней разделяли, прежде я даже не замечал, не понимал. Но как хорошо, что теперь я понимал его! Как хорошо, что мы с Эвелин вместе и так счастливы!       — Как давно ты была у родителей? — спросила Уитни свою сестру, подняв на неё вопросительный взгляд голубых глаз.       Моя возлюбленная пожала плечами, быстро посмотрела на меня и сказала:       — Наверное, мы где-то неделю назад заезжали к ним на ужин… А зачем ты спрашиваешь?       Уитни вздохнула и, поджав губы, ответила:       — Я говорила с мамой вчера. Они хотят переехать.       — Переехать? — удивлённо и даже испуганно переспросила Эвелин, и я, услышав эту новость, тоже удивился. — Но… куда? Почему?..       — Говорят, что им нет необходимости жить вдвоём в таком большом доме. Они уже присмотрели небольшой домик на противоположном конце города.       Моя избранница положила вилку на стол и, с сожалением приподняв брови, уставилась в свою тарелку.       — Но мы всю жизнь жили в этом доме, — прошептала она, обращаясь непонятно к кому. — А теперь они собираются продать наши с тобой спальни, задний двор, где мы любили играть, и эту гостиную с большим камином… В том доме осталась наша прошлая жизнь. И теперь чужие люди будут жить в наших жизнях, в нашем детстве!       — В последнее время вы редко появлялись там, — сказал Дейв, — какая теперь разница, кто будет жить там?       — Этот дом был единственной вещью, которая связывала меня с прошлым, — ответила Эвелин, не поднимая глаз.       — Но теперь у тебя есть настоящее, —настаивал муж Уитни, — которое ты не продашь и не сможешь отдать в чужие руки. Оно твоё. А прошлое, его уже нет.       — Есть, — не сдавалась моя избранница, — и нет ничего плохого в том, чтобы помнить о нём.       — В том-то и дело, что плохо его не помнить, — встал я на защиту Эвелин. — Когда я уехал из дома родителей, мне казалось, что от моего сердца оторвали кусок. Это тяжело — отдаляться от родного. Но вдвойне тяжелее, когда это родное у тебя забирают.       Дейв бросил на меня хмурый взгляд.       — Да, привязанность к местам опасна, — вздохнул он и потыкал вилкой салат.       — К местам воспоминания привязывают, — вставила слово Уитни, всё это время о чём-то думавшая. — А к воспоминаниям — люди.       — Может, мы сумеем их отговорить от этой затеи? — спросила Эвелин дрогнувшим голосом. — Они могут нас послушать…       — Сомневаюсь, что они поймут твоё разочарование, — с сожалением ответила старшая из сестёр. — Ты ведь знаешь, они понимают только материальное… Да и к тому же мама очень оживилась этим переездом, а у голодного человека хлеб забрать практически невозможно.       Глаза моей возлюбленной выражали глубокую печаль. Я переплёл наши пальцы и положил её руку на своё колено; мне хотелось показать, что я очень ей сочувствую.       — В конце концов, они просто переезжают, а не умирают, — улыбнулся Дейв. — В них ведь тоже ваши прошлые жизни и ваше детство, так? Так. Мама с папой никуда от вас не денутся, Эвелин.       — Не денутся, — шёпотом подтвердила моя избранница, — но я теряю дом — место, в котором провела столько лет и которое за это время вросло мне в сердце…       — Твой дом не в бетонных стенах, — снова обнажил зубы муж Уитни.       — А в чём?       — Я не думал, что ты спросишь об этом меня... Ты ведь сама прекрасно знаешь ответ, милая.       Эвелин посмотрела на меня, улыбнулась, и я почувствовал, как наши руки ещё плотнее примкнули друг к другу.       Домой мы возвращались в двенадцатом часу ночи. Настроение моей спутницы снова изменилось: из приподнятого и весёлого оно переросло в унылое и подавленное. Эвелин сидела, подперев голову одной рукой и глядя в окно. Мы долго молчали.       — Не хочешь поговорить о чём-нибудь? — спросил я, думая, что ей нужно немного обсудить переезд родителей.       Моя избранница быстро посмотрела на меня, замотала головой и, отвернувшись, прижала ладонь к глазам. Она с силой закусила нижнюю губу и почти беззвучно всхлипнула.       — Э-эвели-ин… — с сожалением протянул я, глядя на неё. Мне всегда было непросто смотреть на то, как она плачет, и в последнее время это становилось только тяжелее. — Любимая, что не так? Скажи, скажи же мне…       Я протянул к ней руку и с участием погладил её плечо, но Эвелин никак не ответила на это. После нашей последней ссоры она стала очень замкнутая, так что теперь она мало чем делилась со мной. Это задевало, но больше всего меня настораживала неизвестность: я абсолютно не знал, что с ней происходило…       — Ответь хотя бы что-нибудь, — сказал я, чувствуя, что моё терпение было на пределе. — Это из-за переезда твоих родителей?       — Нет, — ответила Эвелин сквозь слёзы, пряча лицо в ладонях и не глядя на меня, — я не знаю… Меня что-то изнутри терзает, как будто прямо по сердцу режет… И причина совсем не в родителях…       — А в чём тогда? — не оставлял расспросы я. — Что с тобой?       Она молча всхлипывала. Я напряжённо вздохнул и протянул к любимой руку, но она вплотную придвинулась к дверце и посмотрела на меня заплаканными и замученными глазами.       — Ты злишься на меня, — сказала она дрожавшим голосом, — пожалуйста, не сердись… Я не хочу, чтобы мы говорили тогда, когда нами управляет злость...       Я несколько оскорбился тем, что Эвелин не позволила мне себя утешить, и удивлённо посмотрел на неё. Я совершенно не знал, как на всё это реагировать.       — А ты понимаешь, из-за чего я злюсь? — спросил я, нахмурившись. — Почему ты просто не можешь поделиться со мной своей тоской? Эвелин, расскажи мне всё, я ведь так за тебя переживаю…       Я подумал, что и сам прежде не делился со своей возлюбленной тем, что так долго меня мучило. Я ведь точно так же молчал, когда она спрашивала о моём настроении, и не хотел ни о чём говорить… В голову мне пришли странные мысли: я решил, что жестокость моей избранницы дошла до холодной мести, и она своим поведением мстила мне за все те годы, что я изводил её. Но потом я взглянул на неё и понял, что мысль моя была ошибочной. Слёзы Эвелин были настоящими. Она коснулась моего колена и, всхлипнув, проговорила:       — Логан, я никогда, никогда, никогда бы не сумела оставить тебя…       — О чём ты? — испуганно спросил я, вспоминая нашу последнюю ссору и то, как она начиналась.       Эвелин облокотилась на спинку сиденья и, прижав обе ладони к лицу, глубоко вздохнула. Мои руки дрожали от волнения и напряжения.       — Я чувствую, что конец очень близок, — шёпотом призналась она.       Её реплика оказалась настолько неожиданной для меня, что я на секунду потерял управление автомобилем. Моя возлюбленная со страхом в глазах смотрела на меня.       — Что ты имеешь в виду? — не понял я, с изумлением и испугом нахмурившись. — Эвелин, какой конец?       — Не знаю, — снова всхлипнула она, и слёзы одна за другой покатились по её щекам, — просто конец… просто пустота…       — Не пугай меня, милая, прошу... Что ты скрываешь от меня?       Она молча смотрела перед собой. Я начинал понимать, что этот разговор, как и все предыдущие, заходил в тупик.       Рассердившись на свою спутницу за молчание, я яростно ударил кулаком по рулю. Раздался сигнал, и Эвелин, подпрыгнув на месте, негромко вскрикнула. Я в который раз заметил, что она… боялась меня…       — Забудь это всё, пожалуйста, — сказала она, взяв мою руку. — Прости… Я просто должна пережить это. Всё пройдёт, всё кончится, я обещаю…       «Да что пройдёт? — гневно подумал я. — Что кончится? Что ты должна пережить?!»       — Но ведь что-то происходит, — замученным голосом выдал я, — и мне так тяжело от того, что ты не хочешь со мной этим делиться, я совсем не понимаю… Ты мне не доверяешь.       — Я доверяю тебе больше, чем самой себе, — твёрдо сказала она, и я увидел, как задрожал её подбородок, — я самой себе совсем, совсем не доверяю…       Вздохнув, я сжал её ладонь.       — Я не настолько нетерпелив, чтобы давить на тебя, — сказал я, сосредоточенно глядя на дорогу, — так что я оставлю это. Мне хочется верить, что ты справишься с тем, что происходит… Мы это вместе переживём, любимая, как и всегда.       Лёжа в ту ночь в постели, я не мог оставить напряжённых размышлений, что позволило мне отчётливо выделить для себя одну странную, но правдивую мысль. Одушевление, поднявшееся во мне после нашего с Эвелин примирения, было мимолётным. Да, оно длилось не более суток, а всё остальное было фальшивым, напускным. Я придумал для себя маленький справедливый мир, в котором жил один и в который не пускал ничего инородного. Я принуждал себя к позитивным мыслям, к вере в светлое, счастливое будущее и насильно окружал себя улыбками и смехом. Всё-таки за оболочкой этого мира теснилось что-то страшное, очень тёмное и огромное. Это «что-то» могло разрушить весь мир до основания — я слишком хорошо понимал это и именно поэтому не позволял внешнему проникнуть внутрь моего мира. Во время нашего с Эвелин разговора по пути домой я отчётливо осознал это.       В последнее мгновение перед тем, как я уснул, загадочное «что-то», кажется, начало рассеиваться, и из темноты выступил неточный, размытый силуэт... Но я не успел понять, что это было, и провалился в глубокий сон.       Когда Мэрилин вошла в студию, я сразу понял, в каком она была состоянии. Мы с парнями, до этого момента ведшие активный разговор, сразу же замолчали и все вместе уставились на Мэрилин. Один взгляд на неё пробуждал в моём сердце непонятную жалость, которую я всегда к ней испытывал; но теперь к этой жалости примешалось ещё чувство какого-то отвращения. Всё-таки видеть Мэрилин такой было куда неприятнее, чем просто неприятно. В глазах Кендалла читались удивление и ярко выраженное неудовольствие.       — Привет, — хрипло поздоровалась девушка со всеми, но смотрела только на Шмидта.       — Зачем ты тут? — спросил немец, не отвечая на приветствие и будто делая вид, что ему неприятно говорить с Мэрилин. Он даже не поднялся с кресла и не подошёл к ней, чтобы вывести этот разговор на личный уровень; ему нужна была аудитория. Мне всегда казалось, что целью общения Кендалла с ней было не просто оскорбить её, но оскорбить её при других людях: всё-таки в студии, помимо их двоих, были ещё я, Карлос, Джеймс, Мик и наш звукорежиссёр Питер.       — Приехала за ключами, — отвечала Мэрилин, не сводя со Шмидта заплывшего туманом взгляда. Глаза её закрывались, но она изо всех сил держалась, чтобы не закрыть их. — Уже пора, пора открывать бар…       Владелец «Погони» с насмешливым изумлением поднял брови, и по губам его скользнула холодная улыбка.       — Я просил, чтобы Скарлетт приехала за ключами, —произнёс Кендалл, — Скарлетт, а не ты.       Время уже действительно близилось к шести — часу, когда «Погоня за недосягаемым» открывала свои двери для посетителей. Однако Мик, как в старые добрые времена, внезапно завалил нас с парнями работой, так что у Шмидта не было возможности заняться своим детищем: сегодня Мик был особенно неумолим. На помощь немцу должна была прийти Скарлетт — его правая рука по работе в баре, но вместо неё на помощь пришла, очевидно, левая…       — У неё тоже могут быть дела, — лениво выговорила Мэрилин, закрывая глаза. — Я приехала вместо неё… Ну, хватит слов, давай, давай, ключи, Шмидти.       Но Кендалл, сняв с лица улыбку, отрицательно покачал головой.       — Поезжай домой, Мэрилин, — сказал он тоном, в котором слышалось сильное пренебрежение, — сегодня я освобождаю тебя от работы.       — Что не так?       — Ты ещё вопросы мне будешь задавать? — теряя терпение, спросил немец. — Ты реально думаешь, что я позволю тебе появиться в моём баре в таком вот состоянии? Чёрта с два! Мне дорога репутация «Погони»!       Честно говоря, каждый раз, заставая разговор Кендалла с Мэрилин, я чувствовал непонятную вину: мне казалось, что я должен был остановить эту жестокость, струёй хлещущую из Шмидта, — должен был, но не мог.       Мэрилин молча пялилась на Шмидта; взгляд её был абсолютно бессмысленным. Это молчание, как я заметил, только больше раздразнило немца, и он, сверкнув глазами, твёрдо сказал:       — Я засчитаю сегодняшний твой пропуск за прогул. И предупрежу сразу: я больше не хочу видеть тебя такой. Особенно на работе. Поняла?       Девушка хотела кивнуть, но у неё, видимо, закружилась голова, и она, пошатнувшись, схватилась за косяк двери.       — Теперь уезжай, — сказал он, словно отдавая распоряжение, — и да, передай Скарлетт, что я всё ещё жду её.       Когда Мэрилин ушла, мы с парнями одновременно уставились на Кендалла. Кажется, каждый из нас осуждал его поведение, но никто отчего-то не решался высказать общего недовольства. Сам он будто не замечал наших взглядов и, сидя красный, как варёный рак, сердито глядел в пол.       — Тебе совсем-совсем её не жалко? — поинтересовался Мик, вопросительно приподняв одну бровь.       — Знаешь, я не обязан уважать человека, если в нём нет ни капли уважения к самому себе, — вспыльчиво выдал Шмидт.       — А об элементарном человеческом сострадании тебе известно? — повысил голос менеджер. — Разуй глаза! У неё, вполне возможно, серьёзные проблемы, ей нужно помочь, а не пытаться её оскорбить!       — Единственная её проблема — это отсутствие чувства собственного достоинства. Думаешь, я её не знаю?       — Да плевать, насколько вы близки! Дело в том, сколько в тебе человечности, Шмидт!       — Я думал, вы оба с этим завязали, — с какой-то грустью в голосе произнёс Карлос.       — Я понятия не имею, с чем она завязывает, с чем начинает, — сказал Кендалл, всё ещё не в состоянии избавиться от напряжения и злости, — для меня главное, чтобы она исправно работала. И всё.       — Она для тебя машина, что ли? — вмешался в разговор Джеймс, нахмурившись. — Раньше ты просто был холоден с ней, но теперь ты жесток и просто невыносим. Как ты можешь с ней так обходиться? Вы ведь раньше встречались…       — Раньше. Но теперь нет.       — Тогда что ты вообще называешь отношениями? — не понимал Маслоу. — Что, если даже теперь ты продолжаешь с ней спать?       — Может, хватит? — устало вздохнул Шмидт. — Разве вам не всё равно?       — Очевидно, что нет.       Я безучастно молчал, совершенно не желая встревать в это обсуждение. Вообще в последнее время я не знал, как мне следовало относиться к Кендаллу. Я не знал, оставался ли он моим другом или уже давно стал моим врагом. В конце концов, я всё ещё помнил его слова в тот ужасный день, когда я принял решение лететь в Даллас без Эвелин. Мне казалось, что именно Кендалл подтолкнул меня на этот шаг, и я бездумно обвинял его в случившейся ссоре, хотя никому об этом не говорил.       — Я уже устал говорить об этом, — признался Шмидт вполголоса и прижал ладонь ко лбу, — и от этого всего устал тоже.       — Однажды ты её точно доведёшь, — высказал предположение Карлос, — и своими словами, и взглядами, и, в конце концов, своим отношением к Скарлетт. Мне кажется, всё это приведёт к чему-то страшному.       Затем Мик сказал, что пора работать, и к обсуждению поднятого вопроса мы больше не возвращались.       Сегодня наше внимание было направлено на возвращение к старым песням, а не на запись новых. Дело было в том, что Мик организовал наше выступление на кинофестивале в эти выходные. Все вместе мы не выступали довольно давно, так что нам нужно было хорошо потрудиться, чтобы не провалить предстоящее выступление.       В течение всего дня я следил за поведением своих друзей и замечал в поведении каждого какие-то особенности. Кендалл, например, был задумчив и мало разговорчив; в отдельные моменты я видел даже робость в его взгляде, особенно когда он смотрел на меня. Состояние Джеймса не менялось уже, наверное, неделю: он перестал укладывать волосы, бриться, под его глазами обозначились очень заметные тёмные круги, а взгляд его стал совершенно отсутствующим и бессмысленным. Я догадывался, что причиной был разлад в семье, и хорошо знал, что вечером, после работы, Маслоу поедет в «Погоню», где выпьет и как на духу расскажет обо всём, что у него случилось.       Карлос, хотя и пытался вести себя непринуждённо, всё-таки не сумел меня обмануть: по выражению его лица и слегка натянутой интонации я определил, что с Алексой у них не всё было гладко. Не знаю почему, но отношения в семье ПенаВега отчего-то беспокоили меня гораздо больше, чем отношения в семье Маслоу. Может быть, для Джеймса и Изабеллы были характерны частые ссоры, в результате которых они всё равно мирились и продолжали жить, как жили. А для Карлоса с Алексой в последние годы ссоры стали большой редкостью, так что даже я начинал воспринимать их как-то болезненно.       — Что насчёт вашей с Алексой подготовки? — спросил я испанца во время перерыва, когда мы с ним вдвоём спустились за кофе. — Вы уже готовы стать родителями?       Карлос с сожалением улыбнулся и, мотнув головой, сказал:       — Наша подготовка дала трещину.       — Ссора?       — Да, — устало подтвердил друг, — Алекса доводит своё желание быть хорошей мамой до крайности! Я уже устал повторять ей, что она идеальна и без всяких книг, диет, обучающих курсов — всё без толку! Я не знаю, чем её можно переубедить, но её упрямство уже начинает меня пугать.       — Меня тоже, — признался я, взяв в руки стаканчик с кофе, — честно говоря, я ужаснулся, когда увидел Алексу позавчера. Она тает с каждым днём…       — Если не с каждым часом, — добавил Карлос. — Боюсь, ещё немного, и мне придётся обратиться за помощью врачей. Зато теперь я понимаю, чего Алекса натерпелась со мной, когда я… Ну, нет смысла напоминать тебе, ты и сам знаешь. Боже, ко мне это всё как будто бумерангом вернулось…       — Не переживай, я уверен, Алекса вылезет из этого. В конце концов, наше мнение всё ещё что-то для неё значит, верно?       Собеседник немного помолчал, потом слегка улыбнулся и спросил:       — А что у вас с Эвелин? Я уже давно её не видел.       — Да, — задумчиво сказал я, с неохотой возвращаясь к мыслям, что занимали меня прежде. — В последнее время она стала такой замкнутой, не хочет никуда ехать, мало с кем разговаривает… И плачет постоянно. Я просто понятия не имею, что происходит…       — И задавать вопросы бесполезно? — спросил явно удивлённый Карлос.       — Бесполезно. Она мне ничего не рассказывает. Боже, я так из-за этого переживаю…       Друг задумался.       — Мало ли, какие поводы для грусти они иногда придумывают, — как бы ободряюще произнёс ПенаВега. — Скоро всё вернётся на свои места, вот увидишь. Но ты уверен, что причина не в тебе?       — Не во мне. Последние недели я только и делаю, что работаю над собой… — Тяжело вздохнув, я провёл ладонью по лицу. — Я могу жить только той мыслью, что она счастлива. А когда она несчастлива, мне… мне и жить не хочется.       — Всё наладится, Логан, — несколько испуганно сказал Карлос. — Эта печаль временная, всё пройдёт.       Я покивал, хотя мысленно не согласился с другом. Я знал: «печаль» Эвелин была вовсе не так проста, как казалось, и за ней таилось что-то страшное, тёмное, разрушительное.       После работы, как я и предполагал, мы поехали в «Погоню». Этот бар уже стал нашим постоянным местом встречи, и там мы бывали даже чаще, чем друг у друга дома. Сегодня к нам присоединился ещё и Мик, что для меня тоже стало своеобразным показателем: обычно менеджер на всех парусах летел домой, к жене и дочери, а сегодня почему-то решил отсрочить своё возвращение домой…       А я, как обычно, приехал сюда только ввиду того, что Эвелин была на работе — сегодня она работала вечером, — а мне одному дома делать было совершенно нечего. Часы показывали уже девять вечера, но я не решался позвонить своей избраннице и узнать, когда она освободится, потому что думал, что она занята, и очень боялся ей помешать.       Когда мы вошли в «Погоню», Скарлетт стояла за барной стойкой. Кендалл помахал ей рукой в знак приветствия, но девушка ответила ему жёстким взглядом и сразу же обратилась к севшему за бар клиенту.       — Ух ты, — хмыкнул Шмидт, когда мы впятером разместились за нашим любимым дальним столом, — такой холодности я уже давно не видел.       — Кажется, ты больно грохнулся в её глазах, — высказал предположение Мик, — раз она не приехала за ключами по твоей просьбе и даже не ответила на твоё приветствие…       — Ну, ничего, — попытался ободриться владелец «Погони», — я без боя никогда не сдаюсь. — И он, подняв руку, громко сказал: — Скарлетт, подойди, пожалуйста. Мы хотим пить.       — Чем ты занимаешься, Кендалл? — с упрёком прошептал Карлос, будто размышляя вслух. — Помнится, ещё недавно ты утверждал нам, что вы со Скарлетт друг другу никто и что у неё есть молодой человек.       Немец ответил ему насмешливым взглядом и заинтересованно посмотрел на Скарлетт, очевидно, ожидая её реакции. Девушка, не меняя холодного выражения лица, подозвала к себе одну из официанток и попросила её обслужить наш стол. Заметив разочарованное лицо Кендалла, явно не ожидавшего такого ответа, мы с парнями дружно захохотали.       — Добрый вечер, Кендалл, парни, — улыбнулась уже знакомая нам официантка, Мелани. — Чего сегодня желаете?       — Я не ясно выразился, что ли? — рассердился Шмидт, не ответив на доброжелательность Мелани. — Кажется, я обращался к Скарлетт, а не к тебе.       — Но на Скарлетт бар, она занята… — залепетала девушка, растерявшись из-за злости своего работодателя. Я с сожалением смотрел на неё и с удивлением — на немца. В последнее время он всё меньше был похож на самого себя…       — Ладно, — выдохнул он, взяв себя в руки, но всё-таки не сводя напряжённого взгляда со Скарлетт. — Принеси «Джека» и пять стаканов.       — Четыре, — поправил я Кендалла: я всё ещё старался максимально воздерживаться от алкоголя и пил вино, разве что, но и то случалось редко.       — Три, — улыбнулся Карлос. — Мне в десять надо быть в зале, а «Джек» для меня плохая компания.       — Три стакана, — сказал Шмидт Мелани и, нахмурившись, добавил: — Не стой, не стой, давай живее, Мелани!       Когда испуганная официантка убежала, Джеймс, заинтересованно сузив глаза, взглянул на Кендалла.       — Похоже, твоя злость не бесплодна, — сказал Маслоу. — Тебя Скарлетт чем-то зацепила, да?       — Нет, — равнодушно отвечал Шмидт, глядя вниз, — просто она не ведёт себя так, как себя вела Мэрилин. Я от этого отвык.       — Отвык от того, что девушка не бегает за тобой на цыпочках и не желает быть бездушным дополнением твоего спального комплекта, — как-то невольно вырвалось у меня, и я, произнеся это, чуть не зажал себе рот рукой. Я не хотел вмешиваться в личные дела Кендалла, не хотел…       — Но я не сказал, что мне это не нравится, — сказал он, довольно спокойно отреагировав на мою реплику.       — Дураку понятно, что тебе это не нравится! — с некоторым возмущением в голосе высказался Мик. — Ты говоришь, что не уважаешь человека, если он не уважает сам себя, но правда в том, что тебе только такие люди и нужны.       Шмидт посмотрел на менеджера и, очевидно, испугавшись, что разговор резко свернул на больную для него тему, сказал:       — Тебя, кстати, редко можно увидеть здесь, у меня. Почему ты не дома?       Глаза Мика как-то потухли, и он, помолчав немного, сказал:       — В последнее время меня стала настораживать моя сильная привязанность к дочери. Я не знаю, она принимает какую-то нездоровую форму…       — Может, это элементарная отцовская любовь? — с полуулыбкой на губах спросил Джеймс.       — Нет-нет, здесь что-то другое. Мне нужно знать о ней всё: во сколько она проснулась, сколько каши съела с утра, во что играла днём, как быстро устала к вечеру… И я даже говорить не буду о том, что происходит со мной, когда она заболевает или просто начинает плакать.       — Ты хочешь проверить, как долго сможешь продержаться в неведении о том, что с ней происходит? — уточнил я.       — Да, — кивнул Мик. — Не знаю, может, это и глупо, но мне кажется, от этой ненормальной зависимости нужно избавляться сейчас, пока Эннит маленькая. Иначе, когда она станет взрослой, всё будет только хуже…       Я одновременно любил и не любил слушать рассказы Мика и Джеймса о своих дочерях. С одной стороны, я неописуемо радовался за друзей, потому что видел, каким искренним огнём любви горели их глаза, когда они рассказывали про первый зуб дочери или про её первый опыт прогулки верхом на лошади. Но с другой стороны, меня душила зависть, которую я просто не мог контролировать и с которой не мог справиться…       Тем временем Мелани принесла «Джека», три стакана под виски и яблочный сок. Мне и Карлосу она с улыбкой поставила две банки холодной колы.       — Спасибо, мой свет, — сказал Кендалл, смягчившись после своей неоправданной вспыльчивости по отношению к Мелани. Всех официанток, работающих в «Погоне» — их было всего четверо — он называл «мой свет».       — Сейчас ещё принесу «Айдахо» и салат с креветками, — сказала Мелани, вся расцветшая от слов Шмидта. — Приятного вечера, парни!       Не дожидаясь, пока кто-нибудь предложит открыть виски, Джеймс молча открыл бутылку «Джека» и налил себе в первую очередь.       — У-у-у, — протянул Кендалл, наблюдая за действиями друга, — Изабелла что, потеряла над тобой контроль?       Маслоу помрачнел, услышав это имя, и даже слегка поморщился.       — Последние два дня некому меня контролировать, — ответил ловелас в отставке и, сразу осушив стакан до дна, крепко зажмурился. Мы с парнями обменялись настороженными взглядами. — Изабелла уехала.       — Как это уехала? — не понял я, удивлённо и в то же время сердито нахмурившись. — Что ты сделал, Джеймс?       — Причина и не во мне вовсе, — устало сказал он, хмуро глядя на бутылку виски. — Эта причина как будто складывалась из миллиона мелких и даже незначительных вещей, и в итоге… В итоге я один.       — А Санни? — спросил ПенаВега.       — Изабелла ни за что не оставила бы дочь со мной! — злобно усмехнулся Джеймс. — Она забрала Санни. И некоторые вещи тоже забрала.       — Так в чём дело? — несколько раздражительно поинтересовался Мик.       — Это началось, наверное, месяц назад, — сказал Маслоу и налил себе ещё. Потом он будто опомнился и наполнил стаканы Кендалла и Мика тоже. — Вы же знаете, я новый альбом пишу, к тому же часто приходится ездить на съёмки… Я просто начал сильно уставать и потому стал раздражительным. А Изабелле это не нравилось. Ей нужен муж, который будет приходить вечером и с неподдельным интересом и оживлением спрашивать, как прошёл её день, как у неё дела на работе, и, конечно же, который будет всего себя посвящать дочери. У меня просто физически сил не оставалось на всё это.       — И вы начали ссориться, — полувопросительно вставил испанец.       — Да, — подтвердил Джеймс, — у нас был что не день, так ссора, и это реально начало выводить меня из себя. В студии у Ника я познакомился с одной девушкой, её Тара зовут, и она тоже записывает там песни… Ну, это неважно. Важно то, что она никогда не откажется от стаканчика и пьёт абсолютно всё!       — Наконец ты нашёл кого-то под стать себе, — безрадостным тоном произнёс я.       — Стой-стой, к чему ты ведёшь? — с опаской забормотал Мик, большими глазами глядя на Джеймса. — Хочешь сказать, Изабелла уехала, потому что ты и Тара…       — Нет, — испуганно оборвал он менеджера, — нет, Мик, нет… Я никогда бы так не поступил с Изабеллой.       — Так что там с Тарой? — нетерпеливо задал вопрос Кендалл.       — Она вечно ищет повода выпить и вечно подстрекает меня пить вместе с ней. По вечерам мы часто задерживались в студии, и каждый раз я обещал себе выпить только один стакан, но в итоге приползал домой на корячках.       — Ты ей нравишься, что ли? — хмыкнул немец.       — Я? Не знаю. Я не спрашивал… Да нет, нет, ничего такого нет…       — А я думаю, что есть, — настаивал на своём Шмидт. — По моему мнению, она просто в тебя по уши втрескалась и теперь спаивает тебя при каждом удобном случае.       — Я всегда остро чувствовал, если девушка в меня влюблялась, — покачал головой Джеймс.       — Когда ты это чувствовал? — усмехнулся Карлос. — Три года назад? Как бы это помягче сказать, мне кажется, ты очень сильно изменился за всё это время.       — У вас же с Изабеллой уговор? — уточнил я у Маслоу. — Насколько я помню, ты обещал не показываться дома в таком состоянии.       — Да. И первое время я ночевал на крыльце, потому что не хотел новых ссор. Да и Санни незачем было видеть меня таким…       — А что потом изменилось? — спросил Карлос.       Джеймс сделал большой глоток виски и закашлялся.       — Потом во мне проснулась месть, — слегка охрипшим голосом ответил он. — Не хотел я так просто простить Изабелле нервы, которые она мне вымотала... Короче, приезжая домой поздно ночью, я начинал бешено стучать кулаками по двери, так что они с Санни не могли спать, и Изабелле ничего не оставалось, кроме как впускать меня внутрь. Потом я дошёл до такой степени наглости, что начал ругаться при Санни, и, кажется, это стало последней каплей. Изабелла не перенесла моей мести и… уехала.       — Джеймс, — попытался начать вразумительную речь я, но друг меня перебил.       — Я не хочу от вас ничего слышать! — сказал он, с досадой сморщив нос. — Я и так знаю, что поступил как последний козёл, не нужно лишний раз мне об этом напоминать.       — Но ты ведь осознаёшь, — испытующе глядя на Маслоу, выговорил Мик, — что у тебя очень серьёзные проблемы? Джеймс, я не понимаю! Ты ведь был спортсмен, ты так следил за своим здоровьем, а теперь!..       — У меня просто другого выхода не остаётся, — вполголоса сказал ловелас в отставке, тоскливо глядя в стену.       — Чушь, — раздражённо вставил я, — есть миллион разных выходов и решений, ты просто хватаешься за тот, что ближе всех.       Маслоу явно хотел что-то мне ответить: он поднял на меня взгляд и уже открыл рот, но замер в таком положении.       — Сколько уже её нет? — спросил Кендалл, положив пачку сигарет на стол.       — Два дня, — мрачно ответил Джеймс, опустив глаза. — Уже два дня, как я не видел жену и дочь.       — И ты даже не знаешь, где они?       — Понятия не имею! Я был у её отца и у всех подруг, но безрезультатно… Может быть, она сняла в каком-нибудь отеле номер, не знаю…       — Но ты сам виноват в этом, — с упрёком в голосе, но в то же время как-то деликатно заметил ПенаВега, — и винить тут Изабеллу абсолютно бесполезно и даже неправильно.       — Ладно, готов признать, — закивал Джеймс, — я один тут виноват, один, один! Да я тысячу раз готов у неё прощения на коленях попросить, лишь бы она вернулась!       — Тебе надо выдержать это наказание, — сказал я. — Ты провинился — Изабелла тебя наказала. Не думаю, что это наказание она растянет на срок больше недели. Потерпишь.       — Это становится тяжелее с каждым часом…       — Ничего, зато теперь ты точно знаешь, как не надо себя вести.       Через полчаса Мику позвонила жена, и ему пришлось нас покинуть. Вчетвером мы сидели довольно долго, и отвлечённый разговор, который был между нами, погрузил меня в атмосферу далёких-далёких дней, когда наша группа была активна, когда я и Кендалл общались непринуждённо, как старые друзья, когда в моей жизни ещё не было… Эвелин…       — Я немного волнуюсь по поводу послезавтрашнего выступления, — признался Карлос, слегка сморщив нос. — Вы помните, когда мы в последний раз выступали все вместе?       — Наверное, это было где-то три месяца назад, — предположил я.       — Четыре, — вставил Джеймс, пошатывающийся от выпитого виски. — Последний раз мы выступали в конце мая, я помню.       — Ты как такой домой поедешь, а? — с усмешкой спросил ПенаВега, толкнув друга в плечо.       — Ты же вроде в зал собирался? — пробормотал Маслоу, нахмурившись. — Возьмёшь меня с собой?       — А, ты заниматься собрался?       — Да нет… Просто не хочу домой.       — Можешь поехать ко мне, — предложил Кендалл, тоже уже давно готовый, — ты ведь знаешь, моя квартира всегда свободна для внезапных ночёвок.       — Я лучше в зал, —замотал головой ловелас в отставке, — давно Эрика не видел. Если что, переночую у него, его квартира попросторнее твоей будет. — Потом он будто опомнился и добавил: — Но спасибо за приглашение, дружище.       Минут через сорок Карлос и Джеймс уехали, и мы с Кендаллом остались вдвоём. Я бы и сам давно поехал домой, только Эвелин по-прежнему мне не звонила. К тому же мне не хотелось оставлять Шмидта одного в таком состоянии: будь он один, неизвестно, что он сумел бы натворить.       Немец был пьян, но в то же время отчего-то смущён. Честно говоря, я впервые видел его таким. Когда мы с ним разговаривали, он всё время смотрел в пол и очень редко — мне в глаза. А если наши взгляды и сталкивались, то Кендалл начинал бормотать что-то несвязное и с ещё большим усердием прятал свои глаза. Я не понимал, в чём было дело, но спрашивать его ни о чём не стал.       — Я хочу коктейль, — сказал Шмидт, когда кончилась очередная бутылка «Джека». Он оглядел помещение в поисках Мелани, но не нашёл её и крикнул через весь зал: — Скарлетт, сделай два «Огненных», пожалуйста.       Барменша подарила ему полный ненависти взгляд , но всё-таки взялась за коктейли.       — Я не просил, — сказал я, наблюдая за Скарлетт.       — Да я знаю, просто решил угостить тебя… Не переживай, в этом коктейле почти нет алкоголя.       Когда коктейли были готовы, Скарлетт сама принесла нам их. Я поблагодарил её молчаливым кивком, а Кендалл, улыбнувшись, сказал привычное:       — Спасибо, мой свет.       Она бросила на него безразличный взгляд и спросила у меня:       — Вам счёт общий делать или каждому по отдельности?       Прежде, чем я успел что-нибудь ответить, владелец «Погони» сказал:       — Запиши всё на меня.       Девушка ничего не ответила, и Шмидт, явно уязвлённый недостатком внимания с её стороны, произнёс:       — Мне не нравится, как ты работаешь с клиентами, Скарлетт. Очень сухо.       — А ты не клиент, — бросила она уже через плечо и пошла обратно к бару, но Кендалл схватил её за руку и вернул на место.       — Не клиент? — переспросил он, внимательно посмотрев в глаза возмущённой Скарлетт. — Тогда тем более тебе следует относиться ко мне более доброжелательно.       — Если ты не относишься ко мне доброжелательно, то почему я обязана делать это? Да отпусти ты меня, меня ждут клиенты!       Шмидт со злостью сузил глаза, сжал зубы и сказал:       — Тогда хотя бы работай расторопнее!       А потом он звонко шлёпнул её по ягодицам. Скарлетт в свою очередь круто повернулась и залепила ему такую же звонкую пощёчину. Я сидел неподвижно и большими глазами смотрел на происходящее.       — Ты забыла, с кем разговариваешь? — нахмурился Кендалл и взялся за покрасневшую щёку. — Я тебя уволю!       — Да я сама раньше уйду.       Шмидт опустил голову и засмеялся.       — Посмотрим, посмотрим, куда ты от меня денешься.       Когда Скарлетт вернулась к бару, немец поднял на меня какой-то виноватый взгляд.       — Парни почти весь день активно обсуждали мои отношения с Мэрилин и со Скарлетт, — сказал он, царапая зубочисткой стол, — а ты ни слова не сказал. Почему?       — Я стараюсь не вмешиваться в чужую жизнь, — довольно равнодушно ответил я, — и, вообще-то, надеюсь на то же самое со стороны других.       Кендалл почему-то покраснел и сделал большой глоток «Огненного».       — А я хочу знать, что ты думаешь, — сказал владелец «Погони», пялясь на стол. — Что ты думаешь?       Какое-то время я молча смотрел на него.       — Мне кажется, ты слишком долго играл под маской холодного циника, — произнёс я, рассматривая содержимое своего стакана, — так ведь ты говорил? Просто ты заигрался, Кендалл, и эта маска срослась с твоим лицом. Равнодушный сердцеед — это теперь не твой образ, а твоя сущность.       Шмидт хмуро смотрел перед собой. У меня возникло ощущение, что он сам давно осознал то, что я сказал ему, однако сейчас эти слова, произнесённые вслух, напугали его.       — Ты со всеми ведёшь себя так грубо, — продолжал я, — не только с Мэрилин и Скарлетт. А люди этого не заслуживают.       — Не заслуживают, — подтвердил Кендалл, кивнув. — Я злой с людьми не потому, что злюсь на них.       — А на что ты злишься?       Немец замолчал, как будто раздумывал, рассказать мне об этом или нет.       — На свою жизнь, — сквозь зубы проговорил он, всё ещё пялясь в стол. — Она низкая и никчёмная, я ненавижу её!       Я смотрел на него с непонятной жалостью и пытался поставить себя на его место. Живи я этой жизнью, я, а не он, что было бы со мной теперь? Может, и не так плохо Кендалл с этим справлялся? Может, он действительно стоил сожаления и сочувствия?       Наверное, Шмидт подумал, что сболтнул чего-то лишнего, и прежде, чем я успел высказать свои мысли, он перевёл разговор в другую сторону:       — Тебе нравится коктейль?       Я отчего-то растерялся и, посмотрев на свой стакан, взял его в руку.       — Д-да, — заикаясь, ответил я. — Вкусно.       — Наш фирменный, — с самодовольной улыбкой произнёс немец. На минуту мы с ним замолчали, потом опять заговорили, но к прежней теме больше не вернулись.       Через час я понял, что для Кендалла на сегодня было достаточно, и предложил отвезти его домой. Сначала он пытался отказаться, говорил, что доберётся сам, но я убедил его, что мне несложно, к тому же ехать нам было в одну сторону.       Шмидт уже не держался на ногах, поэтому я помог ему подняться. В квартире стоял какой-то удушливый запах, было невыносимо душно.       — Кажется, давно ты не убирался, — сказал я и открыл окна в кухне и спальне.       — Ага, — пробубнил он в подушку. — Мэрилин давно не заходила.       Кендалл стянул с себя брюки и, перевернувшись на спину, радостно вздохнул.       — Кстати говоря, — произнёс немец, с улыбкой глядя в потолок, — дня три назад я столкнулся кое с кем на улице… Ни за что не угадаешь с кем.       Я тоже слабо улыбался и смотрел на него.       — Сказать? — спросил Шмидт.       — Ну, скажи.       Он выдержал интригующую паузу и, вдохнув поглубже, сказал:       — С Дианной.       — С Дианной? — удивлённо переспросил я и приподнял брови. В моём сознании возник живой образ этой девушки — светлой, понимающей и так виртуозно играющей на скрипке. — Ты с ней говорил?       — Конечно. Знаешь, она очень изменилась с тех пор, как я видел её в последний раз…       — В хорошую сторону?       — В самую лучшую! О, я не сказал, что она была не одна? С ней шёл молодой человек, и мне даже показалось, что у них были кольца… Ну, да я не видел точно, не буду врать. Она выглядит счастливой, её даже не узнать.       — Я рад слышать это, — сказал я с абсолютной искренностью. — Интересно, я так и не видел её с того самого момента, как… как мы расстались.       — Ну, может это и к лучшему. Ей лучше не вспоминать о тебе, потому что с тобой связаны не самые приятные моменты её жизни…       — Я согласен. Она про меня ничего не спрашивала?       Только после того, как я спросил это, мне показалось, что этот вопрос был лишним.       — Нет, — ответил немец, пожав плечами. — Не думаю, что ей хотелось услышать, что ты уже два с половиной года встречаешься с Эвелин.       Я будто почувствовал напряжение, прозвучавшее в голосе Кендалла, и насторожился от него.       — Ладно, проспись хорошенько, — сказал я ему и, задумчиво почесав затылок, пошёл к выходу из спальни. — Нам завтра на работу.       — Ты уже уезжаешь? — спросил Шмидт, подняв с подушек взлохмаченную голову.       — Пока что просто в туалет хочу сходить… Это важно?       Он резко сел на постели и хмуро взглянул на меня.       — В последнее время я не пользуюсь своей ванной, — сказал он, — хожу к девчонкам.       — Почему?       — Я сделал из своей ванной проявочную.       Последние несколько месяцев Кендалл серьёзно занялся фотографией. Он купил себе новую дорогую камеру и, наверное, перефотографировал уже всю Америку.       — Ладно, — произнёс я, пожав плечами, — дотерплю до дома. Но просто посмотреть-то можно?       Не дождавшись ответа, я вошёл в ванную. Здесь было красноватое освещение, которое несколько раздражало глаза; повсюду были развешаны фотографии.       — Логан! — возмущённо воскликнул Шмидт, примчавшийся следом за мной. — Ты испортил мне последние фотографии!       Он оттолкнул меня и снял с прищепок четыре фото.       — Засветил, — с досадой в голосе сказал он, — чёрт, всё насмарку… А фотки-то отличные вышли…       — Извини, — виновато произнёс я, — я как-то не подумал…       Он ничего не ответил и, выйдя из ванной, унёс куда-то испорченные фотографии. Я заинтересованно принялся рассматривать другие, уже готовые фото. Здесь была и Мэрилин, лежавшая в постели Кендалла, и задний дворик Мика, и его дочь Эннит, и… Я удивлённо расширил глаза, когда увидел фотографию Эвелин.       — Когда это было? — спросил я, указывая на её фото. Шмидт стоял в проходе, облокотившись на косяк. — Когда ты её сфотографировал?       Немец подошёл ко мне и, сняв фотографию, с интересом посмотрел на неё.       — Да я уже не помню, — пожал плечами он и тут же убрал фото в какой-то ящик. — Может, в прошлом месяце.       — Это она в твоей «Погоне», что ли?       — Да. Вы все вместе как-то приезжали, не помнишь, что ли? Ты отошёл, а Эвелин так красиво сидела… Я не простил бы себе, если упустил бы такой момент.       — Почему она заплаканная? — продолжал делать вопросы я, холодно следя за реакцией собеседника.       — Она не заплаканная… Это свет так падает. В «Погоне» очень дурное освещение для съёмки.       Я открыл рот, чтобы сказать, что не помню этого, но у меня зазвонил телефон.       — Да, любимая? — ответил я на звонок Эвелин. Кендалл тем временем снял ещё пару фотографий и положил их в тот же ящик.       — Я освободилась только сейчас, — прозвучал в трубке её безрадостный голос. — Если ты не сильно занят, приедешь за мной?       — Будь я даже сильно занят, всё равно приехал бы. Через двадцать минут буду у больницы.       Я положил телефон в карман и хотел вернуться к той теме, на которой мы со Шмидтом закончили, однако он заговорил первым.       — Уезжаешь?       — Да, — нетвёрдо ответил я, не сводя с него своего неподвижного взгляда. — Надо ехать.       — Ну, тогда до завтра? — И он, улыбаясь, протянул мне руку.       Я неуверенно пожал её. Покидая квартиру немца, я думал только об одном: «Ты наврал мне, Шмидт. Не знаю зачем, но ты наврал мне, наврал…»       До больницы я добирался в очень странном состоянии. Внутри у меня всё дрожало от напряжения, руки не слушались, в ушах шумело. Я ужасно не хотел ехать в больницу, не хотел смотреть в глаза Эвелин: я боялся прочитать в них что-то, что разрушит всю мою жизнь до основания…       Но весь мой страх испарился, когда я увидел свою возлюбленную. Она выглядела уставшей и как будто даже замученной, но её глаза сияли чистым блеском. Встретив её, выходившую из здания больницы, я подарил ей долгий поцелуй; непонятное радостное чувство переполняло меня всего.       — Ты даже не представляешь, насколько я рад тебя видеть, — с улыбкой сказал я.       — Я тоже рада видеть тебя, дорогой, — через силу улыбнулась она, с нежностью погладив меня по щеке. — Ой, подождёшь минутку? Я забыла оставить для Карен шоколадку.       Я кивнул, и она снова пошла ко входу. В дверях она столкнулась с Энн — девушкой, которая тоже работала в этой больнице и с которой моя Эвелин подружилась буквально с первых дней. Энн было только около двадцати, но разница в возрасте, пусть и небольшая, нисколько не мешала им в общении.       — Снова забыла про шоколадку? — с улыбкой поинтересовалась Энн и после утвердительного ответа моей избранницы добавила: — А может, ребёнок обойдётся без сладкого на ночь?       — А что она будет кушать, когда проснётся ночью голодная?       Энн ничего не ответила и, увидев меня, улыбнулась.       — Привет, Логан.       — Привет, — кивнул я. — Тоже едешь домой?       — Ага. Сегодня мы с Эви уезжаем одновременно.       Обычно за Энн приезжал её отец, поэтому, когда она встала рядом со мной и замолчала, я решил, что сегодня за ней никто не приедет.       — Могу тебя подвезти, — предложил я. — Ты ведь не очень далеко от нас живёшь.       — Нет-нет, спасибо, папа сейчас приедет.       Я внимательно следил за окнами второго этажа, ожидая, что в них покажется Эвелин. Какое-то время Энн наблюдала за мной со слабой улыбкой, после чего сказала:       — Она очень привязана к этому месту.       — Я знаю, — тепло улыбнулся я. — Меня это радует и удивляет одновременно.       — Что удивительного?       — Я лично не могу переносить вид этих белых стен, а смотреть на детей, запертых в этих стенах, на мой взгляд, вообще уподобляется пытке.       — Детям здесь неплохо, — сказала Энн.       — Может быть, и неплохо… Только детям лучше быть дома, среди семьи, а не в палате, среди врачей.       Энн посмотрела в землю и быстро захлопала ресницами.       — Я знаю, Эви каждому ребёнку желает поскорее оказаться дома, — проговорила собеседница. — Пусть она не говорит этого, но я знаю… Она всем сердцем этого желает.       Когда мы ехали домой, Эвелин спокойно и задумчиво смотрела в окно. Сегодня вечером, как и в любые другие вечера за последние две недели, она была чем-то опечалена. Единственное различие заключалось в том, что сегодня моя возлюбленная не плакала. Я заметил: после того нашего разговора в машине Эвелин перестала плакать при мне.       — Логан, кажется, я решила, — вдруг сказала она.       Моё сердце бешено заколотилось, и я испуганно взглянул на свою спутницу.       — Что? — почти беззвучно спросил я.       — Я решила, что буду делать со своей жизнью дальше, — так же спокойно отвечала Эвелин. — Я хочу стать врачом.       Будто скинув камень с души, я радостно улыбнулся.       — Милая, это прекрасное и благородное решение.       — Я знала, что ты поддержишь, — с лёгкой, но искренней улыбкой произнесла она. — Так здорово спасать чужую жизнь, когда…       «Когда понимаешь, что свою ты уже спасти не можешь», — промелькнула в моей голове странная мимолётная мысль.       — …когда понимаешь, что она только в твоих руках, — продолжила Эвелин, — особенно если ты спасаешь жизнь ребёнка: она дороже жизни взрослого. Так приятно смотреть в благодарные глаза и видеть радостные улыбки… Может быть, назначение человека и есть в том, чтобы жить для других?       — Несомненно, в этом.       Когда мы приехали домой, меня всего охватило необъяснимое чувство нежности к своей избраннице. Поэтому, не дожидаясь, пока Эвелин хотя бы разденется или примет душ, я обнял её за талию обеими руками и прижал спинкой к стене.       — Я только сейчас понял, как сильно тосковал по тебе весь день, — признался я, глядя ей в глаза. Она, улыбаясь, обнимала меня за шею и тоже смотрела в мои глаза. — Не знаю, с чем это связано, но в последние дни я очень остро чувствую, что мне тебя не хватает.       Я коротко поцеловал её в губы, потом — в щёку, а затем нежно чмокнул в шею.       — Просто в последние дни мы оба так заняты, — ответила Эвелин, положив одну руку на мой затылок. — И оба сильно устаём.       — Особенно ты. Я временами тебя просто не узнаю.       Моя возлюбленная ничего не ответила, а я продолжил целовать её. Я не смотрел в её глаза, но чувствовал, что она вернулась к обычному для неё теперь подавленному настроению. Снова поцеловав Эвелин в губы, я расстегнул несколько пуговиц её блузки.       — Логан, — замученным голосом проговорила она, слегка отстранив меня от себя, — я хочу отдохнуть.       Я молча смотрел на неё, будто не понимая её слов. Моя избранница застегнула блузку и, вздохнув, взглянула на меня с тоской во взгляде.       — Что не так? — почти шёпотом спросил я и упёрся обеими ладонями в стену так, чтобы Эвелин не смогла никуда от меня деться. — Милая, я хочу знать, что происходит.       — Мне нужен отдых, — прошептала она.       Я напряжённо вздохнул. Мысли о том, что Эвелин копировала моё прежнее поведение, не оставляли меня.       — Я не смогу помочь тебе, если не буду знать, что тебя беспокоит, — сказал я, из последних сил сохраняя терпение, и мысленно отметил, что нечто подобное говорил мне мой психиатр.       Эвелин молча смотрела на меня.       — Я в чём-то виноват? — продолжал расспросы я. — Скажи сейчас, скажи, и я исправлюсь. Я всё для тебя сделаю, Эвелин, всё! Неужели ты не понимаешь?       — Ты не осознаёшь своё бессилие, — тихо сказала моя избранница, подняв на меня грустные глаза. Мне казалось, что она хотела заплакать, но держалась изо всех сил.       — Ты злишься из-за нашей последней ссоры? Тогда я вёл себя как последняя скотина, я знаю это, но, любимая… Зачем ты до сих пор меня мучаешь?       Взгляд Эвелин помрачнел ещё больше, и она, вся отчего-то напрягшись, через силу выговорила:       — Я хочу забыть эту ссору… Я уже почти о ней не вспоминаю. — Она слабо всхлипнула, но стойко удержалась от рыданий. — Нет-нет, дорогой, я её почти не вспоминаю.       — Тогда в чём дело? — повысив голос, спросил я. — Что тебе нужно?       На мой повышенной голос она отреагировала так же.       — Мне просто нужно, чтобы ты оставил меня в покое, — громко проговорила она.       Я снова узнал в этих словах прежнего себя, и это необъяснимо меня разозлило. Гневно сжав зубы, я ударил кулаком по стене. Эвелин вскрикнула, подпрыгнула на месте и, закрыв глаза, вжалась в стену. Я с удивлением и даже каким-то страхом смотрел на неё. Неужели она подумала, что я собирался её ударить?..       Поняв, что напугал её, я убрал руки от стены и отошёл от возлюбленной на шаг.       — Ни за что, — сквозь зубы проговорил я, впиваясь в неё рассерженным взглядом. — Меня всё это очень настораживает и очень волнует, так что даже не думай о том, что я оставлю тебя в покое.       Мне стало не по себе, когда я понял, каким тоном выговорил это Эвелин. Она как-то виновато посмотрела на меня и молча пошла в спальню.       — Эвелин, — позвал её я, в одно мгновение смягчившись, — милая, в субботу ты не работаешь, а мы с парнями будем выступать… Приедешь посмотреть?       Она остановилась, но не развернулась ко мне лицом.       — Извини, дорогой, мне не хочется никуда ехать, — сказала она с сожалением. — Я останусь дома, если ты позволишь.       Весь следующий день в студии я провёл точно в забытьи. Меня не заботило предстоящее выступление, не заботили семейные проблемы моих друзей. Я совсем не беспокоился о том, что за весь день не съел ни крошки и выпил только два стакана кофе. Эвелин была тем объектом, на котором сосредоточилось всё моё существование, я думал только ней.       Теперь я не объяснял состояние своей возлюбленной только усталостью от меня. Нет, дело тут было в нечто ином… Весь день я вспоминал её слова, её взгляды, её поведение и настроение и пытался сложить из всего этого общую картину действительности. Что гложет Эвелин? Почему, почему она так ведёт себя и чем я могу помочь ей?       Ни к каким ответам мои размышления меня не привели. К концу дня я понял лишь одно: чтобы разобраться со всем этим, мне нужно действовать. Действовать, а не думать. Не ждать, пока всё пройдёт само по себе, а всеми силами способствовать тому, чтобы всё прошло.       Сегодня Эвелин работала в первой половине дня, поэтому, когда я приехал из студии, она была дома. Моя возлюбленная сидела на коленях перед нашей кроватью и разбирала свои старые тетради. Что-то она дописывала, что-то зачёркивала, а что-то вовсе безжалостно выбрасывала.       — Привет, — поздоровался с ней я и, наклонившись, поцеловал её в макушку. — Что делаешь?       Она слабо улыбнулась мне и ответила:       — Подчищаю старые воспоминания.       Я задумчиво нахмурился и поднял с пола смятый лист бумаги. Развернув его, я прочитал несколько строк, выведенных знакомым почерком.       — Это наш рождественский ужин с твоими родителями, — сказал я, закончив чтение, и протянул ей листок.       — Да, я решила, что помнить об этом необязательно, — ответила Эвелин и, взяв лист из моих рук, снова смяла его. — Я тогда немного повздорила с папой… Не хочу вспоминать об этом.       «Хотел бы и я так запросто избавляться от ненужного», — подумал я, глядя на свою избранницу. Разрывая бумагу, она сильно нервничала; движения её были резкими и порывистыми.       — Эвелин, Эвелин, Эвелин, — проговорил я и, взяв её за руки, поднял с пола. — Тише.       Она посмотрела мне в глаза с какой-то благодарностью и сильно ко мне прижалась. Я погладил её по волосам.       — Ты уже ужинала?       — Нет, — вздохнула моя возлюбленная, — ждала тебя. Я хотела предложить заказать еду, потому что…       — У меня несколько иное предложение, — оборвал её я.       — Какое?       Я, улыбнувшись, посмотрел на неё.       — Сначала ответь, доверишься ли ты мне?       — Доверюсь, — даже не размышляя, шёпотом ответила моя любовь.       — Тогда давай руку.       Мы ехали в моей машине. Эвелин беспокойно ёрзала на сидении, смотрела по сторонам и постоянно спрашивала, куда мы едем.       — Ты знаешь, я не хочу ни с кем видеться… — говорила она дрожавшим голосом. — Мне просто нужно немножко покоя.       — Я и дам его тебе, — твёрдо сказал я. — Не переживай. Там, куда мы едем, будем только мы вдвоём.       Я привёз её на заброшенную ферму, находившуюся в нескольких километрах от города. Эту ферму я часто видел из окна автомобиля, когда проезжал мимо, но посетить её решился только теперь. Место здесь было спокойное и безлюдное, а небо — довольно звёздное.       — Что мы будем делать? — тихо и будто с опаской спросила моя избранница, выйдя из машины. Я видел, что она была крайне заинтересована всем этим.       — Отдыхать. Сейчас мы ляжем вон там, возле опрокинутого корыта, и будем смотреть на звёзды. У меня с собой есть плед.       Впервые за последние несколько дней на лице Эвелин просияла такая искренняя улыбка, что, увидев её, невозможно было не улыбнуться в ответ.       — А что насчёт ужина? — спросила она, взглянув на меня своими большими лучистыми глазами.       — Если ты сильно голодная, мы можем заехать в какую-нибудь закусочную…       — Нет, дорогой, нет… Я готова остаться без ужина, только давай не будем возвращаться в город.       Очень долго мы лежали на земле и смотрели на высокое ночное небо. Голова Эвелин покоилась у меня на груди, пальцы наши были переплетены. Моя возлюбленная молчала, но я без слов чувствовал, какой благодарностью были пропитаны её объятия.       — Звёзды такие далёкие, холодные и недосягаемые, — задумчиво произнесла она. — Вот бы хотя бы на ночь стать звездой, стать такой далёкой, чтобы никто из людей не смог меня достать.       Я улыбнулся, узнав в ней прежнюю Эвелин: она возвращалась к размышлениям и мечтаниям, а это, несомненно, было очень хорошим знаком.       — А что насчёт исполнения звёздами желаний? — спросил я.       — Когда ты исполняешь чужие желания, ты изменяешь самому себе.       — И для чего тогда звёзды существуют?       — Они не существуют, — ответила моя избранница так спокойно, точно говорила обо всем известной истине. — Они холодные и бледные — значит, мёртвые.       Я не стал ничего отвечать на это, но мысленно отметил, что её мнение о звёздах за годы претерпело коренные изменения.       Несколько минут мы молчали, потом Эвелин подняла голову и внимательно посмотрела на меня.       — Нам нужно вернуться утром, так? — спросила она, приподняв брови и точно не желая услышать мой положительный ответ. — У тебя завтра выступление…       Я задумчиво смотрел в её молящие о чём-то глаза.       — Нет, — ответил я, покачав головой, и ещё раз подумал над тем, что собирался сделать. — Я не поеду на выступление… Не поеду. Я не хочу возвращать тебя туда.       — Но, Логан, что скажут парни? Это ведь так важно для вас…       — Хватит меня уговаривать, Эвелин, неужели ты не понимаешь? — резко спросил я. Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами. — В жизни человека рано или поздно наступает момент, когда ему нужно сделать выбор, возможно, всей его жизни. Я свой сделал.       Глаза моей избранницы заблестели, и она, погладив мою щёку, поцеловала меня.       — Боже, никто, никто не знает, как я люблю тебя, — прошептала она, прижав свой лоб к моему. По её щекам катились горячие слёзы, я чувствовал их. — Я так люблю тебя, но я так к тебе несправедлива…       — Всё хорошо, любимая, всё хорошо, — проговорил я, крепко обнимая её. Эвелин снова положила голову мне на грудь и задрожала от рыданий, которые изо всех сил сдерживала. — Всё хорошо, только не плачь, пожалуйста, не плачь…       Уже через несколько минут она успокоилась, и мы вновь лежали в идеальной тишине, смотрели на небо и обнимали друг друга.       — Здесь очень хорошо, — шёпотом призналась моя любовь, — и сейчас в целом мире не найдёшь места лучше этого. О, я так благодарна тебе, дорогой, так благодарна… Мне действительно было это нужно.       Я молча поцеловал её в макушку.       — Если бы ты сегодня не вытащил меня за руку из дома, — продолжила она, — я бы, скорее всего, уехала сама… Да. Я уехала бы.       Мне показалось, что за этими словами крылась опасность, и я почему-то спросил:       — Навсегда?       Эвелин промолчала в ответ: то ли из-за собственных мыслей не услышала моего вопроса, то ли посчитала, что я обращался вовсе не к ней… Но, как бы там ни было, в ответе я совершенно не нуждался. Наверное, мной управлял какой-то дикий, инстинктивный страх; он выразился даже в вопросе, который я задал.       Желая отвлечь мысли, я взял тонкую руку Эвелин и внимательно посмотрел на неё. Белая кожа на запястье была настолько тонкой, что казалось, что она вот-вот порвётся. За те две недели, что моя возлюбленная провела в состоянии непроходимого уныния, тоски и усталости, она сильно похудела, можно сказать, растаяла у меня на глазах. Нежно поцеловав руку своей избранницы, я вполголоса сказал:       — Нет, всё-таки мы найдём закусочную где-нибудь неподалёку. Ещё немного, и ты станешь совсем прозрачная.       Выбор, который я совершил той ночью, действительно стал определяющим в моей жизни. Мик и парни, конечно, недоумевали по поводу моего отсутствия на выступлении и очень злились, но каждый из них понял, что в действительности значило для меня это решение. В конце концов, все мы понимали, что работа для нас уже давно отошла на второй план… Мы с парнями повзрослели настолько, что сумели понять: дороже и важнее семьи нет ничего в мире.       Поэтому вполне логичным и закономерным показалось нам наше совместное решение, которое мы приняли через три дня после неудавшегося выступления. В течение этих трёх дней, наверное, каждый из нас как следует надо всем подумал, и теперь в правильности нашего решения никто даже не сомневался.       Мы решили, что группу пора оставить.       Для обсуждения этого вопроса нам понадобилось около двух часов. Собравшись в студии в последний раз, мы с парнями говорили о том, что было, что есть и что будет дальше. Несомненно, сожаление читалось на лице каждого, но тянуть за собой уже давно мёртвый бойз-бенд мы больше не могли. Я уверен, что все мы, разорвав договор со студией и Миком, почувствовали грусть и облегчение одновременно. Было непросто оставлять всё это в прошлом, но впереди было будущее, нас ждала свобода.       Таким образом, один из лучших периодов моей жизни остался у меня в сердце лишь счастливым и слегка печальным воспоминанием.       Конечно, о конце дружбы после прекращения существования группы и речи быть не могло. Мы с парнями по-прежнему собирались в «Погоне», по-прежнему искренне поддерживали друг друга и по-прежнему могли говорить обо всём на свете. Разве что поводов для встреч у нас стало меньше… Но у меня не было друзей ближе этих парней.       В последних числах сентября оправдались страшные догадки Карлоса: Алекса извела свой организм настолько, что ей понадобилась срочная помощь врачей. Теперь она не могла обойтись без капельницы. Муж обеспечил ей пребывание в хорошей частной клинике, где мы, её друзья, часто её навещали.       Последние дни состояние Алексы улучшалось, и мы с Эвелин решили поехать к ней, чтобы поддержать её и своей поддержкой обеспечить ей хорошее самочувствие. Когда мы уже вошли в больницу, моя возлюбленная изъявила желание взять себе кофе и задержалась в холле, поэтому я поднялся в палату к Алексе один.       Деликатно постучавшись, я вошёл в помещение. На столике возле кровати стояло множество красочных букетов, тут и там сидели мягкие игрушки. Алекса спала, укрывшись одеялом с головой. Возле неё, слабо улыбаясь, сидела Маккензи.       — Привет, — шёпотом проговорил я, совсем не ожидая её здесь увидеть.       Когда я подошёл ближе, Маккензи приподнялась и обняла меня.       — Скоро здесь не останется места для цветов, — вполголоса произнесла она и коснулась моей руки. — Давай поставлю в воду.       Отдав ей букет, я сел на стул рядом с кроватью и внимательно посмотрел на спящую Алексу.       — Как она?       — Гораздо лучше, — с улыбкой ответила Маккензи, присев рядом со мной. — Сегодня утром она сама пила бульон.       — Ты здесь с самого утра?       — Да. Решила побыть рядом с ней, здесь очень одиноко.       — И давно она спит?       — Примерно час. Пусть спит, ей нужен здоровый сон.       Какое-то время мы с ней шёпотом разговаривали. Наш разговор, поначалу отвлечённый, плавно перешёл на личный уровень, и Маккензи сказала:       — Поверь, Логан, я всё ещё жду, когда вы с Эвелин пригласите нас с Билли на свою свадьбу.       Я улыбнулся, опустив голову.       — У нас впереди ещё столько времени, — ответил я, и мой взгляд упал на руки Маккензи. На безымянном пальце её левой руки блестело обручальное кольцо: девушка уже полтора года как была замужем. — Знаешь… — задумчиво сказал я, не сводя взгляда с кольца, — ты всегда меня очень вдохновляла.       Когда Эвелин вошла в палату и увидела Маккензи, меня посетило странное, но уже знакомое чувство. Его было трудно объяснить, однако точнее всего я смог бы назвать его желанием ревности. Отчего-то мне хотелось, чтобы ревность скользнула во взгляде моей избранницы, хотя бы в одном слове… Но, как и следовало ожидать, ничего подобного не произошло.       Эвелин и Маккензи поприветствовали друг друга тёплыми объятиями: моя возлюбленная хорошо дружила со всеми сёстрами Вега. Потом она ещё немного поспрашивала о состоянии Алексы и с абсолютной искренностью сказала, что ничего не желает так сильно, как скорейшего её выздоровления. Потом мы с Эвелин решили ехать. Долго сидеть возле кровати спящей ПенаВега было, по меньшей мере, бессмысленно.       — Отвезти тебя на работу? — спросил я, когда мы сели в машину.       — Мне сегодня на работу?       — Да.       Эвелин покачала головой и прижала руку ко лбу.       — Я всё никак не могу запомнить график рабочих часов, — произнесла она с досадой. — Да, отвези меня, пожалуйста.       Я пристегнул ремень и, улыбнувшись, взглянул на неё. Всё в моей душе цвело; мне казалось, будто внутри меня наступила весна, будто на меня пахнуло свежим ветром перемен. Я ощущал такое вдохновение, что от него просто некуда было деться. Мне кажется, я ещё никогда так не любил эту жизнь…       — Логан, я хотела спросить тебя, — сказала моя избранница, бросив на меня быстрый взгляд, — что ты будешь делать?       — В каком смысле? — слегка нахмурился я.       — Ну, теперь, когда вашей группы больше нет… возможно, ты ощущаешь некоторую пустоту. Чем ты будешь заниматься дальше?       — Не знаю, милая, у меня столько идей! Я хочу взяться за каждую, но понимаю, что на все сразу у меня не хватит сил. Наверное, пока что я займусь ещё одним сольным альбомом, а дальше посмотрим.       Когда моя машина остановилась у здания больницы, я, с улыбкой взглянув на свою любовь, спросил:       — Освободишь для меня завтрашний вечер? Я приготовлю для нас ужин.       — Ладно, — подарила улыбку мне в ответ Эвелин. — Насколько я помню, завтра в девять вечера я буду уже свободна. Что я могу сделать?       — Просто будь со мной завтра вечером. Я больше ничего не прошу.       Я знал, что завтрашний вечер изменит нашу с ней жизнь, поэтому меня охватило лёгкое и радостное волнение. По пути домой я заехал в супермаркет и купил кучу всего для завтрашнего ужина. Да, он обещал быть волшебным и очень романтичным!       Весь следующий день я провёл в необычайном волнении. Когда моя избранница уехала в больницу, я на всех парусах, будто боясь не успеть, помчался в ювелирный магазин. Мне не верилось, что я решился сделать это, но да! я собирался купить для своей Эвелин кольцо и попросить её стать моей женой.       Очень много времени и нервов я потратил на выбор кольца. Ни одно из тех, что я пересмотрел, не было достойно того, чтобы сидеть на пальчике моей возлюбленной. В конце концов, когда я уже до невозможности надоел продавцу, мне на глаза попалось то самое кольцо. Оно было сделано из белого золота; изящные изгибы как бы сходились к центру и с обеих сторон поддерживали небольшой по размерам бриллиант. В нём не было ничего необычного, но в нём было столько изящности и красоты, что мне казалось, что это кольцо было сделано именно для Эвелин. И я купил его.       Домой я возвращался в самом лучшем настроении; руки дрожали от нервного и в то же время радостного напряжения. Теперь оставалось только дождаться приезда Эвелин. Ещё несколько часов — и моя жизнь изменится навсегда. О, мог ли я ждать несколько часов? Казалось, я сгорю от нетерпения!       В половину восьмого я достал из холодильника продукты и взялся за приготовление ужина. В гостиной негромко играла музыка, и я, нарезая салат, слегка пританцовывал на месте. Я не помнил себя таким воодушевлённым и оживлённым, я ещё никогда не был таким.       Пришло время запекать мясо. Я уже готов был поместить его в духовку, когда в дверь кто-то позвонил. Сердито вздохнув, я закрыл духовку и поставил противень с мясом на стол. Потом мне в голову пришла мысль, что это Эвелин вернулась чуть раньше обычного. Обрадовавшись этой мысли, я вытер руки о полотенце и понёсся в прихожую, чтобы открыть дверь.       Но за ней меня ждал вовсе не объект моего обожания и моих волнений. Распахнув дверь, я перестал улыбаться и озадаченно посмотрел на Кендалла.       — Ты один? — спросил он, не здороваясь и не объясняя причину своего визита.       — Один, — выговорил я, стоя в проходе и тем самым не давая гостю войти в квартиру. — Буду честен, я неприятно удивлён.       — Я давно хотел к тебе приехать, — продолжил немец дрожавшим голосом, будто вовсе не услышав моих слов. — А приехал только теперь. Я долго не мог решиться.       — Кендалл, у меня сегодня очень важный день, который обещает многое изменить.       — У меня тоже. Да, да, он многое изменит…       Я молча пялился на него, несколько раздражённый его приездом.       — Так можно мне войти? — словно нервничая, спросил Шмидт. Я заметил, что он нетерпеливо переминался с одной ноги на другую.       — Я бы предпочёл выгнать тебя к чёрту…       Он внимательно посмотрел на меня.       — Но сначала спрошу, — продолжил я, — что ты здесь делаешь?       Кендалл вздохнул и на мгновенье закрыл глаза.       — Я не знаю существо более голодное, чем совесть, — тихо проговорил он. — Она жрёт неумолимо и без остановки.       — Я думал, у тебя никогда не было проблем с совестью…       — Логан, пожалуйста, можно без этого? Я и без твоих пререканий чувствую, что меня вот-вот стошнит.       Я со вниманием вгляделся в его глаза, которые он почему-то постоянно пытался спрятать.       — Ты вернулся на эту скользкую дорожку? — шёпотом спросил я. — Снова марихуана?       — Нет! — резко ответил Шмидт, словно испугавшись моего вопроса. — Нет, Логан, я абсолютно трезвый.       Поняв, что теряю собственное время, я всё же впустил Кендалла в квартиру. Чем быстрее он сюда войдёт, тем быстрее он отсюда выйдет.       — Ты готовишь ужин? — обеспокоенно спросил он, войдя в кухню. — Эвелин скоро приедет, да? Да?       — Она вернётся через час. Не знаю, зачем ты приехал, но прошу, изъясняйся быстрее.       У меня в голове не было абсолютно никаких подозрений или страшных догадок. Усевшись напротив немца, я приготовился в очередной раз слушать о Мэрилин или Скарлетт или ещё о ком-нибудь. Но я должен был принять во внимание его волнение: руки Кендалла ещё никогда так не дрожали…       — Я хотел заранее попросить тебя кое о чём, — отдалённо, как и всегда, начал он, — но теперь понимаю, что это будет бессмысленным. Ты всё равно меня не послушаешь.       — Да чёрт, Кендалл, скажи всё прямо и сразу, без хождений вокруг да около.       Он быстро поднял на меня испуганный и замученный взгляд.       — Хочешь всё прямо и сразу? — торопливо проговорил Шмидт, снова пряча глаза. — Я могу сказать очень прямо. Могу отрезать, чтобы сразу.       Я выжидающе смотрел на него и понимал, что начинаю терять терпение. Выставив руки перед лицом, словно закрываясь от удара, Кендалл сказал:       — Я был с Эвелин.       И крепко зажмурился.       Я по-прежнему смотрел на него, не меняя положения и выражения лица. Внутри меня, однако же, что-то изменилось, но я пока был не в состоянии понять этих изменений. Я даже не хотел думать о них: если бы я начал думать, то точно сошёл бы с ума.       Осторожно, с опаской опустив руки, Шмидт с изумлением посмотрел на меня.       — Скажи что-нибудь, — шёпотом попросил он, с диким страхом в глазах изучая меня. — Пожалуйста… Меня пугает твоё молчание.       Мой взгляд был абсолютно бессмысленный и ничего не выражал. Я набрал в лёгкие побольше воздуха и сказал:       — Мне кажется, ты всё-таки что-то курил. Может, и не марихуану, но… Трезвый человек такого бреда никогда не сказал бы.       Лицо Кендалла исказила судорога, похожая на судорогу рыдания. Он закрыл лицо руками и, шумно вздохнув, потёр покрасневшие глаза. Я сидел неподвижно и всё так же смотрел на него.       — Я понимаю, что с тобой сейчас происходит, — прошептал он. — Ты напуган. Поверь, Логан, я напуган не меньше твоего. Пока что ты всё отрицаешь… не хочешь принимать. Но я должен был всё рассказать тебе, потому что больше не выдержал бы молчания! Оно меня убило бы. И делай со мной что хочешь, называй меня как хочешь, но я рад, что сказал тебе это. Я рад!       Встав со стула, я нетвёрдыми шагами прошёл к окну. Кендалл не двигался и, казалось, внимательно прислушивался к звукам моих шагов. Я вцепился руками в подоконник и поднял глаза на чистое лиловое небо. Надо было дышать, дышать, дышать. Я вдохнул так глубоко, что лёгкие, как мне показалось, почти разорвались от переизбытка воздуха в них.       «Разве я действительно заслужил такое?» — мысленно задал себе вопрос я почти с детской наивностью и зацепился взглядом за единственное облако на небе. Мысли мои были очень поверхностны, и я никак не мог решиться углубить их. Нет-нет, лучше не думать, лучше дышать, дышать, дышать…       — Вполне логично, что ты сейчас не хочешь меня видеть, — прозвучал голос Кендалла так отдалённо и глухо, точно он был не рядом, а в соседней комнате, — и слышать тоже… Но я приехал сюда не для того, чтобы просто тебя разозлить.       Он замолчал, очевидно, ожидая моего ответа. Но я, стоя к нему спиной, молчал и делал вид, что был в комнате один.       — Я не чувствовал себя так паршиво, — продолжал Шмидт, — когда соблазнял Мэрилин и Скарлетт, они вообще казались мне бесчувственными созданиями… Но теперь я… я понимаю, что я бездушное чудовище, ничтожество. И ты был тысячу раз прав, когда называл меня предателем и подлецом… Да и этих слов недостаточно для того, чтобы описать меня. Во мне нет ничего. Совершенно. Я пустота.       Немец пустился в бессмысленные унижения самого себя, и эта бессмысленность разозлила меня. Почувствовав, как всё в груди загорается от нестерпимого раздражения и злости, я поспешил взять себя в руки и снова переключить мысли на это облако в небе. Да… Просто смотри на облако и дыши.       — Я не знаю, зачем сделал это, — тихо сказал он, — вернее знаю, но именно из-за этого я себя и ненавижу. Это… это было две недели назад. Ты как раз собирался улетать в Техас. Я на пьяную голову наговорил тебе кучу всего… И ты сильно на меня разозлился. Я хотел этого, потому что смотреть не мог на то, как ты… А-а-а, я ненавидел тебя за всё то, что ты делал для Эвелин и против неё! Я могу признаться откровенно: я тебя ненавидел. Ужасно!       «Странно, что на небе всего одно только облако, — подумал я, нахмурившись. — Всего одно… Интересно, Кендалл так отрывисто говорит».       — Я уже собирался закрывать «Погоню», когда она приехала, — снова зазвучал этот нервно дрожавший и отрывистый голос, — о, надо было видеть её… Заплаканная и потерянная, с расстроенным выражением лица, нервно дёргающаяся… Я хотел пожалеть её. Я пожалел её. Нет, нет, нет, неправда, я пожалел самого себя… Мне стало слишком себя жаль. А состоянием Эвелин я просто воспользовался. Она была так беспомощна…       Я больше не мог отвлекать мысли на облако, сколько ни пытался. Услышав последние слова Кендалла, я почувствовал, как бешено и нестерпимо больно заныло моё сердце. Я прижал руку к левой груди и, крепко зажмурившись, сжал зубы. Сначала что-то странное проскочило в моём горле, затем защекотало где-то в переносице, а потом я почувствовал, как по щекам быстро покатились обжигающие слёзы.       «Не думай об этом, пожалуйста, прошу, не думай, не думай, не думай! — оглушительно зазвучало в моей голове. — О, облако… Всего одно на целом небе… Ах, развернуться бы сейчас и убить Кендалла! Убить одним ударом!» Мои ноги задрожали так сильно, что я больше не смог на них стоять. Я из последних сил напряг руки и, схватившись за подоконник, тяжело рухнул на него. Грудь разрывало на части от всхлипов, которые я невольно издавал. Я терпеть себя не мог за то, что не сдержался и зарыдал прямо тут, при Кендалле, при этом паршивом предателе, которого раньше называл лучшим другом! Сзади себя я слышал тихие-тихие всхлипы: он, наверное, тоже плакал.       — Я ненавижу то, что сделал. — Голос Шмидта дрожал ещё сильнее, чем прежде. — Я ненавижу причину, по которой это сделал, ненавижу себя, я больше всего ненавижу себя! И я знаю, что ты теперь ненавидишь меня в разы сильнее… Делай со мной что хочешь. Можешь избить до полусмерти, а можешь вовсе убить… Я только и заслуживаю унизительной смерти.       — Заткнись! — завопил я, резко обернувшись. Кендалл сидел, опустив голову на руки и трясясь всем телом. — Ты молчал всё это время! Ты смел смотреть мне в глаза после того, что сделал, ты… Ты не заслуживаешь даже того, что я с тобой сделаю!       И, не в силах больше контролировать свои эмоции, я бросился к немцу и столкнул его со стула. Не успел он упасть на пол, как я уже всадил ему два мощные пинка под рёбра. Шмидт издал тихий продолжительный стон и, перевернувшись на живот, согнулся пополам от боли.       — Ты животное! — закричал я и пнул его так сильно, что его отбросило к стене. — С животными повадками, с животными инстинктами! Ты не знаешь, ты ничего, ничего, ничего не знаешь о чужой боли! Тебе важны только собственные потребности, да-да, потребности — у тебя нет никаких убеждений, нет целей, нет чувств! Ты просто животное в человеческом теле, больше ничего!       У меня не было сил думать об Эвелин, поэтому я думал только о Кендалле. Гневу, переполнявшему меня, было некуда деваться, и я выражал его весь в своих ударах. Лицо Шмидта уже было обезображено и залито кровью; он лежал на спине и сипло дышал, когда я в последний раз пнул его по бёдрам. Немец издал нечеловеческий стон и склонил голову на бок. Оставив его в покое, я подошёл к холодильнику и прижался лбом к его холодной поверхности. Всхлипывания всё ещё разрезали мою грудную клетку, меня всего трясло. Я чувствовал, как по моим щекам одна за другой катились слёзы, но ничем остановить это не мог.       — Ты можешь делать со мной всё… всё, что хочешь, — прохрипел Кендалл, с трудом дыша, — только, пожалуйста… Логан, пожалуйста, не трогай Эвелин. Она здесь… она ни при чём.       Я медленно перевёл на него свой взгляд, насквозь пропитанный диким отчаянием, и шёпотом переспросил:       — Ни при чём?       — Она больна, — хрипел он, — она… вполне возмож… не помнила, что ты и она… Просто она помнила, что я её близкий друг… Поэтому всё так случилось. Она не виновата в этом, не вино… вата…       Я засмеялся сначала тихо, потом громче, а потом — неприлично громко. Незаметно этот смех перерос в рыдания, и я бешено ударил кулаком по холодильнику.       — Что за чушь! — сквозь слёзы прокричал я. — Эвелин не могла забыть меня! Это бред!       — Не будь так уверен… Она ещё не здорова… Я знаю, ты очень хочешь, чтобы она выздоровела, но это… Мы не знаем, что сделал с её головой такой сильный… эмоциональный удар… К тому же я уверен, теперь она не помнит и о том, что было между ней и мной… Она забыла.       — Она забыла, — с горькой усмешкой повторил я и, зажмурившись, покачал головой. — Она забыла, а мне теперь жить с этим надо…       Я подошёл к кухонной тумбе, за которой ещё несколько минут назад, пританцовывая, резал салат. Большой кухонный нож всё ещё лежал здесь.       Эвелин забыла обо мне? Забыла обо мне в тот день, когда мы с ней поссорились и когда я один улетел в Даллас? В конце концов, каким-то же образом можно объяснить её поведение в последние две недели… О, нет, хватит! Я не могу думать об этом; об этом думать невозможно, даже невообразимо! Я никогда не смогу вернуться к этим мыслям, никогда не смогу спросить себя, почему она так со мной поступила! Мысли обо всём этом лишь окончательно убеждали меня в том, что никакого справедливого мира не было, что я всю свою жизнь жил в мире лжи и предательства.       Углублять эти мысли приравнивалось к полному сумасшествию. Я уже начинал понимать, что мой рассудок словно заволокло туманом. То, что произошло со мной несколько минут назад, и стало отправной точкой. Отправной точкой для чего? Я смутно и путано понимал это, но своих размышлений расширять по-прежнему не решался.       Нет-нет, надо отвлечься. О чём я, бишь, недавно думал? Ах да, облако — одно облако среди ясного неба. Что же ещё? Нож…       Я перевёл взгляд на нож, что лежал прямо возле моей руки. Голова ещё не успела ничего сообразить, как пальцы уже потянулись к деревянной рукоятке. Стальное, остро заточенное лезвие ярко блеснуло в моей руке.       Я медленно развернулся и посмотрел на Кендалла.       Мои пальцы крепче сжали рукоятку.