Attempt

Видно, небо решило испытать нас на прочность Чередой нескончаемых бедствий. Fleur — тростник.

      Женщины Панема пытаются жить, когда в очередной раз приходит беда. Она врывается в их дома свинцом, элегантно входит, поправляя парик, огнём стучится в окна. Улыбается, скалится, истерично хохочет и громко дышит. Ненастье повсюду, насколько хватает глаз. Беда перебирает пальцами тарелки на серванте, подобно хозяйке, готовящейся к приходу гостей. После — топчет каблуками осколки. Над пепелищем поднимается дым, и где-то в катакомбах воют переродки.       Дует сильный ветер, пригибающий тростник к самой земле, но тот не сломлен. Он ждёт, терпеливо и упорно переносит непогоду. Женщины Панема так же сгибаются и падают, спотыкаются о события и обстоятельства. Кто-то стискивает зубы и выжидает, кто-то хватает оружие и идёт в бой. Те, кто сломлен, перематывают себя бинтами, чтобы после извлечь из них совершенно другого человека. Но не сдаются. Эта Революция сделала их сильней, заковала в латы и дала в руки мечи — каждой по силам.       Женщины Панема пытаются жить. Залатывают дыры на передниках и снова разводят огонь. Заново выстраивают свою цитадель: потом и кровью, сбивая пальцы и укладываясь костьми в фундамент. Ведь где-то здесь пищат их птенцы, взращённые чужими руками, требующие поддержки и защиты.       Время идёт.       Мэгз раздаёт себя пластина за пластиной, сдирая чешую со своего рыбьего тела, а после выбрасывается на берег, отталкивая от края возлюбленных детей. Иногда она улыбается из глубин памяти. Её кожа покрыта ожогами и шрамами. На Мэгз нет живого места. Она подцепляет пальцами последнюю пластину, морщась, отрывает её от себя и сквозь время протягивает своим детям на окровавленной ладони. «Вам нужнее».       Крессида толкает будущее поколение в плечо и передаёт ему в руки свою последнюю запись: «Не хочешь взглянуть на правду?». После по привычке складывает пальцы «камерой» и игриво подмигивает. Всё обернулось не так, как она ожидала. Лучше в сотни, тысячи раз лучше. Так пусть же юные жители Панема, никогда не видевшие Голодных игр и войн, чтят память тех, кто оградил их от бед. Пусть знают правду.       Эффи всё чаще жалуется на старые кости, возраст берёт своё. Она чувствует себя очень старой. Бывшая сопроводительница по-прежнему ворчит и напоминает о манерах, дети Мелларков этого не переносят. А Эффи переполняет гордость: Китнисс и Пит стали достойными людьми, они научились всему, что хотела донести до них женщина. И она верит, искренне верит, что бывшие трибуты сумеют достойно воспитать своих детей. Она, Эффи, оставила след в этой жизни. Как и хотела прежде.       Джоанна смотрит на взрослеющего Уолтера. Беззаботный, весёлый и такой ребёнок в свои шестнадцать. Такими и должны расти дети в этой стране, такими и должны быть: не взрослеть с первым именным листом в чаше, не падать от усталости на заводах и полях. Мейсон знает о боли потерь, о том, как трясутся колени перед Жатвой, и как хочется разорвать всех в клочья при виде мёртвых родителей. Она смотрит на Уолтера и впервые не скалится. Он не столкнётся с этим, никто больше не столкнётся. Их жизнь со временем стала лучше, значит, не зря боролись.       Энни робко улыбается, оглядывая открывшийся перед ней мир. Он такой яркий и красочный, каким не был никогда прежде, и дело далеко не в её болезни, что столько времени застилала глаза. Просто в этом мире теперь всё иначе. Свобода и равенство. Ради этого умер Финник, ради этого жертвовали собой Мэгз и тысячи тысяч людей, что похоронили себя вместе со старой жестокой системой. Они сделали это ради них, выживших, чтобы те смогли нормально жить без страха, без пелены, сжавшей разум. И меньшее, что Энни может сделать — это открыть глаза. Ради будущего поколения.       Женщины Панема яростно пытаются жить, остаться в этом мире, даже когда беда стучится в их дом. И хочется верить, безумно, отчаянно верить, что у них это получается, что эти попытки оправданы.